От англомании к англоведению

М.П. Айзенштат

От англомании к англоведению

Слово «англоман» появилось в России в XVIII в. Согласно одной из версий, англоманами Платон Зубов, фаворит Екатерины II, насмешливо прозвал Александра и Семена Воронцовых. Известные своей любовью к Англии, оба брата были недовольны курсом внешней политики императрицы и властью фаворитов при дворе. Ироничное прозвище явилось ответом Зубова, его маленькой местью Воронцовым за их открытую позицию. Тем не менее, слово прижилось в России. И впоследствии в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона появилась следующая его трактовка: англомания – это «страстное почтение (со стороны преимущественно не англичан) ко всему английскому (будь то искусство, литература, история и т.д.), которое выражается в желании всячески подражать быту англичан и возвеличивать его над бытом остальных народов». В середине двадцатых годов ХХ столетия автор «Большой советской энциклопедии» сократил данную формулировку и охарактеризовал Англоманию как «стремление подражать всему английскому». «Страстное почтение», не говоря уже о желании или стремлении «всячески подражать» не могут появиться без знания «всего английского». Иными словами – англомания возникает лишь на почве достаточно (или относительно) хорошего знакомства с английской литературой, бытом, историей и т.д. Однако необходимо отметить то глубокое различие, которое существует между «знакомством» и изучением истории, языка и культуры.  В то же время нельзя не замечать и существование между ними определенной связи. Именно эта связь и будет предметом размышлений автора настоящей статьи в силу важной роли англомании в распространении сведений о Британии, пробуждении интереса к другой стране и стремления изучать ее.

«Мания» или «филия», «фобия» – явления, развивавшиеся в европейском обществе, по крайней мере, с XVIII в. и достигшие довольно широкого распространения в XIX столетии. В XX в. они трансформировались: все большее значение приобретали фобии – неприятие этнической группы, народа, страны, расы. А мании зачастую стали носить скорее характер внешнего подражания – в одежде, манере поведения, прическах и т.п.  Именно эти проявления, которые присутствуют и сегодня, побуждают более внимательно отнестись к их зарождению и распространению с тем, чтобы лучше понимать происходящее сегодня, видеть его истоки.

Англофильство было распространено во Франции в XVIII в., и в России в XIX в. Особенно любопытно это явление в истории России, где главным образом в дворянских кругах и высших эшелонах власти гораздо сильнее были развиты галломания и германофильство. Повышенный интерес к англомании проистекает из того, что она развивалась в России на фоне серьезного ухудшения дипломатических взаимоотношений двух стран, на фоне наступления реакции в России – и уникального продвижения Британии во всех сферах жизни общества. Именно это обстоятельство, прежде всего, экономическое и политическое развитие островного государства – и становилось, зачастую, определяющим фактором усиления интереса к Британии в России на протяжении XIX в. Вместе с тем, необходимо учитывать и то, что побудительные мотивы преклонения перед Англией могли носить различные причины в разные периоды истории нашей страны. Так, англофильство начала XIX столетия в аристократических кругах являлось скорее завуалированным протестом против сближения с наполеоновской Францией после Тильзитского мирного договора 1807 г. и присоединения к континентальной блокаде, что принесло с собой серьезные финансовые потери крупного землевладения. Одновременно лишало общество потребления ставшей уже привычной заморской продукции: чая, кофе, табака и др.

Англомания или англофильство – все еще недостаточно изучена отечественными исследователями.  Каковы истоки знания об Англии, генезис желания всячески подражать, формы проявления такого подражания, характер и степень влияния на окружающих? Эти и многие другие вопросы ещё не получили полных, обоснованных ответов в научной литературе[1]. В статье предпринимается попытка систематизировать накопившийся материал и ответить на часть вопросов.

Итак, каковы каналы, истоки знакомства жителей России с английским бытом, нравами, экономическим и политическим устройством? Безусловно, речь может идти о незначительных по отношению ко всему населению слоях дворянства, а впоследствии и людей интеллигентных профессий.

