Больше, чем жена

С именем графа Карла Васильевича Нессельроде, возглавлявшего российское внешнеполитическое ведомство на протяжении сорока лет и более шестидесяти лет состоявшего на государственной службе, связана целая эпоха в истории внешней политики Российской империи. Это было время небывалого престижа России на международной арене.

Между тем еще в XIX столетии в общественном сознании сформировалось практически карикатурное представление о Нессельроде как о "карлике" и "пройдохе", "беспримерном трусе", "изменнике-немце", последовательно предававшем российские интересы. Аналогичное мнение сформировалось и относительно его супруги — Марии Дмитриевны Нессельроде. Какими только оскорбительными эпитетами не награждали ее современники! Утверждали, что именно ей граф Нессельроде был обязан не только своим состоянием, но и карьерой и что Мария Дмитриевна оказывала непосредственное влияние на принимаемые мужем политические решения.

ДОЧЬ МИНИСТРА ФИНАНСОВ

Но начнем по порядку. Карл Васильевич Нессельроде и Мария Дмитриевна Гурьева поженились в январе 1812 года. Нессельроде шел 32-й год, и он был уже весьма опытным дипломатом. Он только полгода, как вернулся из Парижа, где занимал пост советника российского посольства при князе Александре Борисовиче Куракине. Дело шло к войне между Францией и Россией: в августе 1811 года отношения между двумя странами стали столь напряженными, что Александр I приказал Нессельроде покинуть Париж. Наполеон якобы сказал тогда князю Куракину: "Вы хотите вести дела, а единственный умный человек из вашего посольства, граф Нессельроде, собирается уехать от вас". Но умный Нессельроде был нужен Александру I в России. 26 октября 1811 года император назначил его своим статс-секретарем, то есть практически он стал исполнять обязанности главы внешнеполитического ведомства, хотя формально на этой должности продолжал числиться граф Николай Петрович Румянцев.

Мария Дмитриевна Гурьева по тогдашним меркам была немолода: ей шел 26-й год. Однако она была одной из самых богатых и выгодных петербургских невест: ее отцом был влиятельный министр финансов Александра I Дмитрий Александрович Гурьев. Мария была близка ко двору, 2 ноября 1802 года стала фрейлиной, а к свадьбе ей был сделан еще один подарок: она была пожалована в кавалерственные дамы ордена Святой Екатерины.

Современники зачастую были несправедливы к Марии Дмитриевне, от них ей досталось не меньше, чем ее мужу. Как писал баварский дипломат французского происхождения Оттон де Брэ (в 1833–1835 годах он являлся советником баварского посольства в Петербурге, в 1843–1859 годах, с перерывом, занимал пост посланника), "приданое этой дамы составило основу того громадного состояния, каким владеет в настоящее время граф, а ее обширное родство немало способствовало тому, что ее мужу не повредило его иностранное происхождение".

Еще один современник, строптивый князь Петр Владимирович Долгоруков, излил немало желчи на графа Нессельроде. Он утверждал, будто именно семье Гурьевых Карл Васильевич был обязан не только своим состоянием, но и своей карьерой: "С 1812 по 1815 год при государе находился по делам дипломатическим статс-секретарь граф Нессельрод, определенный в эту должность сильным придворным влиянием искусных интригантов, своих тестя и тещи, графа и графини Гурьевых". Однако следует добавить, что Долгоруков, прозванный "князем-республиканцем", был обижен на всех и вся. В 1842 году в Париже он опубликовал пасквиль о России, после чего оказался в ссылке и опале. При императоре Александре II он, не получив ожидаемый пост министра, эмигрировал в Европу, снова опубликовал в Париже работу под названием "Правда о России", за что был приговорен Сенатом к лишению княжеского титула, прав состояния и к вечному изгнанию.

Невзлюбил Нессельроде и известный мемуарист Филипп Филиппович Вигель. Не пощадил он также ни тестя с тещей графа, ни Марию Дмитриевну. Ее он характеризовал так: "Зрелая, немного перезрелая дочь его (графа Гурьева. — Прим. ред.), Мария Дмитриевна, как сочный плод висела гордо и печально на родимом дереве и беспрепятственно дала Нессельроду сорвать себя с него. Золото с нее на него посыпалось, которое для таких людей, как он, то же, что магнит для железа". О том, с чем было связано такое отношение современников, мы еще поговорим, а пока вернемся к молодоженам.

