Осенью 1818 года по личному приглашению императора Александра I Доротея (Дарья) Ливен вместе с мужем и детьми отправилась в немецкий город Ахен, где проходил конгресс Священного союза. Именно на Ахенском конгрессе у Дарьи Христофоровны завязался страстный роман и сопутствовавшая ему многолетняя переписка с "кучером Европы" — австрийским канцлером Клеменсом фон Меттернихом. Роман с корифеем европейской дипломатии, нордическим красавцем и "великим соблазнителем" стал одним из ключевых событий в ее судьбе как с политической, так и с сугубо личной точки зрения.
Продолжение. Начало см.: "Русский мир.ru" № 6 за 2024 год.
В Ахене в тот момент царило необычайное оживление. Официально конгресс должен был заниматься только делами Франции — вопросом о выводе с ее территории оккупационных войск, — поэтому ожидалось, что на него съедутся только главы и представители великих держав — участниц антинаполеоновской коалиции. Однако возможностями предстоящего конгресса поспешили воспользоваться и другие европейские страны, направившие в Ахен делегатов в надежде использовать международную встречу в своих интересах. Помимо дипломатов в этот древний город, бывший когда-то резиденцией Карла Великого, прибыли банкиры, коммерсанты, артисты, элегантная публика и искатели приключений.
Графиня Ливен и князь Меттерних познакомились четырьмя годами ранее, в июне 1814 года, когда "кучер Европы" прибыл с визитом в Лондон. Знакомство было случайным: на церемонии присвоения почетных докторских степеней в Оксфорде их разделяло всего несколько кресел. В ту встречу они не произвели друг на друга никакого впечатления. Доротее Ливен Меттерних показался человеком холодным, неприятным и даже устрашающим. Меттерних же нашел ее "высокой, худой и любопытной женщиной — не более того".
РОМАН В ПИСЬМАХ: ЛЮБОВЬ ИЛИ ПОЛИТИКА?
Так начался этот "роман в письмах". До сих пор историки спорят о том, кем он был инициирован — австрийской или российской дипломатией. Вне всякого сомнения, в этих отношениях были заинтересованы обе стороны.
Не вызывает сомнений, что Меттерних был охвачен самыми искренними и пылкими чувствами. Его письма Дарье Христофоровне, которые он писал почти каждый день, а то и несколько раз в день — особенно в первые годы их отношений, — раскрывают личность этого вершителя судеб Европы с самой неожиданной стороны.
Влюбленные переписывались с большими мерами предосторожности. Меттерних писал обычно ночью, иногда рано утром, пересылал письма с доверенными лицами, а также пользовался любым удобным случаем, чтобы передать их графине лично. В Лондоне его посредником был секретарь австрийского посольства Нойман. Меттерних писал: "...Как он счастлив! Он увидит тебя! Веришь ли ты, что в этом есть счастье?" Все письма в этой переписке были пронумерованы, часто это выглядело весьма забавно: "Стюарт уехал вчера. Он увез мой № 10. Стюарт и мое письмо гораздо счастливее меня. Один едет тебя найти, другое (т.е. письмо. — Прим. авт.) — у тебя остаться. Я, мой друг, в Вене, далеко от тебя... Я здесь, тогда как главная составляющая моей жизни далеко от Вены! Я об этом думаю здесь, тогда как моя душа за четыреста лье!" (Ливен в это время была во Франции).
Из писем Дарьи Христофоровны видно, какая нешуточная страсть овладела молодой женщиной. Месяц спустя после возвращения из Ахена она очень скучала и не могла примириться с мыслью о разлуке с Меттернихом. Ливен писала ему 30 октября из замка Мадлетон, где гостила у леди Джерси: "...Ничто не приносит мне такую пользу, как путешествие. Я чувствую себя сегодня вечером прекрасно, потому что я проехала семьдесят миль. Если бы я проезжала по столько же каждый день, то я была бы скоро подле тебя. Но, друг мой, несмотря на все мое старание, я должна остаться тут. Скажи мне, что будет с нами далее? Можешь ли ты примириться с мыслью о дальнейшей разлуке? Скажи мне, Клеменс, что будет с нами?"
