С именем графа Карла Васильевича Нессельроде, возглавлявшего российское внешнеполитическое ведомство на протяжении сорока лет и более шестидесяти лет состоявшего на государственной службе, связана целая эпоха в истории внешней политики Российской империи. Это было время небывалого престижа России на международной арене.
Между тем еще в XIX столетии в общественном сознании сформировалось практически карикатурное представление о Нессельроде как о "карлике" и "пройдохе", "беспримерном трусе", "изменнике-немце", последовательно предававшем российские интересы. Аналогичное мнение сформировалось и относительно его супруги — Марии Дмитриевны Нессельроде. Какими только оскорбительными эпитетами не награждали ее современники! Утверждали, что именно ей граф Нессельроде был обязан не только своим состоянием, но и карьерой и что Мария Дмитриевна оказывала непосредственное влияние на принимаемые мужем политические решения.
ДОЧЬ МИНИСТРА ФИНАНСОВ
Но начнем по порядку. Карл Васильевич Нессельроде и Мария Дмитриевна Гурьева поженились в январе 1812 года. Нессельроде шел 32-й год, и он был уже весьма опытным дипломатом. Он только полгода, как вернулся из Парижа, где занимал пост советника российского посольства при князе Александре Борисовиче Куракине. Дело шло к войне между Францией и Россией: в августе 1811 года отношения между двумя странами стали столь напряженными, что Александр I приказал Нессельроде покинуть Париж. Наполеон якобы сказал тогда князю Куракину: "Вы хотите вести дела, а единственный умный человек из вашего посольства, граф Нессельроде, собирается уехать от вас". Но умный Нессельроде был нужен Александру I в России. 26 октября 1811 года император назначил его своим статс-секретарем, то есть практически он стал исполнять обязанности главы внешнеполитического ведомства, хотя формально на этой должности продолжал числиться граф Николай Петрович Румянцев.
Мария Дмитриевна Гурьева по тогдашним меркам была немолода: ей шел 26-й год. Однако она была одной из самых богатых и выгодных петербургских невест: ее отцом был влиятельный министр финансов Александра I Дмитрий Александрович Гурьев. Мария была близка ко двору, 2 ноября 1802 года стала фрейлиной, а к свадьбе ей был сделан еще один подарок: она была пожалована в кавалерственные дамы ордена Святой Екатерины.
Современники зачастую были несправедливы к Марии Дмитриевне, от них ей досталось не меньше, чем ее мужу. Как писал баварский дипломат французского происхождения Оттон де Брэ (в 1833–1835 годах он являлся советником баварского посольства в Петербурге, в 1843–1859 годах, с перерывом, занимал пост посланника), "приданое этой дамы составило основу того громадного состояния, каким владеет в настоящее время граф, а ее обширное родство немало способствовало тому, что ее мужу не повредило его иностранное происхождение".
Еще один современник, строптивый князь Петр Владимирович Долгоруков, излил немало желчи на графа Нессельроде. Он утверждал, будто именно семье Гурьевых Карл Васильевич был обязан не только своим состоянием, но и своей карьерой: "С 1812 по 1815 год при государе находился по делам дипломатическим статс-секретарь граф Нессельрод, определенный в эту должность сильным придворным влиянием искусных интригантов, своих тестя и тещи, графа и графини Гурьевых". Однако следует добавить, что Долгоруков, прозванный "князем-республиканцем", был обижен на всех и вся. В 1842 году в Париже он опубликовал пасквиль о России, после чего оказался в ссылке и опале. При императоре Александре II он, не получив ожидаемый пост министра, эмигрировал в Европу, снова опубликовал в Париже работу под названием "Правда о России", за что был приговорен Сенатом к лишению княжеского титула, прав состояния и к вечному изгнанию.
Невзлюбил Нессельроде и известный мемуарист Филипп Филиппович Вигель. Не пощадил он также ни тестя с тещей графа, ни Марию Дмитриевну. Ее он характеризовал так: "Зрелая, немного перезрелая дочь его (графа Гурьева. — Прим. ред.), Мария Дмитриевна, как сочный плод висела гордо и печально на родимом дереве и беспрепятственно дала Нессельроду сорвать себя с него. Золото с нее на него посыпалось, которое для таких людей, как он, то же, что магнит для железа". О том, с чем было связано такое отношение современников, мы еще поговорим, а пока вернемся к молодоженам.