"КАРМАННЫЙ МУЖ" И "БАБА-ЯГА"

Внешне Карл Васильевич и Мария Дмитриевна были очень разными. Мария Дмитриевна была высокой, полной женщиной, рядом с которой маленький Нессельроде казался "карманным мужем". Вероятно, это обстоятельство не слишком его смущало.

Многие современники находили Марию Дмитриевну очень некрасивой, но весьма умной. Первое утверждение — спорно, поскольку были и те, кто считал ее довольно привлекательной. Второе — очевидно, подтверждением чему являются письма графини Нессельроде, в которых проявился ее трезвый, скорее, мужской ум, точные и остроумные суждения о событиях и людях. Как писал внук супругов, Анатолий Дмитриевич Нессельроде, опубликовавший 11-томную переписку деда, "графиня Нессельроде порой была предвзята; особенно она замечала ошибки тех, кого не любила". Впрочем, как отмечал внук, суждения бабушки чаще были справедливы. Вот, например, отрывок из письма Марии Дмитриевны мужу от 13 апреля 1812 года, по которому мы можем составить представление об ироничном уме графини: "Ты очень хорошо сделал, женившись на старой 25-летней женщине, более молодая никогда в жизни не смогла бы любить с той же силой и с тем же постоянством".

Что характерно, Мария Дмитриевна не смущалась откровенно писать даже императорам и об императорах. Так, 18 марта 1825 года из Флоренции она написала обстоятельное письмо Александру I, находившемуся тогда в Варшаве, в котором с грустью констатировала: ей показалось, что она оказалась в немилости у государя, который вот уже второй год избегает ее дома. Причем графиня сообщала императору, что написала ему втайне от мужа. 25 апреля Александр Павлович ответил ей: "В свое оправдание скажу вам, мадам, что вот уже несколько лет как я не наношу визиты, не имея на то возможности, в силу моей все возрастающей занятости. Это моя вина, и, если дело лишь в этом, то это касается и многих других, кого я посещал в прошлом, хотя и очень редко, а сейчас не посещаю вовсе. Я и не мог предположить, что вы сделаете из всего этого такой вывод, и я бесконечно сожалею, что невольно дал вам повод для печали".

Спустя пятнадцать лет, в 1840 году, Мария Дмитриевна писала уже об императоре Николае Павловиче: "Император, у которого до сих пор нелепая мысль, что костюм влияет на того, кто его носит, более, чем когда, ненавидит фраки. Странная голова у монарха! Он пашет свою обширную землю, не сея хороших семян <...> Нужны на службу люди, в них у нас нет недостатка, но какая дрянь". Или, например, в письме от 11 июня 1843 года она сообщала сыну Дмитрию: "Характер императора становится все тяжелее. Он держит всех приближенных в состоянии лихорадочного возбуждения, будто избалованный и ужасный ребенок, который не умеет и не хочет ничего выносить. Он уверяет, что не будет жить ни в Зимнем, ни в Аничковом дворцах; вероятно, он раскинет палатку на большой площади". А в письме сыну от 10 апреля 1843 года она отмечала, что государь жаловался на головокружение, очень беспокоился о своем здоровье, и добавляла: "По правде говоря, он должен беспокоиться о том, что сбился с верного пути; он начинает замечать, что ему ни в чем не везет, что все идет не так, и раздражается вместо того, чтобы хорошенько поразмыслить и исправиться".

Супруги, столь разные как внешне, так и по темпераменту, отлично подходили друг другу. Как отмечал Оттон де Брэ, "графиня имеет, по-видимому, все преимущества и недостатки, каких нет у графа; по складу ума и в обхождении она надменна и повелительна, имеет обо всем свое собственное вполне определенное мнение и подчиняется своим симпатиям и антипатиям. В этом отношении супруги удивительно дополняют друг друга". Правда, баварский дипломат полагал, что в рамках салонного общения "графиня Нессельроде не отличалась ни радушием, ни любезностью".

Если Оттон де Брэ считал Марию Дмитриевну помощницей графа, то упоминавшийся выше князь Долгоруков — злым гением, а точнее — "бабой-ягой": "...жена канцлера, женщина ума недальнего, никем не любимая и не уважаемая, взяточница, сплетница и настоящая баба-яга, но отличавшаяся необыкновенною энергиею, дерзостью, нахальством, и посредством этой дерзости, этого нахальства державшая в безмолвном и покорном решпекте петербургский придворный люд..."