"ЖЕНЩИНА УМЕЕТ ЗАСТАВИТЬ МУЖЧИН ГОВОРИТЬ"
Случайно или нет, но охлаждение к Меттерниху совпало по времени с начавшейся в Европе "дипломатической революцией" — с переориентацией внешнеполитического курса Российской империи от союза с Австрией на союз с Великобританией. Наша героиня сыграла в этом знаменательном событии не последнюю роль. Именно Ливен в 1825 году была вызвана в Санкт-Петербург для выполнения особо важного поручения императора Александра I: содействовать русско-английскому сближению и установлению контактов с английским политиком Джорджем Каннингом. Показательно, что именно Дарью Христофоровну, а не ее мужа вызвали в Петербург. И император, и глава российского внешнеполитического ведомства были убеждены, что никто из русских дипломатов не смог бы преуспеть в столь деликатной миссии — заинтересовать Каннинга в сближении с Россией, не роняя при этом достоинства самодержца всея Руси. Это было по силам лишь искушенной в тонкостях британской политической кухни и в изгибах мужской психологии Дарье Христофоровне Ливен.
Она произвела сильное впечатление на императора, который после первого разговора с ней заметил ее брату Александру Бенкендорфу: "Ваша сестра покинула нас молодой женщиной; сегодня я нашел ее государственным деятелем". А граф Нессельроде сказал ей на прощание: "Женщина умеет заставить мужчин говорить. Вот почему император посчитал, что именно вы даете ему такую уникальную возможность, и ваше пребывание здесь стало для него неким озарением". Причем Нессельроде был настолько осторожен, что Христофору Андреевичу не было передано никаких письменных инструкций, кроме одной-единственной фразы, которую он написал при Дарье Христофоровне: "Верьте всему, что Вам сообщит податель сей бумаги".
Миссия оказалась успешной. Неожиданная смерть Александра I ускорила ход событий. По словам графини, "с самого начала было известно, что император Николай был крайне холоден по отношению к Австрии <...> и, не скрывая, искал дружбы с Англией. Все понимали, что Восток становится его главным занятием и что рано или поздно разразится война".
Супруги Ливен были щедро обласканы новым государем, Николаем I. Одним из первых официальных актов императора явилось утверждение Христофора Андреевича на посту официального представителя Российской империи в Лондоне. Затем последовало приглашение прибыть в Петербург, где он удостоился важной роли на церемонии коронации: царь пожаловал ему княжеский титул (титул светлейшей княгини был пожалован матери Х.А. Ливена, Шарлотте Карловне, со всем нисходящим потомством. — Прим. авт.). В 1828 году, после смерти Шарлотты Карловны Ливен, Николай I передал Дарье Христофоровне звание статс-дамы и воспитательницы императорских детей.
Когда в июне 1830 года — за месяц до революционных событий во Франции — князь Ливен был отозван в Петербург управлять делами Министерства иностранных дел, временно замещая графа Нессельроде, отдыхавшего на водах, по сути, именно Ливен осуществляла функции посла. В подчинении у нее находился граф А.Ф. Матушевич, которому Христофор Андреевич даже не дал никаких инструкций, полагаясь на свою жену и рассчитывая, что она будет руководить его действиями.
ОТСТАВКА
Начало 1830-х годов было ознаменовано ростом напряженности англо-русских отношений из-за опасений Британии по поводу возможного усиления позиций России на Востоке. Они особенно усилились после заключения в 1833 году Ункяр-Искелесийского договора, существенно укрепившего позиции России в бассейне Черного моря и в Зоне проливов. Отныне важнейшей целью главы британской внешней политики, лорда Генри Дж. Пальмерстона, была ликвидация этого договора и его замена коллективным соглашением европейских держав. Именно лорда Пальмерстона княгиня считала главным виновником их отъезда. В своих воспоминаниях она отмечала: "Дело дошло до отзыва послов России и Англии. Вот так лорд Пальмерстон отплатил за услуги, которые я ему оказала". По словам Ливен, в том, что Пальмерстон стал министром иностранных дел в кабинете графа Чарльза Грея, была и ее заслуга.
Недовольство в политических кругах Англии было вызвано и тем положением, которое княгиня Ливен занимала в высшем обществе Лондона, и ее влиянием на премьер-министра графа Грея, автора парламентской реформы 1832 года. Ливен и Грей познакомились еще в начале 1820-х, а с 1823 года между ними завязалась активная переписка. Поначалу их отношения носили исключительно светский характер, но постепенно Ливен и Грей стали друзьями. Граф Грей писал ей каждое утро и ежедневно после полудня наносил визит. Окружение Доротеи прозвало его "святой ухажер". Влияние Ливен на Грея проявлялось даже в том, что она исправляла черновики речей, составляемых премьером для Вильгельма IV, которые монарх должен был произносить при открытии парламента. Такого в истории Англии еще не бывало.
