В.В. Маяковский
БИОГРАФИЯ
Выдающийся советский поэт Владимир Владимирович Маяковский (1893–1930) родился в селе Багдады, недалеко от Кутаиси, в Грузии.
В 1910 году студент Строгановского училища живописи, ваяния и зодчества В. Маяковский сблизился с футуристами. Началось становление Маяковского-поэта. Футуристическая эстетика на первых порах наложила отпечаток на произведения молодого поэта – в них много бравады, откровенного эпатажа, нарочитого словесного экспериментаторства.
Маяковский был в числе авторов первых футуристических манифестов «Пощечина общественному вкусу», «Садок судей П», «Идите к черту». Однако нигилистическое бунтарство футуристов не могло удовлетворить поэта.
Протест его героя против окружающей буржуазной действительности становится все более социально осмысленным. От гневно-презрительных «Нате!» и «Вам!» он переходит к всесторонней критике современности. Программным произведением в дооктябрьском творчестве Маяковского стала поэма-тетраптих «Облако в штанах» (1914–1915), идейный смысл которой сам поэт определил как лозунговое «Долой вашу любовь! Долой ваш строй! Долой ваше искусство! Долой вашу религию!». К этому тут же прибавился еще клич – «Долой вашу войну!»: начавшаяся мировая война, прославленная ура-патриотами, усилила процесс отчуждения поэта в мире торгашества и насилия.
В лирике Маяковского предреволюционной поры явственно ощутимы две интонации: негодующе-сатирическая, осмеивающая уродливые явления, социальные язвы российской действительности, и трагедийная, связанная с темой гибели человека, носителя светлых идеалов гуманизма и демократии, в условиях «страшного мира». Это роднит Маяковского с другим выдающимся поэтом начала века – Александром Блоком.
Краткая биография Маяковского// Слова. Серебряный век
ПОЯВЛЕНИЕ МАЯКОВСКОГО
Русский футуризм с самого начала делится на две группы: эго-футуристическую, проводимую Игорем Северяниным, и футуристическую просто, во главе которой стояли покойный В. Хлебников, Крученых и Давид Бурлюк с двумя братьями. И взгляды, и цели, и самое происхождение у этих групп были различны. Объединяло их только прозвище, заимствованное у итальянцев, но, в сущности, насильно пристегнутое, особенно к северянинской группе, которую, впрочем, мы оставим в покое: она не имеет отношения к нашей теме.
Хлебниковско-Крученовская группа базировалась на резком отделении формы от содержания. Вопросы формы ей представлялись не только главными, но и единственно существенными в поэзии. Это естественно толкало футуристов к поискам самостоятельной, автономной, или, как они выражались, "самовитой" формы, которая именно ради утверждения и проявления своей "самовитости", должна была всемерно стремиться к освобождению от всякого содержания. Это, в свою очередь, вело сперва к внесмысловым словосочетаниям, а затем, с той же последовательностью, к провозглашению "самовитого слова" – слова, освобожденного от смыслового содержания. Такое самовитое слово и было объявлено единственным, законным материалом поэзии. Тут футуризм подошел к последнему логическому своему выводу – к так называемому "заумному языку", отцом которого был Крученых. На этом языке и начали писать футуристы, но довольно скоро соскучились. Обессмысленные словосочетания по существу ничем друг от друга не разнились. После того как было написано классическое "Дыр бул щыл", писать уже было нечего и не к чему: все дальнейшее было бы лишь повторением. К концу 1912 или к началу 1913 г. весь путь футуризма был пройден. В сущности, осталось лишь замолчать.
В ту пору, на вечерах Свободной эстетики, появился огромный юноша, лет девятнадцати, в дырявых штиблетах, в люстриновой черной рубахе, раскрытой почти до пояса, с лошадиными челюстями и голодными глазами, в которых попеременно играли то крайняя робость, то злобная дерзость. Это и был Владимир Маяковский, ученик Школы живописи и ваяния. Он чаще всего молчал, но если раскрывал рот, то затем, чтобы глухим голосом и трясущимися от страха губами выпалить какую-нибудь отчаянную дерзость.[…]
Ходасевич В.Ф. О маяковском // Возрождение. 1930. 24 апреля
ВОСПОМИНАНИЯ О В. МАЯКОВСКОМ
Читал Владимир Владимирович замечательно. Необыкновенно выразительно, с самыми неожиданными интонациями, и очень у него сочеталось мастерство и окраска актера и ритмичность поэта. И если мне раньше в чтении стихов Маяковского по книге был не совсем понятен смысл рваных строчек, то после чтения Владимира Владимировича я сразу поняла, как это необходима и смыслово, и для ритма.