Что касается "взяток", то, по словам князя Долгорукова, ни одно назначение по ведомству иностранных дел не могло состояться без "подарка" Марии Дмитриевне, и об этом якобы знал даже император Александр I, осведомившийся однажды у графа Шувалова, "сколько он подарил графине Нессельрод". Надо, однако, учитывать, что во взяточничестве князь Долгоруков обвинял буквально всех.

Известный советский исследователь творчества А.С. Пушкина Павел Елисеевич Щеголев собрал мемуарные отзывы о графине Нессельроде и, сравнивая характеристику, данную ей Долгоруковым, с другими суждениями, пришел к такому заключению: "Резким отзывам Долгорукова можно поверить, ибо в конечном счете основные черты характера графини изображены так же и в отзывах ее поклонников". При этом на страницах своей книги "Дуэль и смерть Пушкина" Щеголев приводит и положительные высказывания современников о Марии Дмитриевне — Альфреда Фаллу, барона Модеста Андреевича Корфа, князя Павла Петровича Вяземского, однако называет эти характеристики "выспренными" и "грешащими одинаковым гиперболизмом". Но в то же время князю Долгорукову верит безоговорочно, как человеку, отлично знавшему высший свет и двор.

Так почему Марию Дмитриевну не любили современники? Представляется, что по причине ее влияния, богатства, положения в обществе, независимого склада ума и острого языка, а также интриг, которые она якобы плела в своем петербургском салоне, пользовавшемся большой известностью среди столичной элиты и дипломатического корпуса. Мария Дмитриевна была умной, живой собеседницей, а это — главные качества успешной хозяйки салона. Как отмечалось в "Русских портретах" великого князя Николая Михайловича, Мария Дмитриевна "была вполне светской женщиной, гостеприимной и любезной в обращении; нессельродовские обеды и повара славились по всей Европе".

ГРАФИНЯ НЕССЕЛЬРОДЕ, ПУШКИН И ПУШКИНИСТЫ

Марию Дмитриевну не любят пушкинисты: она была дружна с бароном Геккерном, приемным отцом Дантеса, и, по некоторым сведениям, именно в ее салоне плелась интрига, приведшая к дуэли поэта с Дантесом. Эту версию в свое время развивал Щеголев, отмечая, что Мария Дмитриевна "судачила с Геккереном о семейных делах Пушкина, она была поверенной сердечных тайн Дантеса", а после дуэли "графиня Нессельроде грудью стояла за Геккеренов во время военно-судного процесса, вплоть до отъезда семьи Геккеренов". Более того, Щеголев писал, что в 1927 году советский исследователь В. Гольцев на основании записок некоего князя А.М. Голицына, написанных в XX веке, сделал вывод о том, что автором анонимного письма Пушкину, в котором поэт фактически назывался рогоносцем, является графиня Нессельроде.

Но это все только предположения. Что касается автора анонимного пасквиля, то сам Щеголев, основываясь на экспертизе почерка, доказывал, что им был князь Долгоруков. Подозрение также падало на князя Ивана Гагарина, и только в конце ХХ века обвинения с него были сняты. Но кто был автором злополучного письма, неизвестно до сих пор.

Александр Сергеевич Пушкин, служивший с 1831 по 1834 год в Коллегии иностранных дел (с дозволением работать в архиве "для извлечения материалов по истории Петра Великого и к прочтению дела о пугачевском бунте"), графиню Нессельроде не любил, отзываясь о ней так: "Ужасна и опасна". Павел Петрович Вяземский писал об отношении поэта к Марии Дмитриевне: "Ненависть Пушкина к этой последней представительнице космополитического олигархического ареопага едва ли не превышала ненависть его к Булгарину. Пушкин не пропускал случая клеймить эпиграмматическими выходками и анекдотами свою надменную антагонистку, едва умевшую говорить по-русски". В то же время, продолжает Вяземский, "женщина эта паче всего не могла простить Пушкину его эпиграммы на отца ее, графа Гурьева, бывшего министром финансов в царствование императора Александра I". Кроме того, для Марии Дмитриевны Пушкин оставался un ami du quatorze, то есть другом декабристов. Как видим, "теплые" чувства друг к другу питали обе стороны.