"КАРМАННЫЙ МУЖ" И "БАБА-ЯГА"
Внешне Карл Васильевич и Мария Дмитриевна были очень разными. Мария Дмитриевна была высокой, полной женщиной, рядом с которой маленький Нессельроде казался "карманным мужем". Вероятно, это обстоятельство не слишком его смущало.
Многие современники находили Марию Дмитриевну очень некрасивой, но весьма умной. Первое утверждение — спорно, поскольку были и те, кто считал ее довольно привлекательной. Второе — очевидно, подтверждением чему являются письма графини Нессельроде, в которых проявился ее трезвый, скорее, мужской ум, точные и остроумные суждения о событиях и людях. Как писал внук супругов, Анатолий Дмитриевич Нессельроде, опубликовавший 11-томную переписку деда, "графиня Нессельроде порой была предвзята; особенно она замечала ошибки тех, кого не любила". Впрочем, как отмечал внук, суждения бабушки чаще были справедливы. Вот, например, отрывок из письма Марии Дмитриевны мужу от 13 апреля 1812 года, по которому мы можем составить представление об ироничном уме графини: "Ты очень хорошо сделал, женившись на старой 25-летней женщине, более молодая никогда в жизни не смогла бы любить с той же силой и с тем же постоянством".
Если Оттон де Брэ считал Марию Дмитриевну помощницей графа, то упоминавшийся выше князь Долгоруков — злым гением, а точнее — "бабой-ягой": "...жена канцлера, женщина ума недальнего, никем не любимая и не уважаемая, взяточница, сплетница и настоящая баба-яга, но отличавшаяся необыкновенною энергиею, дерзостью, нахальством, и посредством этой дерзости, этого нахальства державшая в безмолвном и покорном решпекте петербургский придворный люд..."
Известный советский исследователь творчества А.С. Пушкина Павел Елисеевич Щеголев собрал мемуарные отзывы о графине Нессельроде и, сравнивая характеристику, данную ей Долгоруковым, с другими суждениями, пришел к такому заключению: "Резким отзывам Долгорукова можно поверить, ибо в конечном счете основные черты характера графини изображены так же и в отзывах ее поклонников". При этом на страницах своей книги "Дуэль и смерть Пушкина" Щеголев приводит и положительные высказывания современников о Марии Дмитриевне — Альфреда Фаллу, барона Модеста Андреевича Корфа, князя Павла Петровича Вяземского, однако называет эти характеристики "выспренными" и "грешащими одинаковым гиперболизмом". Но в то же время князю Долгорукову верит безоговорочно, как человеку, отлично знавшему высший свет и двор.
Так почему Марию Дмитриевну не любили современники? Представляется, что по причине ее влияния, богатства, положения в обществе, независимого склада ума и острого языка, а также интриг, которые она якобы плела в своем петербургском салоне, пользовавшемся большой известностью среди столичной элиты и дипломатического корпуса. Мария Дмитриевна была умной, живой собеседницей, а это — главные качества успешной хозяйки салона. Как отмечалось в "Русских портретах" великого князя Николая Михайловича, Мария Дмитриевна "была вполне светской женщиной, гостеприимной и любезной в обращении; нессельродовские обеды и повара славились по всей Европе".
ГРАФИНЯ НЕССЕЛЬРОДЕ, ПУШКИН И ПУШКИНИСТЫ
Марию Дмитриевну не любят пушкинисты: она была дружна с бароном Геккерном, приемным отцом Дантеса, и, по некоторым сведениям, именно в ее салоне плелась интрига, приведшая к дуэли поэта с Дантесом. Эту версию в свое время развивал Щеголев, отмечая, что Мария Дмитриевна "судачила с Геккереном о семейных делах Пушкина, она была поверенной сердечных тайн Дантеса", а после дуэли "графиня Нессельроде грудью стояла за Геккеренов во время военно-судного процесса, вплоть до отъезда семьи Геккеренов". Более того, Щеголев писал, что в 1927 году советский исследователь В. Гольцев на основании записок некоего князя А.М. Голицына, написанных в XX веке, сделал вывод о том, что автором анонимного письма Пушкину, в котором поэт фактически назывался рогоносцем, является графиня Нессельроде.
