Удобная теория

В России две беды — дураки и дороги. Это расхожее выражение, об авторстве которого идут споры, широко известно. А вот французский историк и социолог Анатоль Леруа-Больё, именем которого названа престижная премия за исследования в области литературы и истории России и Франции, главной российской напастью считал национальную историю, которую русский народ скорее терпит, нежели созидает...

Россия является значимым Другим для Запада. Однако вовсе не всегда нашу инаковость там пытались объяснить и понять, ведь на Западе была и есть своя "Россия", вовсе на нашу страну не похожая. Наверное, самой известной и скандальной работой в этом отношении стала книга маркиза Астольфа де Кюстина "Россия в 1839 году", увидевшая свет в 1843-м. В ней автор демонизировал образ нашей страны, разрушив двойственность восприятия, сформировавшуюся еще во времена Просвещения.

Однако в последней трети XIX века, особенно после поражения Франции в войне с Пруссией, взгляд на Россию меняется: Третья республика нуждалась в поддержке Российской империи перед лицом растущих германских угроз. Символом франко-российского сближения, идейной основой франко-русского союза исследователи считают книгу французского социолога и публициста Анатоля Леруа-Больё "Империя царей и русские". Эта трехтомная работа, публиковавшаяся в 1881, 1882 и 1889 годах, была написана по результатам многократных поездок ученого по России. Во Франции труд выдержал четыре издания и был переведен на немецкий и английский языки еще при жизни автора.

Анатоля Леруа-Больё (1842–1912) называют "французским славянофилом", исследователем, открывшим новый взгляд на Россию и сформировавшим новое направление в россике, а его книгу воспринимают своеобразной антитезой работе маркиза де Кюстина. Так, известный современный франко-швейцарский славист Жорж Нива отмечает: "Французские слависты делятся на два резко отличных типа: настольная книга одних — "Россия в 1839 году" Кюстина <...> другие предпочитают держать под рукой Леруа-Больё".

При этом не скажешь, что взгляд французского исследователя на Россию апологетичен и в корне отличается от того, что писали о нашей стране до него: он опирается на труды своих предшественников и современников, порой буквально цитирует их и, возможно, подсознательно следует уже сложившейся традиции. Это проявляется даже в названии работы: "Империя царей". Почему царей? Французы, как известно, далеко не сразу признали за Петром Великим и его преемниками титул императора, да и потом продолжали (и продолжают) именовать российских государей "царями".

Если предшественники Леруа-Больё порой просто констатировали, что Россия — страна варварская и дикая, неспособная приобщиться к европейским ценностям, то он, не отказываясь от концепта варварства, попытался понять: что же помешало России пойти по пути Запада и был ли у нее этот шанс?

"ПЕЛЕНОЧНЫЙ ДЕТЕРМИНИЗМ" И ИСТОРИЧЕСКОЕ ДЕТСТВО НАЦИИ

Как известно, ответы на эти вопросы давались разные, как до, так и после публикации книги Леруа-Больё. Например, американцы, изучавшие русский национальный характер после Второй мировой войны, поставили нам неутешительный диагноз: "маниакально-депрессивный психоз". Причина, по их мнению, банальна: тугое пеленание в младенчестве — концепция, впоследствии иронично названная "пеленочным детерминизмом". Понятно, что это всего лишь развитие фрейдистских идей о том, что все проблемы родом из детства.

В то самое время, когда Зигмунд Фрейд только начал заниматься психоанализом, к теме исторического детства нации обратился Анатоль Леруа-Больё. Именно спецификой исторического прошлого исследователь объясняет своеобразие России. Более того, по его мнению, для России ее история — это и есть ее главное национальное бедствие.

Сравнивая российскую историю с историей народов Европы, он именует ее "негативной": "История России отличается от истории других европейских наций скорее тем, чего ей недостает, нежели тем, чем она владеет". Если для Кюстина Россия — это "царство фасадов", то для Леруа-Больё — "царство лакун и пробелов".

