МХТ
МОСКОВСКИЙ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ТЕАТР
Открылся 14 (26) октября 1898 премьерой «Царя Федора Иоанновича» А.К.Толстого.
Началом Художественного театра считают встречу его основателей К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко в ресторане «Славянский базар» 19 июня 1897. На этой встрече, по словам Станиславского, обсуждали «основы будущего дела, вопросы чистого искусства, наши художественные идеалы, сценическую этику, технику, организационные планы, проекты будущего репертуара, наши взаимоотношения». В продолжавшейся восемнадцать часов беседе был обсужден состав труппы, костяк которой составят молодые интеллигентные актеры, и скромно-неброское оформление зала. Разделили обязанности (литературно-художественное veto принадлежит Немировичу-Данченко, художественное - Станиславскому) и набросали систему лозунгов, по которым будет жить театр («Сегодня - Гамлет, завтра - статист, но и в качестве статиста он должен быть артистом»). Обсудили круг авторов (Х. Ибсен, Г. Гауптман, А.П. Чехов) и репертуар.
В докладе в Московскую городскую думу с просьбой о субсидии Немирович-Данченко писал: «Москва... более, чем какой-нибудь из других городов, нуждается в общедоступных театрах... Репертуар должен быть исключительно художественным, исполнение возможно образцовым...». Не получив государственной субсидии, в марте 1898 ряд лиц во главе со Станиславским и Немировичем-Данченко заключили договор, положивший начало негласному «Товариществу для учреждения Общедоступного театра» (в число учредителей вошли Станиславский, Немирович-Данченко, Д.М.Востряков, К.А.Гутхейль, Н.А.Лукутин, С.Т.Морозов, К.В.Осипов, И.А.Прокофьев, К.К.Ушков). Имя «Художественно-Общедоступного» театр носил недолго. Уже в 1901 из-за цензурных ограничений и финансовых затруднений, вызвавших повышение цен на билеты, из названия было убрано слово «общедоступный», хотя ориентация на демократического зрителя оставалась одним из принципов МХТ.
Ядро труппы составили воспитанники драматического отделения Музыкально-драматического училища Московского филармонического общества, где актерское мастерство преподавал Немирович-Данченко, и участники любительских спектаклей руководимого Станиславским «Общества искусства и литературы». Среди первых были О.Л. Книппер, И.М. Москвин, Вс.Э. Мейерхольд, М.Г. Савицкая, М.Н. Германова, М.Л. Роксанова, Н.Н. Литовцева, во второй группе - М.П. Лилина, М.Ф. Андреева, В.В. Лужский, А.Р. Артем. Из провинции был приглашен А.Л. Вишневский, в 1900 в труппу принят В.И. Качалов, в 1903 - Л.М. Леонидов.
ЧЕТЫРЕ НАЧАЛА
В Художественном театре колебались, которую дату из трех считать днем своего начала. Право считаться этим днем оспаривали три числа: 22 июня - самый долгий день в году; 14 июня, 14 октября.
22 июня 1897 года состоялась встреча в «Славянском базаре». Станиславский запомнил, что ее инициатором был его собеседник: «… он первый нашел, угадал и позвал меня, я получил от него записку…» Эту записку на визитной карточке Константин Сергеевич хранил в особом конвертике, пометив. «Знаменитое первое свидание — сидение с Немировичем-Данченко. Первый момент основания театра».
Встреча началась 22 июня в два; оба тогда курили, некоторое время спустя в отдельном кабинете ресторана стало невтерпеж, Станиславский пригласил продолжить, перебравшись к нему за город, в Любимовку, где восемнадцатичасовая (по его подсчетам) беседа закончилась утром.
(…) Участникам встречи помнилось, будто все, на чем согласились, было запротоколировано, но в архивах этих протоколов нету. Нет возможности документально сопоставить первые намерения с тем, как они стали осуществляться. Лишь на гравюрах в старинных ученых книгах живое существо в готовом виде свернуто в семени. На самом деле зародышу предстоит цикл изменений.
За год с лишним до свидания в «Славянском базаре» в газете «Новости дня» прошел материал под заголовком «Общедоступный театр в Москве». Интервьюер (им был будущий критик и биограф МХТ Н. Е. Эфрос, подписавшийся Д-ть) беседовал с Алексеевым (Станиславским), передавал его мнение: основная трудность — в новой организации закулисной жизни, в том, как отучить ее участников от низких привычек, «увлечь сознанием великой серьезности исполняемого дела». Первый сезон лучше провести в театре маленьком, где накопится репертуар, приобретется доверие публики, обучатся рабочие сцены, бутафоры, костюмеры и весь тот штат, от которого зависит общий тон.