ХОЗЯЙКА СТОЛИЧНОГО САЛОНА

В XIX веке светский салон — это не просто интеллектуальное, литературное и культурное пространство, но и пространство политическое. Положение в салоне, благосклонность хозяйки или ее отсутствие — все это было весьма важным. К тому же общение в салоне — серьезный канал обмена мнениями и источник информации.

Несмотря на замечание баварского дипломата Оттона де Брэ, что влияние Марии Дмитриевны проявлялось "более относительно личностей, нежели относительно событий", в действительности оно было весьма велико. Например, ледяной прием прославленному французскому писателю Оноре де Бальзаку, прибывшему в Петербург в 1843 году, был оказан именно в столичных салонах, о чем графиня писала сыну Дмитрию 24 июля 1843 года: "Тот, кто лучше всех описывает чувства женщин, Бальзак, оказавшись у нас, очень удивлен, я полагаю, тем, что никто не ищет знакомств с ним. Никто, насколько, по крайней мере, мне известно, не сделал ни малейшей попытки увидеть его. Он осуждает работу Кюстина, возможно, так оно и есть, но не следует его считать искренним". Как отмечал известный советский литературовед Леонид Петрович Гроссман, "в Петербурге, где вся общественная жизнь строго регламентировалась органами власти, это свидетельство Нессельроде свидетельствует о каких-то высших указаниях. Петербургскому свету было, очевидно, предписано игнорировать Бальзака". Бальзак, как известно, приехал в Россию "не вовремя" — сразу после выхода в свет книги Астольфа де Кюстина "Россия в 1839 году". Поэтому он был на сильнейшем подозрении у властей и как бы отвечал перед ними за Кюстина. Отсюда и ледяной прием столичного света, в результате чего Бальзак уехал из России крайне разочарованным. Возможно, графиня Мария Дмитриевна и не была в курсе "высших указаний", но важен сам факт того, что салон — эффективное средство формирования мнения, не общественного, конечно, но придворно-аристократического. Однако для политики и дипломатии это было весьма важным.

Как отмечал барон Корф, "салон графини Нессельроде <...> был неоспоримо первый в С.-Петербурге; попасть в него, при его исключительности, представляло трудную задачу; удержаться в нем, при разборчивости и уничижительной гордости хозяйки, было почти еще мудренее; но кто водворился в нем, тому это служило открытым пропуском во весь высший круг. В некоторые зимы она принимала ежедневно; но два приемные дня в неделю были уже постоянно..."

Салон Марии Дмитриевны являлся местом притяжения дипломатического корпуса. Дипломаты бывали особенно частыми гостями в политическом салоне Марии Дмитриевны, а также в салоне ее матери, графини Прасковьи Николаевны Гурьевой. Именно в этом салоне впервые встретила Карла Васильевича графиня Дарья Федоровна Фикельмон, более известная как Долли Фикельмон — внучка фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова и супруга австрийского посла К.-Л. Фикельмона. Она и сама была хозяйкой влиятельного и популярного петербургского салона. В конце июня 1829 года Долли прибыла с мужем в Петербург из Европы, а 22 июля записала в своем дневнике: "С той поры провела один вечер у мадам Гурьевой, где познакомилась со всем дипломатическим корпусом".

Первое впечатление Долли о Марии Дмитриевне было неблагоприятным: "Досадно, что при таком уме и таком сердце у нее столь мало привлекательная внешность". В другой раз она записала: "Графиню Нессельроде, у которой иногда бываю на вечерах, не назовешь любезной хозяйкой. Она очень умна и умеет, когда пожелает, быть интересным собеседником, но постоянно озабочена, часто слишком погружена в свои мысли и всегда чересчур рассеянна".

Но потом взгляд Долли на Марию Дмитриевну изменился. 21 декабря 1831 года она отметила: "Мадам Нессельроде, которую я довольно долго находила неприятной, начинает подкупать меня. Под этой ледяной оболочкой и весьма мужеподобными формами кроется довольно теплое сердце. Как жаль, что внешность человека так влияет на отношение к нему!"

О том, что Мария Дмитриевна высокомерна и холодна только на первый взгляд, писали многие современники. Например, Альфред Фаллу, известный французский политический деятель, биограф Софьи Петровны Свечиной — хозяйки влиятельного литературного салона в Париже, с которой была дружна графиня Нессельроде: "Великосветские манеры, которым я удивлялся в австрийском канцлере, достались в удел графине Нессельроде; ее лицо и рост были благородны и внушительны. Те, кто видел ее на короткое время и официально, сделали ей репутацию упрямой и жесткой женщины. Но это ошибка и несправедливость <...> Графиня при дворе и даже в глазах императорской фамилии пользовалась моральным авторитетом, независимо от ее высокого положения".