Но это все только предположения. Что касается автора анонимного пасквиля, то сам Щеголев, основываясь на экспертизе почерка, доказывал, что им был князь Долгоруков. Подозрение также падало на князя Ивана Гагарина, и только в конце ХХ века обвинения с него были сняты. Но кто был автором злополучного письма, неизвестно до сих пор.
ХОЗЯЙКА СТОЛИЧНОГО САЛОНА
В XIX веке светский салон — это не просто интеллектуальное, литературное и культурное пространство, но и пространство политическое. Положение в салоне, благосклонность хозяйки или ее отсутствие — все это было весьма важным. К тому же общение в салоне — серьезный канал обмена мнениями и источник информации.
Несмотря на замечание баварского дипломата Оттона де Брэ, что влияние Марии Дмитриевны проявлялось "более относительно личностей, нежели относительно событий", в действительности оно было весьма велико. Например, ледяной прием прославленному французскому писателю Оноре де Бальзаку, прибывшему в Петербург в 1843 году, был оказан именно в столичных салонах, о чем графиня писала сыну Дмитрию 24 июля 1843 года: "Тот, кто лучше всех описывает чувства женщин, Бальзак, оказавшись у нас, очень удивлен, я полагаю, тем, что никто не ищет знакомств с ним. Никто, насколько, по крайней мере, мне известно, не сделал ни малейшей попытки увидеть его. Он осуждает работу Кюстина, возможно, так оно и есть, но не следует его считать искренним". Как отмечал известный советский литературовед Леонид Петрович Гроссман, "в Петербурге, где вся общественная жизнь строго регламентировалась органами власти, это свидетельство Нессельроде свидетельствует о каких-то высших указаниях. Петербургскому свету было, очевидно, предписано игнорировать Бальзака". Бальзак, как известно, приехал в Россию "не вовремя" — сразу после выхода в свет книги Астольфа де Кюстина "Россия в 1839 году". Поэтому он был на сильнейшем подозрении у властей и как бы отвечал перед ними за Кюстина. Отсюда и ледяной прием столичного света, в результате чего Бальзак уехал из России крайне разочарованным. Возможно, графиня Мария Дмитриевна и не была в курсе "высших указаний", но важен сам факт того, что салон — эффективное средство формирования мнения, не общественного, конечно, но придворно-аристократического. Однако для политики и дипломатии это было весьма важным.
Как отмечал барон Корф, "салон графини Нессельроде <...> был неоспоримо первый в С.-Петербурге; попасть в него, при его исключительности, представляло трудную задачу; удержаться в нем, при разборчивости и уничижительной гордости хозяйки, было почти еще мудренее; но кто водворился в нем, тому это служило открытым пропуском во весь высший круг. В некоторые зимы она принимала ежедневно; но два приемные дня в неделю были уже постоянно..."
Первое впечатление Долли о Марии Дмитриевне было неблагоприятным: "Досадно, что при таком уме и таком сердце у нее столь мало привлекательная внешность". В другой раз она записала: "Графиню Нессельроде, у которой иногда бываю на вечерах, не назовешь любезной хозяйкой. Она очень умна и умеет, когда пожелает, быть интересным собеседником, но постоянно озабочена, часто слишком погружена в свои мысли и всегда чересчур рассеянна".
Но потом взгляд Долли на Марию Дмитриевну изменился. 21 декабря 1831 года она отметила: "Мадам Нессельроде, которую я довольно долго находила неприятной, начинает подкупать меня. Под этой ледяной оболочкой и весьма мужеподобными формами кроется довольно теплое сердце. Как жаль, что внешность человека так влияет на отношение к нему!"
Однако к салону Марии Дмитриевны отношение Долли не изменилось. 13 апреля 1832 года она пишет: "В воскресенье маленький вечер у мадам Нессельроде, тягостный и несуразный". А вот запись от 17 ноября 1832 года: "Мадам Нессельроде организовала для нас два-три вечера, не очень многолюдных, таких же малооживленных и весьма докучных, как и в прошлом году". И в 1833 году: "В четверг — один из самых мрачных вечеров у Нессельроде. В пятницу маленький вечер у нас — исключительно веселый, с оживленными разговорами".