В первые месяцы после самого долгого дня в 1897 году основатели будущего МХТ держатся примерно того же плана. Ядром видится группа артистов, за десять лет воспитанных Станиславским в его спектаклях в Обществе искусства и литературы. Немирович-Данченко знает тех, кого приведет Станиславский: М.П. Лилину, с ее акварельными красками и с тончайшей жесткостью анализа; красавицу М.Ф. Андрееву, тяготеющую к новому варианту романтизма; неотразимо правдивого, трогательного А.Р. Артема; природно аристократичную при мягкости Е.М. Раевскую (идеал на роли гранд-дам); мастера характерности В.В. Лужского; наделенного даром театрального организатора энергичного А.А. Санина. Общество продолжало давать свои спектакли, и можно было с прицелом на их место в репертуаре будущего дела посмотреть прежние и новые постановки Станиславского, его прежние и новые роли: «Самоуправцы» А.Ф. Писемского (Станиславский — Платон Имшин), «Потонувший колокол» Г. Гауптмана (Станиславский — мастер Генрих, Андреева — фея Раутенделейн, Лилина играет эльфа), «Двенадцатая ночь» Шекспира (Станиславский — Мальволио). Прежде Немирович-Данченко видел тут «Плоды просвещения» Л.Н. Толстого (Станиславский — Звездинцев, Лилина — Таня), «Уриэля Акосту» К. Гуцкова (Станиславский в заглавной роли, Андреева — Юдифь), «Лес» (Станиславский — Несчастливцев), «Последнюю жертву» (Станиславский — Дульчин), «Бесприданницу» (Станиславский — Паратов), инсценировку «Села Степанчикова и его обитателей» Достоевского (Станиславский — Ростанев), «Много шуму из ничего» (Станиславский — Бенедикт). Предполагали воспользоваться «Гувернером» В.А. Дьяченко и «Польским евреем» Эркмана-Шатриана: пьесы ниже литературного уровня, какого хотели держаться («не может же Дьяченко быть у нас репертуарным»), но гувернер Жорж Дорси — одна из любимых забавных ролей К.С., а в «Польском еврее» дороги открытие и применение самодействующей образной силы ритма, света, звука. Их игра не столько выявляла фабулу, сколько создавала то, что можно назвать «режиссерским сюжетом» («… если я расскажу вам фабулу «Польского еврея», — будет скучно. Но если я возьму самую основу пьесы и на ней, точно по канве, разошью всевозможные узоры режиссерской фантазии, — пьеса оживет и станет интересной»). Все перечисленные пьесы весною 1898 года присутствуют в наметках репертуара будущего театра.
Наметки еще до встречи делали порознь; многое совпало. В частности совпало упоминание одной из лучших русских пьес, десятки лет остававшейся под запретом для сцены: «Царь Федор Иоаннович» А.К. Толстого. Особого тяготения к тому, что принято называть новой драмой, в перечнях пьес не видно.
(…) Возможной виделась обкатка подготавливаемого репертуара в летних поездках, но склонились к тому, чтобы начинать в Москве. «По этому вопросу жду Ваших извещений в самом скором времени, так как через 10 дней я должен дать окончательный ответ Шульцу».
В.Н. Шульц держал театр «Парадиз» (он же Интернациональный) на углу Малого Кисловского и Никитской, сдавал его на недели Великого поста приезжим знаменитостям — Режан, Барнаю, Зонненталю; Станиславскому он предлагал взять здание на весь сезон. На здешней просторной сцене, только что электрифицированной (значит, новые возможности работы со светом), хотелось бы играть «Потонувший колокол» и «Ганнеле», пьесы-фантазии Гауптмана, которые трудно было распланировать в миниатюрной коробке Охотничьего клуба (спектакли Общества продолжали идти там, на Воздвиженке).
В одном из писем 1897 года, отслеживая, как в новом деле главенствует Общество — его спектакли, его традиции, — Немирович-Данченко впрямую спрашивал: в чем тогда его, Владимира Ивановича, роль?
Станиславский если и бывал до 1897 года на экзаменах Музыкально-драматического училища при Филармонии, то редко. Между тем Немирович-Данченко преподавал там с 1891 года, ради педагогики почти забросил свое писательство; успел воспитать несколько курсов, с разъехавшимися поддерживал связь. К выпуску 1898-го подобрался особенно удачный состав: люди не только даровитые и интеллигентные, но чем-то наделенные сверх того. Выпускница О.Л. Книппер грацией ума, шармом полутонов, юмором даже и в драме могла напомнить давнюю ученицу той же Филармонии — артистку Малого Е.К. Лешковскую; но в ней, как и в остальных, важнее было своеобразие. Собственный и новый звук слышался педагогу и в Книппер, и в порывистой, чуткой М.Л. Роксановой (она окончила курс весной, еще до «сидения» в «Славянском базаре»), и в сосредоточенной, углубленной М.Г. Савицкой, с ее прекрасными глазами и трагическим тембром голоса. На одном курсе с Книппер и Савицкой учится Вс.Э. Мейерхольд; педагог отмечал в нем редкостную внутреннюю энергию, природное чувство сцены. И та же нервная новизна.
