Русские солдаты во Франции. Раскол и расстрел

10/8/2013

Текст выступления

 

Февральскую революцию в России приветствовали все: и союзники по Антанте, и противники. Хотя, разумеется,  по противоположным причинам. Париж, Лондон, а заодно и Вашингтон радовались не только падению в России самодержавия и приходу к власти думских либералов (влияние Петросовета поначалу просто недооценивали), но и питали надежду на то, что новая, более эффективная власть позволит России лучше воевать. В Берлине, наоборот, пребывали в эйфории, уверенные в том, что русские из войны фактически вышли.

Вот довольно типичная европейская позиция тех дней. Французские парламентарии в своем обращении утверждали: «Как и французская революция, русская революция — творение народа, парламента и армии. Смело заняв свое место в ряду великих парламентских ассамблей, опрокинув старый строй, освободив политических заключенных, Дума осуществила единство русской нации в интересах ее обороны».

Военные эксперты, в отличие от парламентариев были, конечно, осторожнее: сможет ли младенческая русская демократия справиться с солдатскими беспорядками и удержать фронт в условиях нарастающего дезертирства и расправ над офицерами? В ответ на французское напоминание о необходимости начать в марте согласованную с союзниками наступательную операцию генерал Алексеев направил отчаянное послание: «Считаю своим нравственным долгом во избежание тяжелых последствий от недомолвок высказаться откровенно». Далее Алексеев честно предупреждал союзников, что Восточный фронт трещит по швам.

Французы оказались первыми, кто столкнулся с проблемой и практически. На ее территории начал волноваться русский экспедиционный корпус, который разделился, в конце концов, пополам. На сторонников Временного правительства и приверженцев большевиков-пораженцев.

Русские войска прибыли во Францию в 1916 году. Первая и третья бригады остались воевать на французском фронте, а вторая и четвертая были переправлены в Македонию. Первая бригада, ехавшая на французский фронт окольным путем через Маньчжурию, высадилась в Марселе  в апреле 1916 года, где ее встречала музыка, пламенные речи о воинском братстве, цветы и поцелуи. Так же тепло встретили и третью бригаду, прибывшую из Архангельска (она высадилась в Ла-Паллисе). Соединившись вместе, обе русские бригады были переправлены в район Шампани, где вместе с французами по полной программе хлебнули все прелести первой мировой.

На горькую окопную правду и французы, и русские отреагировали одинаково, она им не понравилась. Уже весной 1917 года, особенно после провала апрельского наступления, во французской армии участились случаи неповиновения, дезертирства, появились антивоенные настроения и лозунги.

Со своими бунтарями французы расправились незамедлительно: в этот период было вынесено 130 смертных приговоров. А вот расстреливать союзников своими руками французское командование  не решилось. Но вывело русские бригады в тыл и поместило в карантинный лагерь Ла-Куртин на юге департамента Крез. Одновременно Париж потребовал от Временного правительства разобраться со своим экспедиционным корпусом.

Требование французов поддержал и комиссар Временного правительства во Франции Сватиков, заявивший: «Необходимо любой ценой избежать участия в этой операции французов. Но ничто не должно остановить принятия самых жестких мер». В результате в июле 1917 года на территории Франции произошла уже забытая сегодня в России схватка между Временным правительством и большевиками за первую бригаду русского экспедиционного корпуса, а это 10 тысяч солдат, не желавших далее воевать.

Миссия подавления мятежников была возложена на вторую русскую бригаду, верную правительству, и генерала Занкевича. Французские войска, вставшие вторым кольцом вокруг лагеря Ла-Куртин, внимательно наблюдали за русской «разборкой» и готовы были вмешаться лишь в крайнем случае. 1 августа 1917 года генерал Занкевич распорядился довести до сведения солдат, остающихся в лагере, следующий приказ: «Мною получена телеграмма военного министра Керенского, где вопрос о возвращении войск наших, здесь находящихся, в Россию решен категорически отрицательно».

В той же телеграмме мною получен следующий приказ: «В виду брожения и нарушения дисциплины в 1-й русской бригаде во Франции, военный министр находит необходимым восстановить в этой части порядок самыми решительными мерами, не останавливаясь перед применением вооруженной силы и руководствуясь только что введенным положением о Военно-революционных судах с правом применения смертной казни. Подчинение 1-й бригады воинскому долгу возлагается на 2-ю бригаду, дабы избежать вмешательства в это дело французских войск. В знак изъявления полного подчинения требую, чтобы солдаты в полном походном снаряжении, оставив огнестрельное и холодное оружие на месте, выступили из лагеря».

Судя по тому, что 14 сентября пришлось выдвинуть новый ультиматум, первый приказ существенных результатов не дал. Новое распоряжение генерала Занкевича, с одной стороны, повторяло старое, а с другой, грозило уже новыми карами. Во-первых, сообщалось, что «все солдаты, не подчинившиеся требованиям, будут, согласно приказаниям Временного правительства, считаться изменниками Родины и революции и лишаются: а) права участия в выборах в Учредительное собрание; б) семейные — пайка; в) всех улучшений и преимуществ, которые будут дарованы Учредительным собранием».  Во-вторых, как обещал генерал, с утра 16 сентября по лагерю будет открыт артиллерийский огонь. Наконец, в-третьих, «все принужденные к повиновению силою оружия... будут преданы Военно-революционному суду».

16 сентября в 10 часов утра, как и говорилось в ультиматуме, был дан первый артиллерийский залп. В ответ восставшие запели «Марсельезу», а затем бригадный оркестр заиграл «Похоронный марш» Шопена. На рассвете следующего дня восставшие все еще не желали покидать лагерь. После суточного артобстрела лагерь покинули только 200 человек. Артиллерия заработала вновь. Лишь к полудню 17 сентября непокорная бригада  сдалась.