Однако к салону Марии Дмитриевны отношение Долли не изменилось. 13 апреля 1832 года она пишет: "В воскресенье маленький вечер у мадам Нессельроде, тягостный и несуразный". А вот запись от 17 ноября 1832 года: "Мадам Нессельроде организовала для нас два-три вечера, не очень многолюдных, таких же малооживленных и весьма докучных, как и в прошлом году". И в 1833 году: "В четверг — один из самых мрачных вечеров у Нессельроде. В пятницу маленький вечер у нас — исключительно веселый, с оживленными разговорами".

Вероятно, такое отношение Долли Фикельмон к салону графини Нессельроде является следствием конкуренции между дамами. Салон Долли, как и салон Марии Дмитриевны, был весьма популярен в столичном обществе и тоже пользовался особым успехом в дипломатических кругах.

А как относились к мадам Нессельроде прославленные хозяйки парижских салонов? Одна из них, графиня Адель де Буань, автор блестящих воспоминаний об эпохе, отмечала, что Мария Дмитриевна оказывала исключительное влияние на своего супруга, была особой холодной и уверенной в себе, но в то же время ревниво относилась к конкуренции и не терпела в своем окружении сильных женщин. Мадам де Буань была знакома с Карлом Васильевичем еще со времен его пребывания в Гааге в начале его дипломатической карьеры и состояла с ним в дружеских отношениях, а сам Нессельроде через графа Шарля-Андре Поццо ди Борго, посла Российской империи в Париже, всегда передавал ей свои заверения в дружбе и интересовался новостями от нее. Но вот Мария Дмитриевна, по словам мадам де Буань, была к ней не расположена и не скрывала этого.

Очень точный психологический портрет Марии Дмитриевны создал уже упоминавшийся барон Корф. Он отмечал, что графиня Нессельроде "по необыкновенному уму своему и высокому просвещению и особенно по твердому, железному характеру, была, конечно, одною из примечательнейших, а по общественному своему положению и влиянию на высший петербургский круг одною из значительнейших наших дам в царствование императора Николая. С суровою наружностью, с холодным и даже презрительным высокомерием ко всем мало ей знакомым, или приходившимся ей не по нраву <...> ее, в противоположность графу Бенкендорфу, гораздо больше боялись, нежели любили". "Сокровища ее ума и сердца, — подчеркивал Корф, — открывались только для тех, которых она удостаивала своею приязнию; этому небольшому кругу избранных, составлявших для нее, так сказать, общество в обществе, она являлась уже, везде и во всех случаях, самым верным, надежным и горячим, а по положению своему и могущественным другом. Сколько вражда ее была ужасна и опасна, столько и дружба — я испытал это на себе многие годы — неизменна, заботлива, охранительна, иногда даже до ослепления и пристрастия".

О том, что Мария Дмитриевна открывалась только узкому кругу друзей, вспоминала и Александра Смирнова-Россет, одна из ярких личностей пушкинской эпохи. "Черноокая Россети", как именовал ее великий поэт, писала о Марии Дмитриевне, с которой она встречалась в Париже: "...она была полна души и сердца. Ее никто не понимал; увидят в моих записках, какое сокровище была эта, по-видимому, grande dame <...> У графини Нессельрод был веселый, детский смех — лучший знак доброго сердца и высокой души".

СЕМЬЯ

У Марии Дмитриевны и Карла Васильевича было трое детей: Дмитрий, Мария и Елена. Старшая, Елена, родилась в 1813 году, в 1832-м вышла замуж за Михаила Иринеевича Хрептовича, камер-юнкера, переводчика в Департаменте внешних сношений Министерства иностранных дел, впоследствии тайного советника, российского посланника в Неаполе, Турине, Брюсселе и Лондоне. Детей в браке не было.

Дмитрий Карлович (1816–1891) пошел по отцовским стопам. С 1836 года он служил переводчиком и третьим секретарем Канцелярии Министерства иностранных дел, секретарем посольства в Константинополе, впоследствии обер-гофмейстером, статским советником. В 1847 году Дмитрий женился на Лидии Арсеньевне Закревской, дочери бывшего генерал-губернатора Финляндии и министра внутренних дел, в 1848–1859 годах генерал-губернатора Москвы графа Закревского. В 1850-м у супругов родился сын Анатолий. Однако брак был неудачным, Лидия предпочитала вести образ жизни, свободный от светских условностей. А в 1859 году и вовсе вышла замуж за князя Друцкого-Соколинского, не разведясь при этом с Дмитрием Карловичем.