В августе 1834 года Христофор Андреевич получил указание выехать в Петербург. Княгиня писала брату Александру: "Полная перемена карьеры, всех привычек, всего окружающего после двадцатидвухлетнего пребывания здесь — событие серьезное в жизни. Говорят, что человек сожалеет даже о тюрьме, в которой он провел несколько лет. Поэтому мне простительно сожалеть о прекрасном климате, прекрасном общественном положении, комфорте и роскоши, подобных которым я нигде не найду, и о друзьях, которых я имела вне политического мира".
Проведя в Англии 22 года, она осталась русской и, как свидетельствует ее переписка, была всецело предана российским интересам. Но княгиня стала англичанкой по привычкам, вкусам, образу жизни. Хотя при российском дворе ей оказывался благосклонный прием, она всегда с радостью возвращалась в Лондон, в ту среду, в которой она себя чувствовала комфортно; возвращаться "домой" означало для нее возвращаться в Англию.
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ
После возвращения в Петербург князь Ливен был назначен попечителем при 16-летнем наследнике престола цесаревиче Александре и стал членом Государственного совета. Дарье Христофоровне было поручено обучать наследника манерам и искусству общения в свете.
8 сентября чета Ливен поселилась в Царскосельском дворце, где им было отведено казенное помещение, ведь своего дома у них не было. Император Николай Павлович сделал все, чтобы отъезд Ливен не казался немилостью. Для князя новое назначение было весьма лестным, а вот его супруга никак не могла привыкнуть к новым условиям. Постепенно однообразие жизни в Царском Селе, строгая дисциплина, царившая при дворе, необходимость вечно и во всем повиноваться и полное отсутствие той кипучей общественной деятельности, к которой она привыкла в Лондоне, стали ее тяготить. "Мои письма глупы и неинтересны, — писала она, — я так привыкла наполнять их описанием событий, важных или просто забавных, что я совершенно не умею описать ту монотонную, однообразную жизнь, какую я веду. Колебания термометра — вот все наши события! Выше он или ниже нуля? Вот ежедневно великий для нас вопрос. В Лондоне я имела другие интересы". В другом письме, своей подруге леди Эмили Каупер, жене лорда Пальмерстона, она с грустью отмечала: "Мне не о чем писать вам, совершенно не о чем. В моей жизни почти нет изменений. Мы пытаемся разнообразить нашу пустую жизнь простыми варварскими развлечениями". Особенно утомляла графиню игра в карты, когда, по ее словам, "она была прикована к креслам и только посматривала то в одну, то в другую сторону в надежде, что появится избавитель и заменит ее за карточным столом".
Княгиня пробыла в России семь месяцев. Ее отъезд ускорило ужасное несчастье. В марте 1835 года в Дерпте от скарлатины умерли два ее младших сына: Георгий и Артур (они обучались там в университете). Одному было 15, другому 10 лет. Княгиня считала, что причиной смерти ее детей стал "ужасный" климат. Родные, знакомые, члены императорской семьи, сам Николай Павлович безуспешно старались утешить ее. Она больше не могла выполнять свою роль верного советника при попечителе цесаревича. К тому же трагедия подорвала ее здоровье; врачи рекомендовали ей на время уехать из России.
ОПАЛА
Получив разрешение, в начале апреля 1835 года Дарья Христофоровна с мужем отправились в Берлин, чтобы проконсультироваться у местных медицинских светил. Христофор Андреевич, выполняя обязанности воспитателя наследника престола, в скором времени вернулся домой. А оставшаяся в Берлине Дарья Христофоровна писала брату: "Я доехала живая, вот все, что я могу сказать Вам самого грустного о себе, дорогой брат, так как смерть была бы для меня желанной. Могу ли я жить с таким горем в душе? Сегодня я еще острее чувствую свою утрату, нежели вчера, и если так будет далее, то что ожидает меня в будущем?"
Лето княгиня провела в Бадене, уже облюбованном русской аристократией в качестве модного курорта, а в середине сентября 1835 года прибыла в Париж. Отныне ее судьба будет связана со столицей Франции; здесь она вновь обретет свой политический вес и влияние, привычный ей ритм бурной политической жизни, а также успокоит свою истерзанную душу.