Как и обычно, в таких случаях, официальные и неофициальные источники трупы посчитали по-разному. По официальным данным, в результате  карательной операции погибло девять человек, а, по словам очевидцев, сотни. Совместить демократию и воинский долг без человеческих потерь не получилось ни у французов, ни у русских.    

Баталию при Ла-Куртин Александр Керенский у большевиков выиграл. Однако чуть позже проиграл войну в Петрограде.

 

Дополнительная информация по теме ...

 

Фрагмент из книги Евгения Белаша «Мифы первой мировой» [1]:

«Февральская революция фактически довершила развал армии, уже к началу 1917 года находившейся на грани полного распада.

Характерны выдержки из анализа Митавской операции — декабря 1916 г. и января 1917 г.: «Нами применялся шаблонный, по западному образцу, с сильной артиллерийской подготовкой, способ прорыва, но так как главная позиция противника была не уязвима для артиллерии, то наше движение замирало само собой, не имея технических средств для прорыва линий блокгаузов. Орудий ближнего боя у нас почти совсем не было и техника ближнего боя пехоты за точки местности не была усвоена… При подготовке Митавской операции и при выборе направлений, главным образом, учитывалось, что мы никогда не можем быть настолько богаты артиллерийскими средствами, чтобы огнем действительно пробить достаточной ширины брешь в позициях противника для развития в дальнейшем маневра… Кадровые армии, по существу, уже обратились в милицию… почти полное отсутствие горячей пищи в частях, ведущих бой [и это зимой! — Е. Б.]… Более сильные участки позиций неприятеля снабжены большим количеством убежищ такой сопротивляемости, что гарнизон их легко может вынести нашу бомбардировку. Только большие калибры (8 дм и выше), и притом прямыми попаданиями, могут разрушить такие убежища, по такие попадания исключительны. Главный же калибр нашей тяжелой артиллерии (6 дм) разрушает лишь окопы». По данным Изместьева, в декабре войска питались исключительно консервами.

В результате, несмотря на сосредоточение 82 батальонов против 19, тщательную подготовку штурмовых групп, комбинирование внезапных ночных и обычных (с артподготовкой) атак и хороший моральный дух, фактор внезапности был потерян, каждую пядь земли приходилось методично брать с боем. Удалось взять 1000 пленных, 2 тяжелых и 11 легких орудий, заплатив убитыми, ранеными и без вести пропавшими до 23 000, из них без вести пропавших насчитывалось до 9000.

В некоторых корпусах насчитывалось по 5 кадровых офицеров на полк. По статистике, приводимой Зайончковским, из 28 дивизий 10-й армии 7 вовсе не имело полевой артиллерии, 4 имели только по одному дивизиону, а тяжелых орудий набиралось в общей сложности 203. К марту на Северном фронте запасов оставалось на два дня, на Западном перешли на консервы и сухарный запас, для Юго–Западного фронта на Карпатах выдавали по одной селедке в день, а на Румынском фронте положение было еще хуже.

«Приказ №1», принятый 1 (14) марта 1917 г. Петросоветом, предлагал всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и флота немедленно выбрать в частях от роты, батареи и выше комитеты из выборных представителей от нижних чинов. Во всех действиях войска должны были подчиняться Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам, оружие также переходило под контроль комитетов и ни в коем случае не выдавалось офицерам. Отменялось титулование офицеров, воспрещалось обращение к солдатам на «ты», о всех случаях «грубого обращения» и «недоразумений» солдаты обязаны были доводить до сведения ротных комитетов. То есть армия как таковая фактически перестала существовать.

К тому же 5 марта телеграммой князя Львова распускалась полиция и отрешались от должности все губернаторы и вице-губернаторы с передачей их обязанностей председателям губернских земских управ. Приказом Керенского отменялась смертная казнь, он же как военный министр 9 (22) мая подписал «Декларацию прав солдата».

На возражения Верцинского «об ужасных последствиях, которые будет иметь приказ №1, и о том, как неумно разрушать все гражданское управление страны, сменяя огульно всех губернаторов… мне отвечали, что влияние приказа №1 я крайне преувеличиваю, что он относится только до города Петрограда, а что касается увольнения губернаторов, то так полагается по теории всех революций. Подобная теоретичность взглядов была широко распространена».

По мартовским докладам нового Верховного главнокомандующего Алексеева в связи с развалом Балтийского флота германцы, оперируя на суше и одновременно высаживая десант в Финляндии и на южном побережье Финского залива, могли заставить совершенно очистить направление на Петроград и в июне при удаче достигнуть столицы. На полк едва имелось 8 пулеметов.

26 марта в дневнике С.Л. Маркова был отмечен отказ солдат 2-й Кавказской гренадерской дивизии заступить на позицию. 29 марта командующий 5-й армией А.М. Драгомиров пишет главнокомандующему армиями Северного фронта Н.В. Рузскому: «Три дня ко мне подряд приходили полки, стоявшие в резерве, с изъявлением своей готовности вести войну до конца, выражали готовность идти куда угодно и сложить головы за родину, а наряду с этим крайне неохотно отзываются на каждый приказ идти в окопы, а на какое либо боевое предприятие, даже на самый простой поиск, охотников не находится, и нет никакой возможности заставить кого либо выйти из окопов… Настроение падает неудержимо до такой степени, что простая смена одной частью другою на позиции составляет уже рискованную операцию, ибо никто не уверен, что заступающая часть в последнюю минуту не откажется становиться на позицию, как то было 28 марта с [70-м] Ряжским [пехотным] полком (который после уговоров на позицию встал)». Ленин в это время еще был в Швейцарии.

То есть уже к апрелю армия в значительной степени была не способна к наступлению.

