КОРЕНИЗАЦИЯ В КОНТЕКСТЕ ПРАКТИКИ НАЦИОНАЛЬНОГО СТРОИТЕЛЬСТВА В СССР: СОСТОЯЛАСЬ ЛИ БЕЛОРУСИЗАЦИЯ В РОССИЙСКО-БЕЛОРУССКОМ ПРИГРАНИЧЬЕ В 1920-Е ГОДЫ? 

 СОДЕРЖАНИЕ

Стр.

Аннотация ………………………………………………….. 3

Введение ……………………………………………………. 3

Историография ……………………………………………. 5

Источники ………………………………………………….. 6

Часть I. «У нас нет белорусов» ………………………….. 8

Часть II. «Нам не до белорусизации» …………………..... 28

Часть III. Создаем «белорусские» школы на русском языке..35

Заключение ………………………………………………… 46

Список источников и литературы ……………………….. 48

Аннотация. В исследовании представлен анализ исторических обстоятельств 1920-х годов, в которых предстояло претворять в жизнь задачи белорусизации в трех регионах российско-белорусского приграничья – Псковской, Смоленской и Брянской губерниях: 1) численность белорусского населения; 2) состояние школьной сети в эпоху нэпа и 3) кадровое обеспечение для решения «белорусского вопроса». Белорусизация рассматривается как составляющая часть новой советской национальной политики на основе решений X и XII съездов РКП (б).

Цель проведенного исследования – выявление и характеристика базовых условий для осуществления белорусизации в российских регионах с компактным проживанием белорусского населения. Во-первых, это касается численности белорусского населения в указанных губерниях к началу и в процессе белорусизации, с выявлением динамики и причин ее значительного сокращения, начиная с конца XIX века. Во-вторых, требуют своего рассмотрения проблемы в системе школьного образования в эпоху нэпа (финансовые, материальные, кадровые), решение которых являлось гораздо более приоритетными для местных властей в сравнении с задачами белорусизации.

Результаты исследования показывают, что политика белорусизации в приграничных российских регионах не получила должной поддержки ни у местных властей, перегруженных массой других неотложных задач, ни у самих жителей названных губерний, включая белорусов. Своего рода скрытой протестной формой у белорусской части населения приграничных российских регионов стала практика их «саморусификации».

Выводы: политика белоруссизации в регионах российско-белорусского приграничья не состоялась в полной мере даже в предложенном Москвой «малом формате» в значительной степени по причине ее искусственности и проведения без учета мнения большей части самих российских белорусов.

Базовые понятия: советская национальная политика; коренизация; белорусизация; российско-белорусское приграничье; Псковская, Смоленская, Брянская губернии.

Введение. В марте 1921 года решениями X съезда РКП (б) будет ознаменовано начало реализации новой советской национальной политики. Суть ее нашла полное отражение в резолюции «Об очередных задачах партии в национальном вопросе». Все население РСФСР составляло в то время 140 миллионов человек. Из них невеликороссов было почти половина – 65 миллионов (украинцы, белорусы, киргизы, узбеки, туркмены, таджики, азербайджанцы, поволжские татары и др. народы). Перед партийными организациями ставилась задача: «Помочь трудовым массам невеликорусских народов догнать ушедшую вперед центральную Россию, помочь им: а) развить и укрепить у себя советскую государственность в формах, соответствующих национально-бытовым условиям этих народов; б) развить и укрепить у себя действующие на родном языке суд, администрацию, органы хозяйства, органы власти, составленные из людей местных, знающих быт и психологию местного населения; в) развить у себя прессу, школу, театр, клубное дело и вообще культурно-просветительные учреждения на родном языке…» [1].

На XII партийном съезде весной 1923 года речь уже будет идти о необходимости перевода всей сферы жизнедеятельности регионов на национальные устои. Эта политика получит название – «коренизация». В республиках и регионах название это конкретизировалось под титульные нации: «украинизация», «белорусизация», «узбекизация», «татаризация», «якутизация» и т.д.

Непосредственно для Белоруссии республиканская Центральная национальная комиссия ЦИК БССР сформулирует в рамках новой политики три основных направления: «1) развитие белорусской культуры (школы, ВУЗ-ы на белорусском языке, белорусская литература, издание белорусских книг, научно-исследовательская работа по всестороннему изучению Белоруссии и т.д.); 2) выдвижение белорусов на партийную, советскую, профессиональную и общественную работу; 3) перевод партийного, государственного, профессионального, кооперативного аппаратов и частей Красной Армии на белорусский язык» [2].

Однако проведение белорусизации предполагалось не только в границах Белоруссии, но и в регионах РСФСР с компактным проживанием белорусов. К таким российским регионам в первую очередь относились приграничные губернии: Псковская, Смоленская и Брянская. Здесь, в отличие от Белоруссии, круг задач был не таким масштабным. В российско-белорусском приграничье на первое место выдвигался вопрос изучения в школах белорусского языка и белорусоведения с последующим переводом преподавания учебных дисциплин в отдельных школах на белорусском языке.