Монгольское нашествие Леруа-Больё считает водоразделом, отдалившим Русь от Европы. Он именует это событие катастрофой, изменившей ход российской истории, когда к негативному влиянию климата — а климат, по его убеждению, тоже одна из главных российских напастей! — добавилось пагубное воздействие истории: "Как и климат, история тоже ожесточает".

По его мнению, "татарское иго и борьба против Польши высосали из России все соки". Как пишет автор, Россия могла бы повторить слова знаменитого участника Французской революции аббата Эммануэля Жозефа де Сийеса, который в ответ на вопрос о том, что он делал во время якобинского Террора, ответил: "Я выживал". "Чтобы не быть уничтоженной монголами, России нужно было долгое время притворяться мертвой. Все усилия Московии были направлены на сохранение национального тела. Как ребенок крепкого сложения, она вышла закаленной и ожесточенной испытаниями, которые должны были ее погубить. Но эти испытания, дав ей физическую силу, остановили ее интеллектуальное развитие". Таким образом, по мнению Леруа-Больё, катастрофически сложная историческая судьба вынудила нашу страну направить все силы на физическое выживание, поэтому на какие-либо интеллектуальные достижения и даже просто на развитие их не хватило. Более того, даже как нация русские, по его убеждению, не сформировались.

"ИСТОРИЯ ДАВИТ НА ПЛЕЧИ РУССКОГО НАРОДА"

Вслед за многими своими соотечественниками, включая маркиза де Кюстина, Леруа-Больё подчеркивает, что Россия не прошла тот путь исторического развития, который проделала Западная Европа. Московия не знала феодализма с его принципом взаимосвязи между службой и долгом, сформировавшим понятие права; она не знала рыцарства, которому Запад обязан идеей чести; Россия никогда не имела дворянства, а ее единственными рыцарями, оказывается, были... казаки — "армии дезертиров и беглых крепостных, сообщество авантюристов наполовину христианских, наполовину пиратских, которым степь гарантировала дикую свободу".

Россия, продолжает Леруа-Больё, не имела ни коммун, ни самоуправления, ни буржуазии, ни третьего сословия. Новгород, Псков и Вятка, находившиеся на окраинах страны, являлись, по его мнению, лишь исключением из правила. И даже городов, оказывается, не было! В Московии, освободившейся от татарского ига, был только один город — резиденция князя, но эта столица была лишь огромной деревней, а сама Московия была "государством крестьян, сельской империей". Между тем, подчеркивает Леруа-Больё, без городов нет ни богатства, ни искусств, ни науки, ни политической жизни. Более того, нет самой цивилизации.

В результате, по словам Леруа-Больё, сбросив татарское иго, Московия пробудилась в самом расцвете Средневековья, но "без крестовых походов и рыцарства, без трубадуров и труверов, без схоластиков и легистов. Без всего этого у нее было лишь усеченное Средневековье. Без Реформации, без Ренессанса, без Революции ее новая история была еще более неполноценной".

Лишенная всего того, что наполняло историю западных наций, история России представлялась Леруа-Больё "бедной, безжизненной и пустынной <...> Ни один народ не имел опыта такого ущербного и в то же время такого печального развития". И далее Леруа-Больё повторяет появившуюся еще во времена Сигизмунда Герберштейна и окончательно упроченную Кюстином мысль о том, что русские — нация имитаторов, способных лишь копировать достижения западной цивилизации, но не создавать что-то свое: "Россия последовательно прошла путь от нравственного ига Греции и татар, литовцев и поляков, чтобы попасть под немецкое или французское иго. Постоянно пребывая в состоянии интеллектуального вассалитета, копируя иностранные обычаи, идеи и моды, она была почти неспособна приспособить к себе чужие институты и сделать их национальными".

Как видим, Леруа-Больё воспроизводит устоявшиеся клише: Россия — страна без истории, без прошлого, не знавшая ни Ренессанса, ни Реформации, ни великих потрясений Нового времени, поэтому Россию он именует "страной пробелов". Неспособная к созиданию, она может лишь копировать внешние элементы, не понимая сути. Самая поразительная вещь в русской истории, по словам Леруа-Больё, это ее "крайняя бедность и бесплодность". Символом Московии для него является "почти монструозный" собор Василия Блаженного, то есть сочетание несочетаемого, настоящая гремучая смесь.