(…) Именно «… je ne sais quoi», нечто неопределимое, притягивает к самому проекту. При том его инициаторы — люди, чтущие «savoir faire», деловые качества. Станиславский составляет устав товарищества акционеров, пересылает его Немировичу-Данченко, отклонив предложение в случае необходимости вести дело на собственный риск: рисковать не вправе, есть обязательства перед фирмой и семьей. Кроме плана акционирования осенью 1897 года возникает и другой. С председателем Московской городской управы князем В. М. Голицыным беседуют, прося субсидии на народный театр. Однако от статута народного тут же отказались: он обрек бы на удручающие ограничения в выборе пьес. Через того же князя Голицына в Московскую думу передают докладную записку об устройстве общедоступного драматического театра с ходатайством о присвоении театру наименования городского и об ассигновании ежегодной суммы на его содержание. Дума, как сообщалось в «Московских ведомостях» 21 января 1898 года, «передала заявление на рассмотрение Комиссии о пользах и нуждах общественных». Где оно благополучно провалялось нерассмотренным до поры, когда Художественный театр играл уж второй год.
Частных лиц, готовых рискнуть капиталом, не так уж много, но все же создается «Товарищество на вере для учреждения Московского Общедоступного театра». В апреле 1898 года в газетах называют состав этого товарищества. Окончательный список вошедших с денежными паями — это в большинстве своем члены Общества искусства и литературы и попечители Филармонии — не совпадет со списком газетным. Но, так или иначе, дело затвержено.
Вот и вторая дата: 14 июня 1898 года. В официальном отчете сказано: «С этого дня мы можем считать театр функционирующим».
Те, кто именуются артистами «Товарищества для учреждения Московского Общедоступного театра», съезжаются в подмосковном Пушкине, где для них сняты дачи. Что-то в распорядке дня, в отсутствии прислуги, в том, как решили все делать своими руками (Станиславский дежурил первым и — по его воспоминаниям — загубил самовар), потом отзовется в опытах студийного общежительства. Дружелюбным владельцем имения Н. Н. Архиповым предоставлен под репетиции театр-сарай, стоящий в парке. Там служат молебен, как полагается при начале дела. После молебна речь Станиславского. Он говорит о театре как о новорожденном. «Для меня это давно ожидаемый, обетованный ребенок».
Немирович-Данченко не смог присутствовать, поздравил телеграммой. Потом позволял себе пошучивать: вот доказательство, что он не мать, но отец их общего со Станиславским дитяти — мать не могла бы отсутствовать в час рождения.
Станиславский говорит далее: «Не забывайте, что мы стремимся осветить темную жизнь бедного класса, дать им счастливые, эстетические минуты среди той тьмы, которая окутала их. Мы стремимся создать первый разумный, нравственный общедоступный театр, и этой высокой цели мы посвящаем свою жизнь». Ему аплодируют.
Можно удивиться: в перечне определений нет слова «художественный». Подразумевается ли оно само собой? Или Станиславский опускает его, оппонируя той убежденности, с какой Немирович-Данченко извещал Чехова: «Ты, конечно, уже знаешь, что я поплыл в театральное дело. Пока что, первый год мы (с Алексеевым) создаем исключительно художественный театр».
Сохранился лист, исписанный Станиславским в поисках имени для долгожданного театра: «Общедоступный»; «Всесословный»; «Театр Общества искусства и литературы»; «Филармонический»; «Московский»; «Дешевый»; «Доступный»; «На новых началах»; «Новый»; «Пробный»; «Литературный»; «Русский». Названия «Художественный» и тут нету, хотя оно могло бы возникнуть по аналогии со знакомым Станиславскому парижским «Théâtre d’art»; тут нету и названия «Свободный», какое носили театры, с которыми будет принято сближать программу МХТ («Théâtre Libre» Антуана в Париже, «Treie Bühne» Отто Брама в Берлине). Как если бы примат искусства и его вольности Станиславского смущал, а то и отталкивал.
На листе значится еще и такое: «Театр в первый и последний раз».
(…) В сценической судьбе первого спектакля МХТ, «Царя Федора Иоанновича» — в смещениях его центра, в сменах его тональности — годами будут прорастать мотивы, в пору репетиций отодвинутые, но пережитые, запавшие вглубь.