Дело дошло до того, что государь запретил сообщать княгине о смерти ее сына Константина, скончавшегося в июне 1838 года в Америке. Она узнала об этом лишь спустя четыре месяца, получив посланное сыну письмо с надписью "скончался". Княгиня в отчаянии писала графу Грею: "И это отец моего сына, мой муж, оставляет меня в абсолютном неведении, видимо, желая, чтобы я узнала об этом событии таким ужасным образом! Он не подумал ни о своей жене, ни о своих детях. Мой бедный мальчик!" "Мне, матери его сына, — продолжает Дарья Христофоровна, — он, его отец, не пишет потому, что я в немилости при дворе. Россия ужасная страна; человек должен в ней отказаться от всех естественных чувств и самых священных обязанностей в жизни".
Граф Бенкендорф объяснял такое жесткое поведение князя Ливена стремлением отомстить жене за долгие годы ее доминирования. Он писал сестре: "Может быть, и это понятно, что он и теперь мстит тебе: он так долго терпел над собою твое умственное превосходство". Дарья Ливен, отвечая брату, с грустью замечала: "Это превосходство, ежели оно существовало, было посвящено служению ему в продолжение очень многих лет".
С мужем Ливен больше не виделась. Христофор Андреевич умер 29 декабря 1838 года в Риме, сопровождая цесаревича Александра Николаевича во время его путешествия по Европе.
Почему император Николай I был против проживания Ливен в столице Франции? Представляется, что определяющим для государя фактором явился выбор княгиней именно Парижа — рассадника революционных потрясений и бунтов. К тому же после Июльской революции 1830 года отношения между двумя странами были очень натянутыми: император скрепя сердце признал режим "короля баррикад" Луи-Филиппа. То, что княгиня Ливен, особа, приближенная к императорской фамилии, предпочла Санкт-Петербургу именно этот город, государь категорически отказывался признать.
Именно так полагала и сама Дарья Христофоровна. В письме Франсуа Гизо от 25 сентября 1837 года она отмечала: "В моей стране, сударь, я очень знатная дама; я стою выше всех по своему положению при дворе и, главное, потому что я единственная дама во всей империи, по-настоящему близкая к императору и императрице. Я принадлежу к императорской семье. Таково мое общественное положение в Петербурге. Вот почему так силен гнев императора; он не может допустить, что родина революций оказала мне честь и приняла меня".
Кроме того, зная Ливен, которую многие сильные мира сего считали "опасной женщиной", император понимал, что вряд ли она будет вести в Париже спокойную и замкнутую жизнь. Скорее, вновь, как и в Лондоне, окажется в центре светской и дипломатической жизни, но теперь уже действуя абсолютно свободно.
САЛОН НА УЛИЦЕ СЕН-ФЛОРАНТЕН
Итак, проигнорировав требование вернуться в Россию, княгиня осталась в Париже и скоро стала вести привычный образ жизни. Созданный ею литературно-политический салон вскоре затмил по своей популярности даже знаменитый салон мадам Жюльетты Рекамье, возлюбленной Франсуа Рене де Шатобриана, славившейся умением соединять на своих приемах людей самой разной политической ориентации. Ливен возобновила свои прежние знакомства и завела новые. Ее близкими друзьями стали князь Шарль-Морис Талейран и герцогиня Доротея Дино, часто приглашавшие княгиню в великолепный замок князя — Валансе. Ливен не могла не понимать, какова будет реакция императора, ненавидевшего этого политика и считавшего его заклятым врагом России.
С князем Талейраном, с которым Ливен была знакома еще со времен пребывания в Пруссии, она сблизилась в Лондоне: в 1830–1834 годах Талейран занимал пост посла Франции в Великобритании. В Лондон князь отправился не один, а в сопровождении красавицы Доротеи Дино, герцогини Курляндской (младшей сестры Вильгельмины Саган) и бывшей супруги его племянника Эдмона де Перигора. Со времен Венского конгресса Доротея была верной помощницей, секретарем и постоянной спутницей жизни великого дипломата. Вряд ли между двумя Доротеями установились отношения подлинной дружбы, скорее всего, они были подругами-соперницами.
Итак, всего за два года пребывания в Париже княгиня добилась солидного положения. Она тщательно скрывала свои материальные и душевные заботы от всех, кроме одного человека. Им стал известный историк и влиятельный политик Франсуа Гизо. Их многолетней дружбе было суждено сыграть существенную роль в определенной стабилизации непростых русско-французских отношений.
Окончание читайте в номере 8 журнала "Русский мир.ru" за 2014 год .