Неудивительно, что после Февраля «заболеваемость» выросла в армии в 2,5 раза, а явное дезертирство — в 4-5. Верховный главнокомандующий М. В. Алексеев 16 апреля писал военному министру А. И. Гучкову о 7688 дезертирах Западного и Северного фронтов только с 1 по 7 апреля, причем эта цифра признавалась явно и значительно преуменьшенной.     

Уже с 28 февраля в Петрограде начались смещения с должностей, аресты и убийства командного состава армии — чистка армии шла как «сверху», так и «снизу». К маю воинскую службу вынуждены были оставить более 120 высших должностных лиц, в том числе 75 начальников дивизий, 35 командиров корпусов, 2 главнокомандующих армиями фронтов и 1 помощник главнокомандующего, 8 командующих армиями, 5 начальников штабов фронтов и армий. В мае были зафиксированы убийства генералов на фронте — Я.Я. Любицкого и П.А. Носкова. Командующие фронтами и Алексеев докладывают, что «дисциплинированных войск нет… армия накануне разложения… армия на краю гибели». К лету в запасном батальоне Московского гвардейского полка из 75 офицеров на службе остались 21 — в основном, прапорщики и подпоручики, заявившие о своих симпатиях к новому строю».

Фрагмент из книги Николая Головина «Россия в Первой Мировой войне» [2]:

А.Ф. Керенский

Солдатская масса в первые дни революции была ошеломлена быстротой и легкостью, с которой пала Царская власть. По инерции она бурно приветствует новую власть в лице Временного правительства. Но вскоре до нее уже доходят сведения, что истинная власть не там, а в руках Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Она не хочет порвать с Временным правительством, вынесенным на гребне первой волны революции, но ее симпатии на стороне Совета рабочих и солдатских депутатов. Настроения солдатских представителей в комитетах войсковых частей, сохранивших большую боеспособность, соответствуют политическим воззрениям правого крыла Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Так оно и было повсеместно.

Большевистский писатель Яковлев в предисловии к книге «Разложение армии в 1917 году» подтверждает это, заявляя, что «в первые дни революции во главе этих (войсковых) комитетов стали сначала эсеровские и меньшевистские интеллигентские элементы, которые пытались вложить революцию в прокрустово ложе буржуазных полуреформ». Эти элементы создали ту громадную популярность, которой начал пользоваться с первых же дней революции в солдатских массах, находившихся на фронте, А. Ф. Керенский. Это и выдвинуло его в июле месяце во главу правительства, несмотря на то, что он уже не отвечал революционным устремлениям Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.

В этом и являлась трагичность роли Керенского. Вся сила его была в солдатских массах на фронте; эта масса запаздывала в своем разложении по сравнению с главным очагом революции, Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов; всякое дальнейшее «углубление» революции подрывало силу Керенского и увеличивало силу Петроградского Совдепа. Вот почему солдатская масса на фронте и является теперь ареной борьбы двух направлений: одного — старающегося задержать революцию в ее политической стадии; другого — стремящегося ускорить ее превращение из политической в социальную.

Несомненно, что представители первого направления, к числу которых должен «быть отнесен и Керенский, бессознательно тоже толкали революцию к переходу в социальную. Керенский неоднократно кричал на солдатских митингах: «Товарищи, углубляйте революцию». Но здесь так же, как и в других подобных случаях, нужно видеть лишь демагогию, посредством которой он и его политические единомышленники думали захватить власть над стихией толпы.

Такой же неразумной демагогией должны быть объяснены распоряжения Керенского, заменившего в мае месяце Гучкова на посту военного и морского министра, ведшие к подрыву авторитета военных начальников, к падению дисциплины и к дальнейшему разложению армии. Керенский совершенно не отдавал себе отчета в том психологическом процессе, который происходил в армии с начала революции. Положение же в этом отношении было исключительно трудным; причина этой исключительной трудности заключалась в том, что войска, заболевшие революционным психозом, должны были в то же время воевать.

Совершенно естественно, что то бремя, которое выпало на долю России в первые три года войны, при малом понимании целей и задач войны самой народной массой должно было вызвать сначала неудовлетворенность, а затем и недовольство войной. Таким образом, наряду со стимулами политического, экономического и социального содержания, свойственными всякой революции, в русской народной и солдатской массах с начала революции усиленным темпом нарастает желание окончить войну.

Нежелание народных масс продолжать войну…

С первых же дней революции начались на Русском фронте так называемые братания. Немцы очень умело пользуются этим для ведения пропаганды среди нашей солдатской массы. В первые месяцы командному составу удается еще бороться с этим злом при посредстве огня артиллерийских частей, дольше сохранявших порядок.

Насколько сильно было стремление солдатской массы «кончить войну», свидетельствует тот колоссальный рост дезертирства и уклонения, который начался в Русской армии с начала революции. Средняя заболеваемость в месяц с началом революции увеличилась на 120%, хотя никаких эпидемических болезней в Русской армии не было и санитарное состояние продолжало оставаться благополучным. Среднее число зарегистрированных дезертиров в месяц с началом революции увеличилось на 400%. Кроме того, с марта 1917 г. начались громадная «утечка» солдат с фронта и отказ идти на фронт из тыла под самыми различными предлогами.

В воспоминаниях генерала Половцева, командовавшего войсками Петроградского военного округа в июне и июле 1917 г., встречается описание одного из видов такого дезертирства, происходившего под самым носом Временного правительства: «...По армии прошел слух, что всех солдат старше 40 лет отпустят домой, да какая-то агитация в этом смысле пошла из Совета. И вот 40-летние начали дезертировать и являться в столицы с требованием о том, чтобы их на законном основании уволили. Поселились они лагерем на Семеновском плацу, разбились на роты, основали собственную республику, начали сначала посылать повсюду депутации, но, потерпев неудачу, стали устраивать огромные шествия, более 50 рот. Чернов их обнадежил. Керенский с яростью прогнал. Я начал морить голодом, прекратив отпуск у воинского начальника всякого для них пропитания, но оказалось, что их республика может жить самостоятельно на заработки от торговли папиросами, от ношения багажа на вокзалах и проч.».