Для Немировича-Данченко, когда он готовился к «Царю Федору», где-то поблизости стоял «Гамлет». «Век вывихнул сустав» — «распалась связь времен» — и мука того, на ком лежит обязанность связь восстановить, вывих вправить. Эта мысль отзовется, когда в 1923 году вслед за Москвиным заглавную роль в трагедии А.К. Толстого примет Качалов, Гамлета уже сыгравший; и снова сработает, когда с 1935-го царя Федора станет играть Хмелев, к Гамлету готовясь. В премьере 14 октября 1898 года ей бы не нашлось отзвука. Было иное время, век сустава еще не вывихнул.
Решение, как называться театру, тянули. Станиславский подписал афишу в последнюю минуту. Вышло так:
«Художественно-общедоступный театр
(Каретный ряд. «Эрмитаж»)
в среду, 14 октября.
поставлено будет в первый раз на сцене
«Царь Федор Иоаннович».
Трагедия в 5-ти действ. (10 картин)
графа А. К. Толстого».
Все знали, какую работу проделал с актерами Немирович-Данченко, но постановку «Царя Федора» как режиссер он не подписывал — стояли только имена Станиславского и Санина. Декорации художника В. А. Симова. «Собственные Художественно-Общедоступного театра костюмы» (это стоило отметить: женщины театра сами их вышивали. В «Отчете…», который выпустят к окончанию первого года, поблагодарят особо М. П. Лилину и помогавших ей М. Ф. Андрееву, М. П. Николаеву и О. Л. Книппер. Среди вышивальщиц названа «сочувствующая делу Е. В. Алексеева» — очевидно, мать Константина Сергеевича?).
«Начало в 7 1/2 часов вечера, окончание около
12 час. ночи.
Билеты все проданы».
14 октября 1898 года. Третья дата рождения МХТ.
(…) Немирович-Данченко писал летом 1898 года о «Царе Федоре»: «Удивительная пьеса! Это Бог нам послал ее». Создание заглавной роли с Москвиным считал едва ли не первейшей своей заслугой. Тем более стоит прислушаться к его убеждению, что отсчет жизни нового театра следует вести не с вечера 14 октября, а с вечера 17 декабря 1898 года. С вечера «Чайки».
Так предлагается четвертая дата рождения МХТ.
Премьера «Чайки» была сыграна на следующий день после очередного представления «Царя Федора».
В «Царе Федоре» было ощущение полноты жизни, перекипающей собственными соками, оно господствовало в сцене пира-заговора и в сцене гулянья-бунта (иное дело, что с годами именно эти картины из спектакля выпадут и возобладают другие темы). За толпой на Яузе (выбор режиссерских подробностей был щедр и точен) стояли мельницы с сильными и неторопливыми крыльями. За нею полные реки (в ивовых пестерях, поставленных на сцене в глубине, легко представить литые, златоперые тела рыбин). Жизнь эта казалась неиссякаемой, навсегда способной любые трагические вмятины, любые раны заживлять своей изнутри выпирающей силой.
В «Чайке» жизнь томила тем, что истекает. Скука усадебного дня — позже изобретут жаргонный образ: «перетирают время»; время, перетертое в порошок и рассыпающееся прахом, есть, между тем, единственное время твоей жизни. К каждому из действующих лиц в спектакле в свой час приходило это ощущение, пронизывало.
(…)
Немирович-Данченко писал Чехову, как переживали за кулисами премьеру его пьесы: «Кто-то удачно сказал, что было точно в Светлое Христово воскресенье. Все целовались, кидались друг другу на шею, все были охвачены настроением величайшего торжества правды и честного труда». Зал жил в том же душевном состоянии победы: «Такой шумный, единодушный горячий прием, неподдельное и искреннее поклонение таланту любимого писателя были неожиданны даже для нас, для участников спектакля»20.
Немирович-Данченко переносил дату рождения МХТ с вечера премьеры «Царя Федора» на вечер «Чайки» 17 декабря не в связи с вымериванием их сравнительных достоинств. После вечеров 16 и 17 декабря 1898 года, которые свели друг с другом два первых великих спектакля МХТ, определился замысел этого театра. «Театр в первый и последний раз» строил себя как художественное произведение, как развивающуюся мысль и форму. (…)
Вряд ли в «Славянском базаре» или даже на репетициях в Пушкине создатели МХТ загадали наперед свое творчество как некую будущую целостность, когда глубинные темы от спектакля к спектаклю развиваются, возвращаясь, переигрываясь наподобие музыкальных тем в симфонии. Но поставленные встык «Царь Федор» и «Чайка» соприкасались именно так.
Соловьева И.Н. Художественный театр: Жизнь и приключения идеи. М., 2007
Обложка: К. С. Станиславский, 1912 год.
Источник: https://topwar.ru