Младшая дочь четы Нессельроде, Мария, родившаяся в 1820 году, вышла замуж за барона Льва Павловича (Албена-Леона) Зеебаха, саксонского посланника в Петербурге.

ЗАГРАНИЧНЫЕ ПОХОДЫ И ВЕНСКИЙ КОНГРЕСС

Но вернемся в самое начало семейной жизни супругов Нессельроде. Их медовый месяц длился недолго: в декабре 1812 года император Александр I из Петербурга отправился в Главный штаб армии. Карл Васильевич был включен в свиту государя и фактически исполнял обязанности начальника Походной дипломатической канцелярии. Пока супруги были в разлуке, между ними велась постоянная переписка. Графиня — как правило, дважды в неделю — писала мужу обстоятельные письма, сочетая личные и семейные темы с политическими и светскими новостями, которые могли его заинтересовать.

После вступления русских войск в Париж 31 марта 1814 года, отречения Наполеона Бонапарта и подписания Первого Парижского трактата Мария Дмитриевна вместе с мужем оказалась в Лондоне. Император Александр I с лидерами союзников решил нанести визит принцу-регенту Георгу (будущему королю Георгу IV) ради укрепления связей, оформившихся в годы войн с Наполеоном. Для Александра I этот визит оказался неудачным, диалога с принцем-регентом не получилось. Марии Дмитриевне Англия поначалу тоже не понравилась. Она писала своей сестре Елене 17 июня 1814 года: "Несколько больших и нескончаемых обедов отняли у меня все оставшиеся силы, и я себя чувствую совсем опустошенной.

Если речь идет о праздниках и удовольствиях, то надо признать, что эта нация ничего не смыслит в этом деле. Приемы — это настоящая толчея; толкаются, чтобы потом протиснуться в маленькие комнатки, где находится в четыре раза больше людей, чем они могут вместить. Хозяйка дома мало о вас беспокоится. Теперь, зная, что собой представляют лондонские развлечения, я бы ни за что на свете не хотела здесь жить". Но графиня отмечала энтузиазм, с которым англичане встречали европейских лидеров, особенно императора Александра и его свиту: "Всякий раз у вас просили позволения пожать вам руки, и вы так ими трясли, что потом они начинали болеть. Платова и Блюхера встречают как царей; повсюду, где они показываются, им поют национальный гимн; на улицах сопровождают их кареты, а в театре устраивают овации".

Вместе с мужем Мария Дмитриевна оказалась и на Венском конгрессе, на котором в перерывах между танцами и представлениями решались судьбы Европы. 30 октября 1814 года Мария Дмитриевна с легкой грустью писала сестре: "Я только что поужинала в полном одиночестве; мой дорогой супруг после прекрасного обеда отправился любоваться Биготтини, знаменитой парижской танцовщицей, покорившей сердца всех в балете-пантомиме под названием "Нина или Безумие от любви". Она танцует с таким совершенством, что это трогает душу и вызывает слезы у самых черствых людей. Самых чувствительных зрителей просто выносят из их лож в бессознательном состоянии. Мой добрый Нессельрод не позволяет мне присутствовать на этом спектакле; он опасается, что на меня это может произвести очень сильное впечатление".

Однако вскоре участникам конгресса стало не до танцев: в Вену пришло известие о высадке Наполеона Бонапарта в бухте Жуан. 20 марта Наполеон без единого выстрела вступил в Париж. 25 марта Мария Дмитриевна писала сестре: "Вновь предстоит сражаться. Я рада, что наши войска не первыми выступили в поход. Если его смогут второй раз низвергнуть, и без нашего участия, я буду очень счастлива <...> В каком веке мы живем, моя милая сестра! Будем надеяться, что Бог не заставит долго продолжаться эту новую борьбу. Веллингтон уезжает завтра, чтобы встать во главе своих войск в Бельгии..."

Мария Дмитриевна как в воду глядела: русские войска опоздали к битве при Ватерлоо.

Продолжение читайте в номере 10 журнала "Русский мир.ru" за 2014 год .