С началом революции утекло самовольно или под различными предлогами из Действующей армии в тыл около 2000000 человек. Этот повальный уход в тыл нельзя назвать иначе как стихийно начавшейся демобилизацией. Приводимые выше цифры позволяют совершенно определенно утверждать, что «отказ от войны» русских масс вскоре же после начала революции стал основным процессом революции. Политические деятели, вынесенные к власти на гребне первой волны революции, принадлежавшие по преимуществу к либеральной буржуазии, этого не поняли. Не понял этого и Керенский, заменивший в июле месяце кн. Львова и ставший вместе с правыми социалистами-революционерами распорядителем судеб России.

Фрагмент из книги Нормана Стоуна «Первая мировая война. Краткая история» [3]:

К концу 1917 года у артиллеристов появились новые возможности, прежде отсутствующие. Самые важные цели орудий — орудия противника. Раньше вражеские орудия засекались по их выстрелам или с самолетов. Для этого проводилась пристрелка артиллерии, которая помогала обнаружить позиции вражеских батарей, но исключала фактор внезапности. Теперь воздушная разведка (профессиональная аэрофотосъемка) позволяла нанести вражеские огневые позиции на карты с координатной сеткой и подготовить артобстрел в теории, без выстрелов. Иными словами, при Камбре 31 октября британцы обеспечили себе полную внезапность нападения, совершив прорыв и захватив немало пленных и орудий. В Англии звонили церковные колокола. Британские войска продвинулись далеко, как обычно за линии обеспечения, и даже вышли наконец на открытую местность. Но немецкий командующий оказался человеком способным, организовавшим контрудар на новых принципах, уже испытанных на Восточном фронте. Он бросил в бой специально подготовленные «штурмовые войска»: пехотинцы быстро перемещались, использовали гранаты и обходили укрепленные опорные пункты. Британцы могли бы сдержать контратаку немцев, если бы у них имелись резервы. Но резервов не осталось.

Примерно в то же самое время, в конце октября, и тоже на основе новых тактик была одержана, возможно, самая блистательная победа за всю войну, помимо прорыва Брусилова, блистательная в том смысле, что военное искусство и решимость с лихвой восполнили нехватку материальных средств. К лету 1917 года немецкие артиллеристы тоже освоили методы ведения огня, известные британцам, но применяли их с еще большим умением. Орудия различаются по дальности стрельбы и наводке; ветер и дождь могут влиять на кучность и точность огня. Каждое орудие поэтому немцы испытали на прицельную дальность, чтобы определить поправки. Артобстрел предназначался не столько для подавления обороны, сколько для нейтрализации ураганным огнем системы управления войсками и резервами. Новые методы были применены первого сентября под Ригой, когда тринадцать дивизий атаковали русские позиции на Западной Двине, выше по течению от города. Внезапность нападения была полная; резервы обороняющихся, обычно гибельные для атакующих войск, измотанных в боях, не сумели подойти из-за сильного «коробочного» — окаймляющего — заградительного огня немцев. Новую тактику применила и пехота. В каждой дивизии имелся специально обученный штурмовой батальон, вооруженный легкими пулеметами и огнеметами: перед ними ставилась задача прорываться вперед разомкнутой стрелковой цепью. Именно так был совершен успешный контрудар при Камбре. Эти методы доказали свою эффективность и под Ригой в сочетании с новой техникой артобстрела. Командующих, хорошо овладевших этими методами, теперь переводили на другие фронты.

В том числе и в Италию. Как и в России, в Италии было много и древнего, и современного; значительная часть населения жила в деревнях; треть солдат была неграмотна. Правители втянули страну в войну, заставляя ее бегать в надежде на то, что она научится ходить. Они рассчитывали рысью добежать до Вены, но едва преодолели таможенные посты. Атаки приносили итальянцам вдвое больше жертв, чем австрийцам, и лишь изредка заканчивались более или менее удачно. Итальянцы провели одиннадцать отдельных сражений на северо-восточной границе — на реке Изонцо (теперь Соча в Словении) — и, освоив обращение с артиллерией и измотав австрийцев, добились некоторых успехов. Однако, как и у Хейга, эти относительные успехи обходились дорого: потери составили полтора миллиона человек (шестьсот тысяч — у австрийцев). В одиннадцатом сражении, когда итальянцы взяли часть плато Байнсицца, они потеряли сто семьдесят тысяч человек, из них сорок тысяч — убитыми.

Военный истеблишмент винил в этом самих солдат. Как и в России, в итальянской армии существовала огромная социальная пропасть между классом офицеров и солдатской массой. Луиджи Кадорна, уроженец севера Италии (сын человека, запершего папу римского в Ватикане после объединения страны), искренне считал: солдат можно заставить воевать только под страхом расправы. Если они не идут из окопов в бой, по ним надо стрелять. После войны и в Париже, и в Лондоне появились монументы «Неизвестному солдату», олицетворявшему всех погибших, чьи останки было невозможно идентифицировать: на открытии памятников присутствовали вдовы воинов, отобранные наобум. Итальянцы тоже поставили такой монумент, но местность, где воевала 2-я армия, исключили из поисков неопознанных останков, опасаясь, что среди них окажутся останки солдат, убитых своими же генералами. Один такой офицер, ставший потом главарем фашистской милиции (в 1931 году его сбросили с поезда наверняка из-за мести), имел привычку стоять перед траншеями с револьвером в руке и расстреливать всех, кто проявлял нерешительность. Кадорна даже перенял римскую практику казнить каждого десятого в полку, плохо показавшем себя в бою. Известны случаи совершенно невероятной жестокости. Отца семерых детей расстреляли только за то, что он проспал и не вышел вовремя на построение. Это произошло в бригаде, оказавшейся в окружении, пытавшейся сдаться в плен, вызволенной из окружения и подлежавшей наказанию. В августе 1917 года, когда папа римский призвал к миру, а всю итальянскую военную кампанию следовало бы называть одним сплошным недоразумением, Кадорна запретил прессе появляться на фронте.