Прежде всего, это художественная литература. Произведения английских писателей были хорошо известны: пьесы В. Шекспира, романы Д. Свифта, Д. Дефо, Ричардсона, В. Скотта, поэзия Байрона, произведения У. Теккерея, Ч. Диккенса и многих других. Едва ли есть необходимость останавливаться слишком подробно на этом вопросе. Тем не менее, хотелось бы привести одни из ярких примеров ранних контактов российского общества с английской литературой. Так, Антиох Кантемир, будучи послом России, на протяжении шести лет жил в Лондоне (1732-1738 гг.).  Опись его библиотеки «изобилует» названиями английских авторов и их сочинений: «Утопия» Томаса Мора, поэмы и трактаты Мильтона, сочинения Гоббса и Локка, Стиля, Аддисона, Конгрива, Попа, Свифта и различные журналы. В 1744 г. незадолго до смерти Кантемир получил 11-томное собрание сочинений Свифта[2]. Иными словами – все наиболее значительные авторы и наиболее заметные произведения XVII – первой половины XVIII в. были известны Кантемиру. В отличие от французского английский язык не был распространен в России. С сочинениями английских авторов поначалу знакомились по их французским переводам. Так происходило с драматургией Шекспира.   Влияние его произведений на творчество А.С. Пушкина, А.С. Грибоедова, М.Ю. Лермонтова, И.С. Тургенева и других писателей известно. А первые переводы на русский язык осуществлялись Екатериной II («Вольное переложение из Шекспира», 1786), Н.М. Карамзиным («Юлий Цезарь»,1787), Н.А. Гнедичем («Леар», 1808), И.А. Вельяминовым («Отелло», 1808) и др. В 1828-1832 гг. В.К. Кюхельбекер, находясь в Шлиссельбургской крепости, переводил «Макбета»[3].

Немаловажную роль в пробуждении интереса к Британии сыграли произведения философов. В 1801 г. за счет казны по повелению Александра I переведены и изданы произведения мыслителей прошлого. Среди них труды Ф. Бэкона, А. Смита, И. Бентама[4]. Позднее в России публиковались сочинения Т. Карлейля, Мальтуса. А во второй половине века наибольшую популярность приобрели труды Д.С. Милля[5].

Не менее значимо знакомство с выходцами из Британии, которые жили в России. Хорошо известно о многих из тех, кто приезжал в Россию. Они нанимались на военную службу, нянями, гувернантками, были торговцы и предприниматели[6]. Именно эти люди привносили элементы быта и культуры своей страны в жизнь различных слоев российского общества.  Но большую роль в распространении и укреплении британских традиций сыграли жены-британки. На англичанках и ирландках женились Н.С. Мордвинов, М.М. Сперанский, А.Н. Саблуков и др.[7]

Необходимо упомянуть и формирование со второй четверти XIX в. в российской прессе представлений и стереотипов, которые блестяще проанализировал Н.А. Ерофеев[8]. Это было время беспрецедентной социальной активности в Британии и важный этап начала реформирования институтов Старого порядка. Если консервативные круги негативно, с большим опасением относились к деятельности общественных движений и политике правительства, то либерально настроенных представителей российского общества привлекало экономическое развитие, бурная общественная жизнь и политические преобразования, функционирование политической системы[9].

Но, без сомнения, наибольшую роль в возникновении стойкого интереса к Британии сыграло посещение страны, и, конечно же – достаточно продолжительное проживание в ней[10]. Иллюстрацией сказанного может служить судьба братьев Воронцовых или Н.С Мордвинова; увлечение британской политической системой Новосильцева.

В реальной жизни нередко сказывались различные комбинации, в которых проявлялось сочетание перечисленных «каналов». Наиболее ярко такое «переплетение» произошло в судьбе адмирала и государственного деятеля графа Н.С. Мордвинова.