Однако Россия, по мнению французского ученого, это не только "страна пробелов", но и страна парадоксов, что отчетливо проявляется в ходе ее исторического развития: Россия — страна старая, но все в ней — новое. Леруа-Больё приводит слова своего соотечественника, дипломата и мыслителя Жозефа де Местра, писавшего одному русскому знакомому: "У вас ничто не уважается, потому что нет ничего древнего". Эти слова, отмечает Леруа-Больё, потом повторили Петр Чаадаев ("Всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось") и Александр Герцен ("Мы свободны от прошлого, ибо прошлое наше пусто, бедно и ограничено"). Бесспорно, это не общее мнение российской интеллектуальной элиты, но для Леруа-Больё эти слова показательны.

Правда, в другой части книги ученый поясняет, что Россия все-таки имеет длительную историю, но цепь ее национального существования дважды или трижды резко прерывалась. Поэтому "свою историю русский народ скорее терпит, нежели созидает". Если европейцы сами свободно творили свою историю, то русские плыли по течению или просто терпели, оставаясь безучастными к своей судьбе. В этом отношении, отмечает Леруа-Больё, Россия очень мало похожа на европейские нации; история просто "давит на плечи русского народа".

ПЕТР ВЕЛИКИЙ И ЕГО ПОСЛЕДОВАТЕЛИ

Вслед за многими предыдущими авторами "подлинную" историю России Леруа-Больё начинает с Петра Великого, отмечая, что в XVII столетии наша страна имела лишь "рудиментарное, эмбриональное устройство".

Со времен Просвещения в Европе утверждается двойственный взгляд на петровские преобразования. Леруа-Больё задается вопросом: "Могла ли западная цивилизация быть привита Петром Великим к московитской дикости или, из-за отсутствия европейского сока, европейская цивилизация не могла прижиться на чужом дереве?"

Взгляду Леруа-Больё на петровские реформы присущи внутренние противоречия. С одной стороны, он утверждает, что допетровская Русь была чужда Европе и ее история была абсолютна непохожа на историю Запада. С другой, по его словам, традиции и порядки, разрушенные Петром, поддались относительно легко потому, что не имели корней в обществе. Более того, по убеждению Леруа-Больё, уже освободившись от ордынской зависимости, русские смогли пойти по пути европеизации: "Потрясенные игом, отмывшись от грязи и раболепия, сняв одежды и отказавшись от обычаев, принятых при экзотических хозяевах или наставниках, Россия, славянские христиане должны были постепенно стать европейцами".

Кроме того, продолжает исследователь, если дело Петра не умерло вместе с ним, то произошло это потому, что оно являлось "естественным предназначением этого народа". В подтверждение чего Леруа-Больё приводит слова Шарля Луи Монтескье о том, что "Петр I сообщил европейские нравы и обычаи европейскому народу". При этом, напомним, взгляд французского просветителя на петровские преобразования в целом был очень неоднозначен.

Одновременно Леруа-Больё развивает тезис Жан-Жака Руссо о том, что Петр слишком рано начал приобщать русских к цивилизации, а стремление к заимствованиям привело к тому, что русские превратились в подражателей: Петр "толкнул русских на путь имитации, подавив у них дух инициативы и отдалил их от прогресса. Приучив их к тому, что за них думают другие, он отдал эту прерогативу иностранцам. Эта тенденция к имитации на столетие затормозила появление национальной самобытной литературы. Петербург, подчиняясь всевозможным влияниям Запада, послушно воспроизводя все самое противоположное, учась у энциклопедистов и французских эмигрантов, у Вольтера и Жозефа де Местра, от усталости или вялости слишком часто скатывался в бесплодный и неконструктивный скептицизм. Привычка к имитации соединилась с тягой к внешним проявлениям, с культом похожести".