Немцы готовили ему возмездие. События на плато Байнсицца их встревожили. А что, если австрийцы спасуют? С окончанием войны на Востоке освободилась часть войск, и их можно было использовать на других направлениях. Сформировалась новая германская армия, 14-я, под командованием очень компетентного генерала Отто фон Белова, хорошо знавшего рижские методы. У него на службе оказались два будущих фельдмаршала: капитан Эрвин Роммель и лейтенант Фердинанд Шернер; оба хорошо зарекомендовали себя в роли младших офицеров, покоряющих горы. Семь германских и пять отборных австрийских дивизий сосредоточились в районе верхней Изонцо, гористой местности, продемонстрировав виртуозность в транспортировке военной техники; вообще транспортом в той войне могли похвастаться только немцы и французы (в венские школы даже перестали завозить молоко). Сначала по рельсам, потом по узким горным дорогам была доставлена тысяча орудий (полноприводными тягачами Порше); к каждому из них прилагалась тысяча снарядов. Центральные державы создали в горах чудовищное огневое превосходство, которое итальянцы не приняли всерьез, несмотря на сообщения дезертиров.

Протоколы допросов перебежчиков были найдены на полу в штабе итальянцев в Удине. Относительный успех на плоскогорье Байнсицца в центре фронта на Изонцо выдвинул часть итальянской армии вперед. Там находился австрийский плацдарм у Тольмейна (Тольмино), а огромный итальянский контингент занимал позицию, разделенную рекой. Командующий — генерал Пьетро Бадольо, сыгравший впоследствии заметную историческую роль, выступив сначала «за», а потом «против» фашизма в Италии, явно не знал, куда направить силы: на восточный, атакующий, или на западный, обороняющийся, берег. В любом случае, убегая от немецких снарядов, он скрылся в пещере и не мог командовать ни тем и ни другим берегом. К северу от него располагался еще один корпус — у деревни Флитш (Плеццо, теперь Бовек на Изонцо). Совершенно неожиданно на этот корпус с гор обрушились пять австрийских дивизий. Ниже по реке находилась небольшая деревня Капоретто, где стыковались два главных итальянских соединения. Ни одно из них не было готово к сражению. Сам Кадорна подумывал о том, чтобы перейти к обороне. Однако у Капелло, командующего основной на Изонцо армией — 2-й, имелись другие намерения: если Центральные державы нанесут удар, то он ответит контрударом, и Капелло держал войска на передовых позициях. Кадорна боялся Капелло, взрывного неаполитанского масона не слишком знатного происхождения. Он допускал неподчинение. Когда Центральные державы ударили, итальянскую артиллерию пришлось перетаскивать на оборонительные позиции посреди отступающих войск.

Двадцать четвертого октября в 2.00 орудия открыли огонь. Германский эксперт, начальник артиллерии Рихард фон Берендт знал, как сочетать газ, убивавший мулов, перевозивших орудия, и фугасные снаряды. Обладая воздушным превосходством, немцы изучили расположение итальянских батарей и подавили большинство огневых позиций. Артобстрел то нарастал, то затихал: около 4.30 — часовая пауза, чтобы противник мог отдышаться, потом — еще более сильный огонь, а последние пятнадцать минут — «барабанный» огонь, в котором участвовали и минометы, окончательно добившие передовые линии итальянцев. В 8.00 началась атака. Со стороны Флитша австрийцы спустились с гор, а у итальянцев не оказалось противогазов. Австрийцы вышли по долине на равнины. Генерал, командовавший итальянским корпусом (у него было всего четыре дивизии на двадцать миль тяжелейшего фронта), сначала отдал приказ отступать и тут же приказал нанести контрудар. Один из его дивизионных генералов, не понявший, что происходит, приехал в деревню Капоретто, чтобы позвонить по телефону. Его взяли в плен, потому что на другом участке наступления войска Центральных держав прорвали позиции Бадольо и вышли на северо-запад по реке к Капоретто. Дивизия развалилась, как и северный корпус.

Под Тольмейном была продемонстрирована истинная воинская доблесть. Немецким горным частям была поставлена задача — взять командные высоты, а это означало после артобстрела подняться в гору на девятьсот метров. Задание получили Роммель, тогда еще капитан, и его двести стрелков из Вюртембергского батальона. Роммель не пошел в лобовую атаку на хребет Коловрат — массивный горный гребень на западном берегу реки. Он послал группу из восьми бойцов во главе с капралом отыскать брешь в обороне итальянцев. И они нашли ее, взяв в плен часовых, укрывавшихся от дождя. В проволочных заграждениях обнаружился проход. Отряд захватил еще один блиндаж, взобрался на гребень и двинулся дальше. Итальянцы были застигнуты врасплох. Роммель завладел целой батареей тяжелых орудий, их расчетами, игравшими в карты, и офицерами, застав их за ленчем. Затем Роммель добрался до южного склона горы, принудив сложить оружие пять итальянских полков. Он провел операцию, по смелости аналогичную рейду летом 1942 года на британскую базу Тобрук при помощи фанерных танков, посаженных на «фольксвагены»: в результате этой операции немцы раздобыли столько бензина, что его хватило почти до Каира. В сражении под Капоретто еще один офицер из его полка захватил гору и получил за это наивысшую награду. Командир Роммеля запросил орден и для капитана, но ему сказали, что непозволительно дважды награждать одно и то же подразделение в одно и то же время. Роммель овладел другой горой, и пришлось сделать исключение из правил.