Предки Мордвинова начали свою службу московским государям со времени присоединения мордовских земель. С тех пор они сражались в войнах против Орды и поляков, участвовали в крымских походах. Его отец Семен Иванович вместе с другими боярскими детьми по распоряжению Петра отправился получать образование в морском деле во Францию. Сын же, родившийся в 1754 г., был записан гардемарином во флот. Через два года он был уже мичманом, а в 16 лет служил адъютантом при своем отце. В 17 лет Николай стал старшим адъютантом адмирала Ноулса. Сэр Чарльз Ноулс поступил на русскую службу по приглашению Екатерины в 1770 г. в качестве генерал-интенданта флота[11]. За три года он провел преобразования в организации портовых служб, постройке судов и их вооружении. В 1774 г. был уволен «по собственному желанию» с адмиральским жалованьем и сохранил добрые отношения с императрицей. После отставки Ноулс вернулся на родину. В тот же год отправился в Англию и Николай Мордвинов.   Русских моряков и путешественников Британия тех лет поражала иной формой правления, воспитанием, публичной и частной жизнью, успехами в совершенствовании производства, дорогами и портами[12]. Не могли не сказаться и впечатления юного Мордвинова на формирование его взглядов, мировоззрения. Справедливо писал В.С.Иконников, что пребывание в Британии было важным для Мордвинова не только с точки зрения профессионального совершенствования, но и для интеллектуального развития личности: «он проникся там духом английской науки и уважения к учреждениям этой страны»[13]. Завершив обучение и вернувшись домой, он быстро поднимался по служебной лестнице.

В 1783 г.  будучи капитаном 2-го ранга Мордвинов с русской эскадрой оказался в Италии. Там он встретил Генриетту Коблей, которая после смерти родителей воспитывалась в семье старшей сестры. Впоследствии племянник Генриетты описал произошедшие события: «капитан Мордвинов влюбился в девушку. Так как виды на будущее у него было очень хорошие, ему дали согласие, и Мордвинов с молодой женой отправился в Россию, взяв с собой одного из её братьев, выразившего горячее желание вступить в российскую армию»[14]. Брат Генриетты - Фома (Thomas) Александрович Коблей, поступил на русскую службу. Будучи адъютантом М.И.Кутузова, стал свидетелем его ранения, храбро сражался при взятии Очакова в 1788 г. Но он не единственный англичанин, с которым поддерживались постоянные тесные связи Генриетты и Николая Семеновича. Среди друзей дома – родственники жены и её приятельницы-англичанки.

Забота о братьях и сестрах, о собственной семье вынудила Мордвинова искать более высокого жалованья, он переходит на черноморский флот и переезжает в Херсон.  Там Мордвинов занимался составлением правил для сооружения парусного и гребного флота. Херсонский период жизни ознаменован новыми знакомствами с выходцами из Англии. Среди них – Джон Ховард и Сэмуэль Бентам. Известный английский филантроп, Дж. Ховард в то время был озабочен улучшением устройства тюрем, а в Херсоне изучал чуму и условия содержания заключенных. Дочь Николая Семеновича писала: «он познакомился с моим отцом и так оценил ум и достоинства его и моей матери, что провел несколько месяцев с ними, но, к сожалению, заразился горячкою и скончался»[15].

В 1787 г. в период русско-турецкой войны произошло знакомство Мордвинова с Сэмуэлем Бентамом. Между ними установились теплые отношения, объединившие их на всю жизнь. Их близость проявилась не только в совместном участии в осаде Очакова, но и впоследствии. Сэмуэль подолгу жил в доме Мордвиновых, называл Николая Семеновича «старым другом»[16]. Скорее всего, именно тогда и произошло знакомство Мордвинова с идеями Иеремии Бентама, поначалу в пересказе Сэмуэля, незадолго до начала кампании последний расстался с братом, который гостил у него в России. Идеи философии утилитаризма нашли живейший отклик в душе Мордвинова. Его дочь вспоминала: «… у него было обыкновение всегда давать себе отчет, каждый вечер, с пользой ли он провел этот день. Поверяя свои действия и чувства, он мысленно спрашивал себя «не потерял ли я минуты без пользы?»[17]. Слово «польза» часто встречается в его более поздних сочинениях. Рассуждениями о пользе и вреде проникнуты все его проекты: от образования и воспитания детей до экономических последствий континентальной блокады. Однако в них не было эгоистического оттенка, порой свойственного этому термину на британской почве. Так, Мордвинов писал: «виды собственной моей пользы никогда в сердце моем не вмещались; обид я получал много, благодарностей никогда; но ревностен я был и буду»[18]. Принцип «пользы», который сам Бентам рассматривал как лучшее мерило человеческих побуждений, стал основополагающим в жизни и деятельности Н.С. Мордвинова. И означал для него служение Отечеству, беспрестанную заботу о его благе.