У него был очень сильный, низкий голос, которым он великолепно управлял. Очень взволнованно, с большим темпераментом он передавал свои произведения и обладал большим юмором в передаче стихотворных комедийных диалогов. Я почувствовала во Владимире Владимировиче помимо замечательного поэта еще большое актерское дарование.
[…] Маяковский воспринимал мир, действительность, предметы, людей очень остро, я бы даже сказала - гиперболично. Но острота его зрения, хотя была очень индивидуальна, в отличие от Пастернака, не была оторвана от представлений, мыслей, ассоциаций других людей, очень общедоступна.
У Маяковского все сравнения очень неожиданны, а вместе с тем понимаешь – это именно твое определение, твоя ассоциация, только ты не додумывалась, не умела обозначить именно так мысль, предмет, действие...
А сами его определения так ярки и остры, что понимаешь: это именно так, иначе и быть не может.
Владимир Владимирович в первый раз пришел на квартиру к моей маме. Вошел на балкон. Посмотрел в сад с балкона и сказал:
– Вот так дерево, – это же камертон.
И действительно стало ясно, что это дерево ассоциируется именно с камертоном, что это замечательное определение, а люди, десятки лет смотрящие с этого балкона на дерево, не могли этого увидеть, пока Маяковский этого не открыл.
Если гиперболичность Владимира Владимировича помогала ему в его творчестве, в видении вещей, событий, людей, то в жизни это ему, конечно, мешало. Он все преувеличивал, конечно неумышленно. Такая повышенная восприимчивость была заложена в нем от природы. Например, Владимир Владимирович приходил ко мне, спрашивал у мамы:
– Нора дома?
– Нет.
Не выслушав объяснения, он менялся в лице, как будто бы произошло что-то невероятное, непоправимое.
– Вы долго не шли, Владимир Владимирович, Нора пошла к вам навстречу.
Сразу перемена. Лицо проясняется. Владимир Владимирович улыбается, доволен, счастлив.
Этот гиперболизм прошел через всю его жизнь, через все его произведения. Это было его сущностью.
Полонская В.. Воспоминания о В. Маяковском. Серебряный век. Мемуары. М., 1990
МАЯКОВСКИЙ О БЛОКЕ
Блок честно и восторженно подошел к нашей великой революции, но тонким, изящным словам символиста не под силу было выдержать и поднять ее тяжелые реальнейшие, грубейшие образы. В своей знаменитой, переведенной на многие языки поэме "Двенадцать" Блок надорвался.
Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры, греющейся у разложенного перед Зимним костра. Меня окликнули. Это был Блок. Мы дошли до Детского подъезда. Спрашиваю: "Нравится?" – "Хорошо", – сказал Блок, а потом прибавил: "У меня в деревне библиотеку сожгли".
Вот это "хорошо" и это "библиотеку сожгли" было два ощущения революции, фантастически связанные в его поэме "Двенадцать". Одни прочли в этой поэме сатиру на революцию, другие – славу ей. Поэмой зачитывались белые, забыв, что "хорошо", поэмой зачитывались красные, забыв проклятие тому, что "библиотека сгорела". Символисту надо было разобраться, какое из этих ощущений сильнее в нем. Славить ли это "хорошо" или стенать над пожарищем, - Блок в своей поэзии не выбрал.
Маяковский В. В. Умер Александр Блок //"АГИТ-РОСТА", М., 1921, N 14, 10 августа
МАЯКОВСКИЙ В. В. «ПРО ЭТО»
«Вот он,
большелобый
тихий химик,
перед опытом наморщил лоб.
Книга –
«Вся земля», –
выискивает имя.
Век двадцатый.
Воскресить кого б?
– Маяковский вот...