25 октября итальянские позиции были разгромлены, и генералы принялись искать козлов отпущения. Капелло притворился больным: сегодня он в полном здравии проводил время в лучшем отеле Вероны, назавтра оказался в госпитале в Падуе. Бадольо свалил вину на него и скрылся. Только герцог Аосто, командующий 3-й армией на южном фланге, сохранял присутствие духе и организованно осуществлял отход. Кадорна 27 октября подготовил, наверное, самый одиозный документ всей войны, оправдывая провал тем, что 2-я армия якобы не сражалась, а страну наводнили «красные». Правительство изъяло телеграмму, но не успело это сделать до того, как она попала за границу. Когда британцев и французов попросили о помощи, они поставили условием отставку Кадорны. Этот факт с неохотой признает и итальянский истеблишмент.

Орудия захватывались оптом; на узких горных дорогах солдаты сдавались в плен толпами, увидев в замешательстве, как к ним с тыла выходят австрийцы или немцы. Кадорна внес полную сумятицу в отступление. Через реку Тальяменто, за которой начиналась великая Фриулианская равнина, в двадцати милях от фронтовой линии на Изонцо, загроможденные горами, были перекинуты четыре моста. Два из них предназначались для 3-й армии, отходившей организованно. Части 2-й армии, пробивавшиеся на северо-запад и перемешавшиеся с беженцами, подошли к мосту, когда он уже был захвачен противником. Возле другого моста скопилась дезориентированная масса людей, и пузатый низкорослый полковник расстреливал на месте всех, кто казался ему заблудившимся или потерявшимся. Об этом эпизоде рассказано в одном-из самых известных описаний итальянской военной кампании — в книге Эрнста Хемингуэя «Прощай, оружие». Тогда австрийцы и немцы собрали триста тысяч пленных и столько же sbandati— солдат, потерявших свои части, захватили половину артиллерии итальянской армии. Итальянцы пытались закрепиться на реке Тальяменто, но артиллерия атакующих благодаря Порше передвигалась очень быстро, и итальянцам пришлось отступить к реке Пьяве и к горе Граппа. Появились британские и французские войска. Появилась и малярия, прибывшая из окружающих болот. Фронт теперь стал намного короче — семьдесят миль, а не сто восемьдесят, и силы Центральных держав оказались теперь далеко от баз снабжения и тоже в неадекватном состоянии. В Италии нарастал общенациональный протест. Кадорну сменил здравомыслящий Армандо Диац, и верховное главнокомандование перестало относиться к солдатам, как к скоту. Австрийцы и немцы не сумели прорвать позиции на Пьеве и у Граппы. Второго декабря наступление при Капоретто было официально прекращено».

Фрагмент из книги Анатолия Уткина «Первая мировая война» [4]:

Союзники следят за Петроградом

«Новые боевые союзники — американцы — стремились не терять присутствия духа и постараться увидеть новые возможности в жутком русском раздрае. Э. Рут в отчете о поездке в Россию в мае-июне 1917 г. призвал направить значительные суммы на борьбу с пораженчеством в рядах русской армии. Даже если русская армия и не начнет свое долгожданное наступление, «положительные стороны такого финансирования для Соединенных Штатов и их союзников будут столь велики, что оправдают возможные траты».

Вильсон не особенно нервничал из-за традиционной русской переменчивости. И только возможность созыва Петроградским Советом (его главой уже стал Троцкий) международной конференции о целях ведущейся войны поколебала спокойствие президента. Вильсону пришлось бы тогда «спуститься с небес», покинуть позицию стоящего над спором и начать жалкий торг с союзниками по поводу их территориальных и прочих притязаний — он мог быстро потерять мантию неофициального вождя коалиции.

Э. Хауз настаивал: «апостол свободы» обязан выдвинуть привлекательную идейную доктрину, которая консолидировала бы расшатанные элементы в России. Среди ливня и грозы, обращаясь к спрятавшимся под зонтами вашингтонцам, президент Вильсон 14 июня 1917 г. впервые дал относительно полную трактовку мирового конфликта: «Война началась военными властителями Германии, которые доминировали над Австро-Венгрией». Он обвинил военную клику Германии в продолжении войны, когда стало ясно, что относительно быстрое военное решение невозможно. «Военные властители, под игом которых Германия истекает кровью, ясно видят тот рубеж, который судьба начертала им. Если они отступят хотя бы на дюйм, их влияние как за границей, так и внутри страны рассыплется на части словно карточный домик».

Главная надежда немцев — заключить мир немедленно, пока их армии находятся на территории соседних стран Европы. Ради этого они используют пацифистские и либеральные силы в европейских странах. Но горе легковерным. «Стоит немцам добиться своего, и сторонники немецкого мира, ныне выступающие их орудием, будут раздавлены весом создаваемой великой военной империи; революционеры России будут отрезаны от каналов сотрудничества с Западной Европой, лишены возможности получить ее помощь, контрреволюция будет ускорена и поддержана, Германия потеряет собственный шанс на освобождение, а Европа начнет вооружаться для следующей, окончательной схватки».

Британский посол в Швеции сэр Эвме Хоуард 14 апреля 1917 г. предостерег свое правительство от недооценки европейского социализма.

Он сообщил правительству о русском социалисте Ленине, который на пути из Швейцарии в Россию совещался В Стокгольме со своими коллегами-радикалами из европейских стран и пообещал возвратиться в Стокгольм во главе русской делегации для мирных переговоров. Если западные державы отвергнут его требования о всеобщем мире, российская социал-демократия встанет на путь сепаратных контактов с немцами. Хоуард предупреждал: «Ленин является хорошим организатором и самым опасным человеком, в Петрограде его поддерживают значительные силы. Он настроен антибритански, у него связи с индийскими революционерами... Необходимо сделать все возможное, чтобы проконтролировать его деятельность в России».