Проявления англомании носили различный характер. Наиболее заметным для окружающих было устройство быта по образцу английского поместья или дома. В повести «Барышня – крестьянка» А.С. Пушкин описал такое проявление англомании одного из героев, которое носило скорее внешний характер.  Но были не только литературные герои, и в реальной жизни предпринимались попытки перенести на русскую почву принципы ведения хозяйства или устройство быта. Так, Г. Потемкин попытался устроить ферму по английскому образцу в одном из своих имений. Специально для неё он выписал людей, знавших своё дело. В их подборе и отправке в Россию ему помог И. Бентам, а Сэмуэль – был управляющим того самого поместья. Попытка Потемкина наладить производство молока и выделку сыра окончилась неудачей. Гораздо органичнее английский быт был присущ дому Мордвинова. Свидетельства об этом сохранились с того времени, когда по поведению Екатерины II он возглавил черноморскую администрацию, и поселился в Николаеве. Британский историк Э.Кросс впоследствии писал: «Мордвинов создал в Николаеве «английское гнездо», к которому принадлежали как русские, побывавшие в Англии, так и английские офицеры, служившие на флоте» ^Там он развернул бурную деятельность. Являясь, в сущности, правителем края, Николай Семенович пытался внедрить английские методы земледелия, поощрял создание типографии, уделял внимание устройству больниц и тюрьмы. С воцарением Павла I и отставкой Мордвинова пришел конец и любовно созданному «английскому гнезду». Опала продолжалась до восшествия на престол Александра I.

Таким образом, даже на основании этих примеров, с полным правом можно утверждать, что влияние этих «внешних» проявлений англомании незначительно. Они затрагивали и сказывались лишь на жизни ближайшего круга родных и друзей. А попытки установить английские порядки в ведении хозяйства проваливались в экономических условиях России.

Другим проявлением англомании стала разработка проектов изменения государственно-политического устройства России с использованием принципов британской политической системы. Оно, прежде всего, проявилось в выработке проектов расширения прав сената братьями Воронцовыми, а затем конституционных проектов Мордвинова и М. Сперанского. Так, например, Мордвинов в 1816 г. подал Александру записку «О представителях областных». В ней он наметил «основания, на которых … принцип народного представительства мог бы быть введен в правительство, которое делает первый опыт в этом отношении, и взгляды, которые еще слишком далеки от того, чтобы согласиться на свободную во всех отношениях конституцию». Мордвинов предлагал при сохранении Государственного совета и Сената привлечь к их работе выборных представителей всех областей империи, главных городов провинций, главных портовых городов и университетов, которые приглашались бы на заседания и могли бы информировать о ситуации на местах[19]. В проекте легко угадывается взятая за образец система представительства в британском парламенте.  Нельзя не упомянуть влияние британского политического устройства на разработку собственных проектов декабристами. Все они предвосхитили конституционализм, который имел место в европейских странах (кроме Франции), начиная с первой трети века. Однако все эти проекты остались на бумаге, и не оказали влияния на развитие российского общества.

Тем не менее, представление о политической системе Британии, как образцу, к внедрению элементов которого должна стремиться Россия, сохранялось и ширилось в обществе. Рассказ о правах и свободах британцев, о политической истории, о деятельности парламента способствовал такому расширению. И, естественно, вызывал негативную реакцию властей.  Это было то проявление англомании, которое резко критиковалось и консервативными кругами в обществе и правительством. Так, Сергей Шереметев на рубеже XIX-XX вв. писал: «Из всех иноземных влияний, проникающих к нам под разными видами, нет хуже и опаснее влияния английского. Оно пронизывается в глубину, всасывается до костей и от него трудно отделаться. Оно меняет человека»[20].