Только высшие классы, подчеркивает французский исследователь, оказались пропитаны западными нравами и идеями; масса народа осталась невосприимчивой к ним. В результате Россия была разделена на два изолированных по языку и привычкам народа, неспособных друг друга понять: "Крупные города и дворянские усадьбы выглядели как иностранные колонии посреди русских деревень <...> Народ, значительно отставший от своих хозяев, погряз в своем варварстве". При этом, "если на Западе Новое время базировалось на Средних веках, а каждое столетие на предыдущем, то в России весь политический каркас, как и сама цивилизация, не имели ни национальных основ, ни исторического фундамента". То есть опять-таки перед нами явные противоречия не в русской истории, а в суждениях автора книги "Империя царей".

Екатерина Великая, по мнению Леруа-Больё, была подлинной продолжательницей дела Петра, но в негативном смысле: "Она на него очень похожа — без морали, свободная от всяких добродетелей и качеств государственного деятеля"; в императоре Александре I, чувствовавшем себя "мессией и мечтавшем исцелить свой народ, воплотились все противоречия и надежды его эпохи"; в личности императора Николая I "возродились старые московские цари, омолодившиеся и приглаженные на современный манер". И только при императоре Александре II (первый том книги "Империя царей и русские" появился после убийства императора Александра II. Предисловие к нему датировано апрелем 1881 года. — Прим. авт.), подчеркивает исследователь, "двери империи снова были открыты и наконец была проведена реформа, которая должна примирить Россию как с самой собой, так и с Европой".

ЛЕРУА-БОЛЬЁ VS ТОКВИЛЬ

Итак, считал Леруа-Больё, прошлое России мрачно и трагично. Именно сложная и драматичная история не позволила ей пойти по европейскому пути и откинула ее далеко назад, а борьба за выживание не дала думать об интеллектуальном и культурном развитии. Однако, подчеркивает исследователь, если "русская почва не была подготовлена для того, чтобы служить колыбелью европейской культуры, она замечательно пригодна для того, чтобы ею стать". И если в конце XIX века Россия казалась слабой по сравнению со странами Европы, то, продолжает Леруа-Больё, через столетие Европа будет не в состоянии с ней соперничать. Россия для Леруа-Больё — вовсе не колосс на глиняных ногах, как о том многие писали. И если прошлое России он воспринимал в традиционном ключе, то относительно ее будущего был гораздо более оптимистичным.

По убеждению Леруа-Больё, России, как молодой, формирующейся нации, предстояло выполнить одновременно задачу и Европы, и Америки. В этом отношении его взгляд во многом сходен с подходом Алексиса де Токвиля, а книгу Леруа-Больё не только противопоставляли книге Кюстина, но и считали неким аналогом работы Токвиля "О демократии в Америке", только в отношении России. Но если либерала Токвиля самодержавная и недемократичная Россия пугала, то либерал Леруа-Больё такого страха не испытывал, да и настроения во Франции в то время быстро менялись. В результате огромная Россия воспринималась уже не как угрожающая, а как оборонительная сила.

В этом отношении Леруа-Больё стоял у истоков теории, которую впоследствии назовут концепцией "культурного градиента". Технический термин "градиент" применимо к культурной и интеллектуальной истории означает, что цивилизация распространяется с Запада на Восток — от своего основного очага, расположенного между Парижем и Лондоном, к странам Центральной, затем Восточной Европы и, наконец, к России.

Леруа-Больё полагал, что Россия была отброшена от общеевропейского пути в силу специфики ее исторического развития. Но если она будет учиться у Европы, если будет прилежной ученицей, то со временем ее ждет великое будущее...

Известный швейцарский общественный деятель и публицист Ги Меттан, автор книги о западной русофобии, справедливо указывает на практический характер теории "культурного градиента": в угоду конъюнктуре момента Россию можно включать в европейскую цивилизацию или исключать из нее. Когда Россия становится полезной, ее начинают считать частью сообщества цивилизованных государств, указывая на ее совместимость с Западом. Когда Россия воспринимается как угроза, "теория градиента" позволяет исключать ее из числа цивилизованных стран и возвращать обратно в варварство. Сейчас мы являемся свидетелями второй стадии. Но, как говорится, поживем — увидим...