Британское правительство пришло к выводу, что чрезвычайную опасность начинают приобретать требования Петроградского Совета о пересмотре основных целей войны. Именно в таком — зловещем — ракурсе увидел дело премьер-министр Д. Ллойд Джордж: «Любая фальшь, которую начнут пропагандировать немцы, будет воспринята с готовностью».

Следует найти убежденных борцов против Германии, которые при этом не были бы чужды социалистическим идеалам. В конечном счете бороться с социализмом в России был отправлен член кабинета министров — лейборист Гендерсон. С точки зрения Гендерсона, русские социалисты были неоднородны и мало напоминали тех социалистов, которые вместе с Мильераном вооружали Францию; тех социал-демократов Германии, которые голосовали за военные кредиты.

2 июня 1917 г. Гендерсон в Петрограде сразу же попал в обстановку международной социал-демократической дискуссии. Русскую сторону возглавлял министр иностранных дел Терещенко, французскую — принявший на себя обязанности посла (после отъезда Палеолога) прежний министр военного снабжения Альбер Тома, с бельгийской — министр-социалист Вандервельде. Тома убеждал Временное правительство проявить твердость на внутреннем фронте. Французы где-то в июне начинают относиться к Временному правительству с плохо скрытым презрением. Похоже, что они уже были готовы сражаться с немцами без России. Их все более раздражала русская пацифистская пропаганда, беспомощность русских войск, секретные контакты с австрийским императором Карлом.

Министр юстиции А. Ф. Керенский на встрече с британским военным представителем генералом Пулом предупредил: «Мы выступаем за интернационализацию проливов, за самоуправление Польши, Финляндии и Армении — последняя как обособленная часть Кавказа».

Определение военных целей не столь уж существенно: кто может сказать, какой будет ситуация в конце войны? Он всегда был против империалистических целей войны, но если альтернативой мировой войне будет гражданская война, он, Керенский выберет первую. Керенский определил «две опасности, угрожающие русской революции, — последователи Милюкова и последователи Ленина». Милюков предлагал справиться с коммунистами обращением к провинции, радикальными перестановками в кабинете. Керенский считал, что в правительстве должны остаться Некрасов, Терещенко и Коновалов. (Далеко не все тогда знали, что названные политики были членами масонской ложи, в которой Керенский был секретарем). Одетый в простую солдатскую косоворотку, бриджи и простые солдатские сапоги, Керенский чувствовал себя избранником судьбы — это видел всякий, видевший его достаточно близко. Популярность его в эти краткие месяцы была велика. Английская медсестра на русском фронте свидетельствует: «Когда Керенский закончил, солдаты понесли его на своих плечах до автомобиля. Они целовали его, его униформу, его автомобиль, землю, по которой он шел. Многие, стоя на коленях, молились; другие плакали. Некоторых обуял восторг, другие пели патриотические песни».

Именно в это время его увидела Марина Цветаева, призвавшая в своей поэме дерзнуть на диктатуру. Став военным министром, Керенский собрал вокруг себя близких по духу офицеров среднего звена — адъютантов капитана Дементьева и лейтенанта Винера. Главой кабинета военного министра стал его родственник полковник Барановский. От Гучкова он перенял полковника Якубовича и полковника князя Туманова. Петроградский военный округ возглавил генерал Половцев. В военном министерстве был создан политический отдел, возглавляемый эсером Станкевичем. Штат комиссаров Временного правительства заполнили, в основном, эсеры и меньшевики. 19 мая 1917 г. Керенский объявил, что не будет отныне принимать прошений об отставке высших военных офицеров, а все дезертиры, которые не вернутся в свои части, будут наказаны. Лишь офицеры будут назначать офицеров, в бою командир мог наказывать нерадивых и т.п.

Наступает апофеоз внутрироссийского влияния Керенского. Тома передает свои впечатления, впечатления знающего в риторике толк французского политика о стиле тридцатишестилетнего русского лидера: «Его речь соткана из коротких, отрывистых фраз, бьющих из единого потока и едва связанных между собой. Речь эта представляет собой призыв к сентиментальным струнам души. Все его сердце в этом порыве. Он вкладывает в речь всю наивную силу своих мыслей, всю собственную сентиментальность. Это позволяет ему приобщиться к сентиментальности других, пробраться в тайный угол души, где страх и ужас смерти, которые есть у каждого. Это позволяет ему утверждать себя во главе дивизии в день наступления, убеждать идущих на смерть людей. Жертва, которую он как революционер принес, позволяет ему говорить подобным образом... В его красноречии есть шарм и грация... Он излучал веру в Россию и Революцию, справедливый мир и успешное наступление».

Керенский прибыл в Каменец-Подольский по приглашению командующего Юго-Западным фронтом и назначил верховным главнокомандующим вместо генерала Алексеева генерала Брусилова, слава о прошлогоднем наступлении которого еще находила отклик. Керенский находил его несколько оппортунистически настроенным и определенно тщеславным, но в отличие от стратега Алексеева тот не тянулся в политику. Наиболее тяжелое впечатление на него произвел адмирал Колчак, с которым они проспорили весь путь от Одессы до Севастополя.

Керенский был оратором, но не был стратегом, не был организатором и не был реалистом. Прямо в лицо он комментировал речь Ленина: «Гражданин Ленин забыл, что такое марксизм. Его трудно назвать социалистом, потому что социалистическое учение нигде не рекомендует решать экономические вопросы вооруженным путем, посредством ареста людей, так поступают только азиатские деспоты... Вы, большевики, даете детские рецепты — «арестовать, убить, разрушить». Кто вы: социалисты или тюремщики из старого режима?»