 Вне всякого сомнения, едва ли всех тех, кто говорил и писал об Англии, мы можем смело, безоговорочно причислять к англоманам. Скорее, речь может идти, по словам М.М. Ковалевского, об «одностороннем проявлении» гуманизма, присущего небольшой группе западников. Самым крупным представителем которых он называл Т.Н. Грановского[21]. Тем не менее, именно они пробуждали стойкий интерес к Британии. В качестве примера можно упомянуть лекции, которые читал Грановский в Московском университете в середине XIX века. Их подробную запись вели студенты, а выверенный вариант был опубликован уже в ХХ столетии. Знакомство с текстом позволяет составить впечатление о том, что он говорил и как характеризовал Британию. Относительно Франции, Германии и Испании Англия в этих лекциях занимает сравнительно небольшое место. Грановский сетовал на отсутствие исследований и литературы по истории Англии. Для нас важно в данном случае то, что, несмотря на доносчиков и контроль со стороны начальства, Грановский говорил о парламенте и монархах, о традициях, сложившихся в обществе[22].

Круг студентов Московского университета был невелик, однако два полных издания сочинений Т.Б. Маколея, опубликованные в середине века и разошедшихся в самое непродолжительное время, свидетельствуют о разраставшемся в российском обществе интересе к истории Англии.

Нельзя в этой связи не упомянуть и журнал «Современник» По воспоминаниям М.М. Ковалевского, молодежь с нетерпением ожидала каждый новый выпуск номера журнала и «зачитывала» его от корки до корки[23]. Непродолжительное время автором иностранных обзоров в журнале являлся Чернышевский. 

Отношение Чернышевского к Англии и англичанам складывалось на основе прочитанных книг и прессы. Краткая поездка в Лондон в июне 1859 г.[24] едва ли существенно повлияла на уже выработанное представление о ней. Он был осведомлен о современном состоянии Великобритании, так как с 1859 г. вплоть до ареста являлся автором политических обозрений журнала. Эти публикации, а также литературно-критические статьи позволяют определить взгляд Чернышевского на Британию, высказанный на страницах журнала, что представляется важным для выявления приоритетов и ценностей в мировоззрении одного из «властителей дум» молодого поколения. Британию он выделял из числа других государств континентальной Европы. Особенное превосходство ее он видел в финансовом могуществе, техническом прогрессе, политическом устройстве, подчеркивал прочность политических институтов, разумность многих законов и традиций. Обращение к зарубежным институтам, порядкам и традициям было вызвано сопоставлением России и Запада. И в этой связи значимыми видятся его отзывы о британском парламенте. «Королева Виктория и ее королевство, - писал он, - не имели бы и половины того могущества, каким теперь обладают, если бы у них не было парламента …, в присутствии парламента правительство гораздо сильнее и смелее», а сила парламента – в представительстве нации. И парламенту он уделил немало внимания в политических обзорах и отдельных статьях, описывал и разъяснял сложные процедуры принятия решений.

Таким образом, к 1860-70-м годам подготовлена почва для научного изучения, которое началось во второй половине века. Та «фаланга» университетских профессоров, которую упоминал Ковалевский: Б. Утин в Петербурге, Б. Чичерин и Ф. Дмитриев в Москве, Д. Каченовский в Харькове, - воспитали студентов – будущих исследователей истории Британии. А важным элементом той «почвы» являлось стремление узнать истоки современного состояния Британии, понять путь, пройденный ею, показать его, рассказать о нем своим соотечественникам.

Едва ли стоит преувеличивать роль англоманов в общественно-политической жизни страны: либералов в России было не так уж и много. Скорее мы можем лишь констатировать любопытный парадокс. С одной стороны - ту неудачу, которую они потерпели в своем стремлении изучением истории Англии, показать наиболее предпочтительный путь развития России. С другой стороны, нельзя не отметить заложенный во второй половине века фундамент отечественного англоведения. С его интересом и глубокой разработкой аграрной истории, а также истории государственно-политического устройства Британии. А та англомания, (впрочем, как «фобии», так и «филии»), которая лежала в основе интереса к английской истории и культуре, заслуживает более пристального внимания и исследования.

---

ПРИМЕЧАНИЯ

---

Об авторе:

Марина Павловна Айзенштат — доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории Российской академии наук.