Поищем ярче лица –
недостаточно поэт красив. –
Крикну я
вот с этой,
с нынешней страницы:
– Не листай страницы!
Воскреси!»
«Ваш
тридцатый век
обгонит стаи
сердце раздиравших мелочей.
Нынче недолюбленное
наверстаем
звездностью бесчисленных ночей.
Воскреси
хотя б за то,
что я
поэтом
ждал тебя,
откинул будничную чушь!
Воскреси меня
хотя б за это!
Воскреси –
свое дожить хочу!»
Маяковский, В. В. Сочинения в одном томе. М., 1941.
ПОЭТ РЕВОЛЮЦИИ
У Маяковского было, что отдать пролетариату. Если дореволюционная поэзия Маяковского, примерно за восемь лет, вместилась в одном томе, то пореволюционная, за 12 лет, потребовала девяти томов, и это далеко не всё, что было написано Маяковским после революции. Революционная атмосфера, органическое участие поэтическим словом в революционной борьбе пролетариата вызвали и бурную, кипящую поэтическую деятельность и многообразие жанров. Мы найдём у Маяковского и революционный плакат, нарисованный поэтом, и поэтическую подпись к нему (см. сборник «Грозный смех»), и политический лозунг, упорядоченный ритмом и обрамлённый рифмой («На польский фронт! / Под винтовку! / Мигом: / Если быть не хотите / под панским игом»), и рекламу для советских торгующих организаций в период нэпа («Нигде кроме, как в Моссельпроме»). Он пишет огромнейшее количество агитационных стихотворений (типа «Рассказ про то, как кума о Врангеле толковала без всякого ума», «Даёшь мотор», «О. Д. В. Ф.», «Вот для чего мужику самолёт», «О том, как некие сектанты зовут рабочего на танцы», «Нагрузка на макушку» и т. д.), агитпоэм («Сказка о дезертире», «Обряды», «Летающий пролетарий», «Ни знахарь, ни бог, ни ангелы бога – крестьянству не подмога» и т. д.). Он разрабатывает темы детской литературы, где и достигает значительных успехов («Прочти и катай в Париж и в Китай», «Эта книжечка моя, про моря и про маяк», «Что ни страница, то слон, то львица» и др.). Его марши распевают повсеместно юные пионеры нашей страны. Он выдвигает идею создания театра памфлетно-публицистического, политически заострённого, как большевистский лозунг и политический плакат.
Маяковский Литературная энциклопедия. В 11 т. [М.], 1929–1939. Т.VII. 1934
С ПРЕДЕЛЬНЫМ МАКСИМАЛИЗМОМ
Уже ранний Маяковский, «подступив вплотную к мечте», противопоставил порядку в мире не демонический идеал, а «грубого» земного человека, претендующего на реальную жизнь. Он решительно «опредметил» и этот «порядок», довольно легко расправившись с Богом и сосредоточив свою ненависть на вселенском «жирном». Все подводило к тому, что в этой реальной схватке не должно быть «вечного» (романтического) противостояния, но именно в такой позиции, в конечном счете, остается ранний Маяковский. Достигнув высшего выражения в «Облаке в штанах», его бунтарство затем все больнее и безнадежнее упирается в стену порядка, возведенного «Повелителем Всего». В «Человеке» герой после очередного бунта против «неба» попадает в будущее (за тысячи лет) – и видит там ту же картину. Может быть, это поэтическая гипербола, прием, рассчитанный на максимальное эмоциональное воздействие? Конечно, гипербола, — только не «прием», а выражение внутреннего максимализма Маяковского, его склонности к категорическим обобщениям – и в жизни и в искусстве.
Революцию Маяковский воспринял с предельным максимализмом: «Сегодня до последней пуговицы в одежде жизнь переделаем снова». Это тоже не просто поэтическое преувеличение. История прошлого оборвалась для Маяковского сразу, в новом он не принимал ничего от старого. Само время мыслилось как оковы, и поэт воевал с его постепенностью: «Клячу истории загоним…» Он чувствовал себя как рыба в воде в этот момент, когда «порвалась связь времен», когда наступило время-взрыв. Собственно, это еще не совсем история (подвижный и сложный процесс), это скорее самый фокус ее, решительная смена эпох. В дальнейшем Маяковскому пришлось ощутить и постепенность времени, сложную связь прошлого с настоящим и будущим. И происходило это далеко не безболезненно – через открытие в новом ненавистного «старья».