В Царском Селе Керенский впервые близко увидел царскую чету и сразу признал, что социалистические карикатуры имели мало общего с оригиналом. «Рядом с приятным, несколько неловким гвардейским полковником очень обычного вида — за исключением удивительных голубых глаз, стояла прирожденная императрица, гордая и несгибаемая, полная сознания своего права на правление». Керенскому пришло в голову, что они — «жертвы системы царизма».

Фрагмент из книги Вячеслава Щацилло «Первая мировая война 1914-1918. Факты. Документы» [5]:

«ВОЙНА» ЗА МИР

«Непростая ситуация была в Германии. Вроде бы успех был на ее стороне — войска рейхсвера находились на территории противников, а в декабре 1916 года пал Бухарест. Однако блокада со стороны английского флота свое дело сделала, и в Германии наблюдалась острейшая нехватка самых необходимых для населения товаров, а нормы выдачи продовольствия с каждым месяцем урезались. В народе зрело недовольство, в армии вспыхивали бунты, которые, правда, беспощадно подавлялись. В этих непростых условиях германское правительство решило выступить перед всеми задействованными в конфликте странами с мирным предложением.

Этот шаг германской дипломатии преследовал две далеко идущие цели: в случае вполне вероятного отклонения союзниками по Антанте предложения Германии всем была бы продемонстрирована миролюбивая политика руководства рейха, страстно желающего закончить кровопролитную войну, кроме того, отказ союзников пойти на переговоры послужил бы веским оправданием неограниченной подводной войны, которую вот-вот готовились начать немецкие моряки. Другой же стратегической задачей германского мирного предложения в декабре 1916 года было внести раскол в стан Антанты и заключить сепаратное соглашение хотя бы с одним из воюющих государств.

12 декабря 1916 года кайзер Вильгельм заявил в рейхстаге о готовности центральных держав начать переговоры с противником. Однако характерно, что, согласившись на переговоры, кайзер ни словом не обмолвился о том, на каких условиях его страна готова их вести. Кроме того, этот демарш был составлен в таких победоносных выражениях, что вряд ли Антанта после него пожелала бы сесть за стол переговоров. Кайзер, например, сказал: «Германия и ее союзники Австро-Венгрия, Болгария и Турция доказали в этой борьбе свою непреодолимую силу. Они одержали большие победы над союзниками, превосходящими их числом и военными материалами».

Предложения Германии союзники расценили как попытку внести раскол в их ряды и отклонили все ее предложения. А что касается условий, на которых Берлин соглашался сесть за стол переговоров, то они были опубликованы 4 ноября 1919 года Парламентской следственной комиссией при Национальном собрании и вызвали шок у победителей. В декабре 1916 года немцы собирались потребовать присоединить к рейху Литву и Курляндию, образовать вассальную Польшу и аннексировать другие земли России, забрать у Бельгии Льеж и установить опеку над этим государством, отторгнуть от Франции районы Лонгви и Брие, присоединить значительную часть английских и французских колоний. Не меньшие аппетиты были и у германских союзников — Австро-Венгрии, Болгарии и Турции. Так что теперь совершенно очевидно, что «мирное» предложение Германии было по сути шумной пропагандистской акцией и лишь в последнюю очередь имело в виду переговоры по заключению справедливого мира.

Буквально через несколько дней после немецкого «мирного» предложения с миротворческим демаршем выступил американский президент Вильсон. Впрочем, он уже давно готовил свое обращение к воюющим сторонам и был крайне недоволен тем обстоятельством, что его опередили немцы. Президент обратился к воюющим державам 18 декабря 1916. года. Мирная инициатива Вильсона, по сути, представляла собой ноту ко всем участникам войны с требованием определить и публично обозначить цели, которые они преследуют, с тем чтобы «стало возможным их непредвзято сравнить».

Таким образом, перед Антантой лежали два предложения, которые требовали ответа, и он был дан незамедлительно. Немецкое предложение от 12 декабря союзники расценили как военную хитрость, вызванную временными успехами центральных держав на фронтах. К этому времени в прессу просочились и предварительные условия, на которых Берлин был готов сесть за стол переговоров. Что же касается предложения Вильсона, то на него союзники отправили ответ 10 января 1917 года. Характерно, что к этому времени немцы в грубой форме уже отвергли все претензии Вашингтона на роль посредника, заявив, что в любом случае мир будет достигнут только путем переговоров между воюющими сторонами.

Ответ союзников заключался в следующем: Антанта потребовала восстановления независимости Бельгии, Сербии и Черногории и возмещения нанесенного им ущерба, эвакуации немцев со всех занятых ими территорий на условиях соответствующих репараций, изгнания турок из Европы, освобождения чехов, румын, итальянцев и южных славян от чужеземного господства. Таким образом, в конце декабря — начале января 1917 года все противоборствующие стороны вновь провозгласили решимость бороться до победного конца. Результатом этих демаршей, кроме того, стало окончательное решение Соединенных Штатов вступить в войну на стороне Антанты — к этому времени не только отношения Вашингтона с союзниками стали очень тесными, но и немцы не проявили желания принять американское мирное посредничество».

Романов Петр Валентинович — историк, писатель, публицист, автор двухтомника «Россия и Запад на качелях истории», книги «Преемники. От Ивана III до Дмитрия Медведева» и др. Автор-составитель «Белой книги» по Чечне. Автор ряда документальных фильмов по истории России. Член «Общества изучения истории отечественных спецслужб».

Примечания

[1] Евгений Белаш. Мифы первой мировой. М.: Вече, 2012.

[2] Головин Н.Н. Россия в Первой Мировой войне. М.: Вече, 2014.

[3] Норман Стоун. Первая мировая война. Краткая история. М.: АСТ, 2010.

[4] Уткин А.И. Первая мировая война. М: Культурная революция, 2013.

[5] Вячеслав Щацилло. Первая мировая война 1914-1918. Факты. Документы. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003.