Вероятно, такое отношение Долли Фикельмон к салону графини Нессельроде является следствием конкуренции между дамами. Салон Долли, как и салон Марии Дмитриевны, был весьма популярен в столичном обществе и тоже пользовался особым успехом в дипломатических кругах.
Очень точный психологический портрет Марии Дмитриевны создал уже упоминавшийся барон Корф. Он отмечал, что графиня Нессельроде "по необыкновенному уму своему и высокому просвещению и особенно по твердому, железному характеру, была, конечно, одною из примечательнейших, а по общественному своему положению и влиянию на высший петербургский круг одною из значительнейших наших дам в царствование императора Николая. С суровою наружностью, с холодным и даже презрительным высокомерием ко всем мало ей знакомым, или приходившимся ей не по нраву <...> ее, в противоположность графу Бенкендорфу, гораздо больше боялись, нежели любили". "Сокровища ее ума и сердца, — подчеркивал Корф, — открывались только для тех, которых она удостаивала своею приязнию; этому небольшому кругу избранных, составлявших для нее, так сказать, общество в обществе, она являлась уже, везде и во всех случаях, самым верным, надежным и горячим, а по положению своему и могущественным другом. Сколько вражда ее была ужасна и опасна, столько и дружба — я испытал это на себе многие годы — неизменна, заботлива, охранительна, иногда даже до ослепления и пристрастия".
О том, что Мария Дмитриевна открывалась только узкому кругу друзей, вспоминала и Александра Смирнова-Россет, одна из ярких личностей пушкинской эпохи. "Черноокая Россети", как именовал ее великий поэт, писала о Марии Дмитриевне, с которой она встречалась в Париже: "...она была полна души и сердца. Ее никто не понимал; увидят в моих записках, какое сокровище была эта, по-видимому, grande dame <...> У графини Нессельрод был веселый, детский смех — лучший знак доброго сердца и высокой души".
СЕМЬЯ
У Марии Дмитриевны и Карла Васильевича было трое детей: Дмитрий, Мария и Елена. Старшая, Елена, родилась в 1813 году, в 1832-м вышла замуж за Михаила Иринеевича Хрептовича, камер-юнкера, переводчика в Департаменте внешних сношений Министерства иностранных дел, впоследствии тайного советника, российского посланника в Неаполе, Турине, Брюсселе и Лондоне. Детей в браке не было.
Дмитрий Карлович (1816–1891) пошел по отцовским стопам. С 1836 года он служил переводчиком и третьим секретарем Канцелярии Министерства иностранных дел, секретарем посольства в Константинополе, впоследствии обер-гофмейстером, статским советником. В 1847 году Дмитрий женился на Лидии Арсеньевне Закревской, дочери бывшего генерал-губернатора Финляндии и министра внутренних дел, в 1848–1859 годах генерал-губернатора Москвы графа Закревского. В 1850-м у супругов родился сын Анатолий. Однако брак был неудачным, Лидия предпочитала вести образ жизни, свободный от светских условностей. А в 1859 году и вовсе вышла замуж за князя Друцкого-Соколинского, не разведясь при этом с Дмитрием Карловичем.
Младшая дочь четы Нессельроде, Мария, родившаяся в 1820 году, вышла замуж за барона Льва Павловича (Албена-Леона) Зеебаха, саксонского посланника в Петербурге.
ЗАГРАНИЧНЫЕ ПОХОДЫ И ВЕНСКИЙ КОНГРЕСС
Но вернемся в самое начало семейной жизни супругов Нессельроде. Их медовый месяц длился недолго: в декабре 1812 года император Александр I из Петербурга отправился в Главный штаб армии. Карл Васильевич был включен в свиту государя и фактически исполнял обязанности начальника Походной дипломатической канцелярии. Пока супруги были в разлуке, между ними велась постоянная переписка. Графиня — как правило, дважды в неделю — писала мужу обстоятельные письма, сочетая личные и семейные темы с политическими и светскими новостями, которые могли его заинтересовать.
Мария Дмитриевна как в воду глядела: русские войска опоздали к битве при Ватерлоо.
Продолжение читайте в номере 10 журнала "Русский мир.ru" за 2014 год .