Альфонсов В.Н. В конфликте с любимым искусством //Слова и краски)
«ПРО ЭТО»
И странную поэму написал Маяковский за эти два месяца ссылки в уединение. Казалось бы, она действительно "про это", а вчитаешься – все-таки больше про другое. Недаром ее тема впрямую не названа. "Про что, про это?" – спрашивает автор и слово "любовь", подсказанное рифмой, зачем-то заменяет многоточием. Не затем ли, чтоб допустить возможность и другого, нерифмованного ответа?
Если отбросить всю научную фантастику, все картины аллегорических превращений, как всегда, искусно и многословно реализующие каждый речевой оборот, то останется несколько ярких и крепких кусков, где выражены те же основные мотивы, что и в дооктябрьских стихах и поэмах: обида, ревность и ненависть.
Ревность и ненависть. Но к кому? Нет более уклончивого произведения, чем эта, самая конкретная поэма, изобилующая деталями повседневности и иллюстрированная фотографиями.
Карабчиевский Ю. А. Воскресение Маяковского.М., 1990.
МУЗЕЙ МАЯКОВСКОГО
Маяковский-поэт погибал дважды: первый раз, когда он застрелился в 1930 году, второй – когда его приобщили к лику святых и непогрешимых. Стали пересоздавать заново. В том реконструированном мире Маяковского, который все более утверждался официально, не было места ни для футуристов, ни для Бриков, ни для многого другого. Даже о самоубийстве рекомендовалось поменьше упоминать – оно только искажало, как насмешливо выражался сам поэт, его “постоянно ясный” облик.
В 1947 году секретарем ЦК КПСС становится Михаил Суслов. Ему отдается культура в полное и почти безраздельное распоряжение. Прежде, в 20-е и 30-е годы, регулярно проводилась “партийная чистка” – исключались классово чуждые и враждебные элементы. То, что делали с Маяковским, его творчеством, биографией, тоже было “чисткой”. Суслов бдительно следил за тем, как она проходила. […]
Раньше в Доме-Музее в Гендриковом переулке были закрыты только две […] комнатки – теперь же был фактически ликвидирован весь музей и начато сооружение нового музея в проезде Серова у Лубянской площади (там была рабочая комната поэта). Здесь предстояло экспонировать Маяковского “очищенного”, исправленного, полностью освобожденного от всего, что не соответствовало последним указаниям “свыше”.
Паперный Зиновий. О Лиле Брик – спутнице жизни и стихов Владимира Маяковского // Знамя. 1998. № 6
ФЕНОМЕН МАЯКОВСКОГО
Интерес к феномену поэта, не утраченный и в настоящий момент (к сожалению, только среди профессионалов), выявил несколько подходов к его исследованию:
Первый – ортодоксальный советский взгляд на творчество поэта как наиболее точное воплощение «линии партии» (сразу же оговоримся, что в нашей работе мы акцентируем как раз критичность поэта по отношению к бюрократическому, властному диктату, приведшему к вырождению ростков подлинного социализма).
Второй расценивает творчество этого Художника как трагическую попытку примирения советской действительности и нереализовавшихся футуристических мечтаний поэта. (Но ведь именно в творчестве социализма поэт видел диалектическое снятие футуризма.)
Третий подход восходит к религиозным мотивам. Ряд авторов считает, что душа поэта тосковала по вере в годы разгула «сатанинского футур-большевизма» и царства «коммунистического антихриста». И именно разрыв между его латентной религиозностью (в поэзии) и его сатанизмом (в практике) как раз и стал основой его трагедии (в жизни) как некоего законного возмездия.
И авторский: ключ к пониманию сущности феномена Маяковского как ярчайшего представителя коммунистического mainstream советской культуры содержится в анализе историко-логического развертывания противоречий феномена «Советская культура» и самого советского социализма со всеми его противоречиями.
Обложка: Советский поэт Владимир Маяковский, 1910 год
Источник: https://www.gazeta.ru