Практика же показала, что ни местные власти, ни население, включая самих белорусов, не только не приветствовали политику белорусизации, но зачастую и отвергали ее, не видя в ней какой-либо необходимости. В итоге белорусизация, проводившаяся в приграничных российских регионах даже в значительно урезанном формате, осуществлялась под постоянным контролем и административным давлением со стороны Москвы.

Историография. В настоящее время проблематика белорусизации в российских регионах в отечественной историографии только начинает разрабатываться.

Общее направление исследований по политике белорусизации, объясняющее ее необходимость с позиций противопоставления практике полонизации в отошедших Польше в 1921 году по Рижскому мирному договору западных белорусских землях и расширения территориальных границ за счет РСФСР, в значительной степени определяется в работах доцента МГУ им. М.В. Ломоносова Ю. А. Борисенка [3], научного сотрудника ИРИ РАН К.С. Дроздова [4], научного сотрудника Института славяноведения РАН Д. А. Коротковой [5].

На Смоленщине данной тематикой активно занимаются Е. В. Кодин и О. В. Кобец [6]. Авторы особо выделяют интенсивный процесс саморусификации смоленских белорусов, начиная с конца XIX в., который привел к такому значительному численному их падению, что это давало основания местным властям утверждать об отсутствии в уездах и волостях белорусов, а, следовательно, и ненужности этой политики. Неразрешимой, в оценке авторов, оказалась и кадровая проблема: в губернии не нашлось и не появилось вплоть до конца 1920-х годов школьных учителей, знающих белорусский язык, что реально не позволяло осуществлять перевод школ на белорусский язык и даже просто преподавать его как учебный предмет.

В Псковской области вопросы белорусизации достаточно объемно представлены в работе А. В. Филимонова [7]. Автор подчеркивает, что к решению вопросов белорусизации губерния начала подступать только в середине 1920-х годов, когда в 1925 году еще только была поставлена задача выяснить необходимость и целесообразность откры­тия школ с обучением на белорусском язы­ке, но и появившиеся в 1928 году так называемые «белорусские школы» работали на русском языке.

Органично дополняют исследование А.В. Филимонова работы псковских географов А. Г. Манакова [8] и В. С. Дементьева [9], подчеркивающие активность процессов ассимиляции белорусов даже в местах компактного их проживания в границах Псковской губернии.

Вопросы белорусизации к настоящему времени не стали предметом специальных исследований в Брянской области, они лишь затронуты при описании национального состава губернии в 1920-е годы в коллективной монографии «История Брянского края. XX век»[10]. При этом, в оценке авторов, у брянских властей было гораздо больше оснований к проведению в губернии «точечной» украинизации, нежели белорусизации, поскольку здесь имелось значительное количество украинского населения. Хотя в губернии имели место схожие с другими приграничными регионами миграционные процессы: белорусы и украинцы все больше предпочитали называть себя русскими.

Источники. Настоящее исследование построено в основном на анализе тематических фондов центральных (Государственный архив Российской Федерации – ГАРФ; Российский государственный архив социально-политической истории – РГАСПИ) и региональных архивов (Государственный архив Смоленской области – ГАСО; Государственный архив новейшей истории Смоленской области – ГАНИСО; Государственный архив Брянской области – ГАБО; Центр документации новейшей истории Брянской области – ЦДНИБО). Документы фонда 17 РГАСПИ (Центральный комитет КПСС, опись 60 – Отдел агитации и пропаганды) и фондов Р-1235 ГАРФ (ВЦИК РСФСР) и А-296 (Отдел по просвещению национальных меньшинств Наркомпроса РСФСР) показывают регламентацию процессов белорусизации на уровне центральных государственных органов, представляя белорусизацию как составную часть общей новой советской национальной политики в 1920-е годы.

На местах работой по проведению в жизнь положений этой политики руководили региональные партийные и советские органы. Проработанные фонды региональных архивов в первую очередь показывают механизм партийного контроля над проведением политики белорусизации в постоянном формате отчетов ответственных советских органов власти, как на губернском, так и на уездном уровнях. Материалы архивов свидетельствуют больше о декларативной, нежели о практической работе с национальными меньшинствами в приграничных с Белоруссией российских регионах: в основном речь идет о постановке задач, а не об их воплощении в жизнь. Документы подтверждают, что местными властями белорусы, а также и украинцы, рассматривались не как национальные меньшинства, а как особая часть русского населения в губерниях, поэтому работа с ними не являлась приоритетной.

Важнейшим документальным источником для исследования являются стенографические отчеты X и XII съездов РКП(б) с базовыми решениями по новой советской национальной политике. Значительной информативной составляющей являются и региональные печатные издания – органы местной партийной и советской власти («Брянский рабочий», «Рабочий путь», «Псковский набат»), на страницах которых находили отражение (или наоборот) процессы, связанные с белорусизацией.

***

В поисках ответа на вопрос, почему население приграничных российских регионов и местные власти не только не поддержали, но даже и в разных формах противились белорусизации, следует проанализировать некоторые базовые сюжеты: динамику падения численности белорусов, начиная с конца XIX века, включая причины и содержательную часть этого процесса; материальные, финансовые и кадровые проблемы школьного строительства в эпоху нэпа, на которую как раз и выпала реализация задач по белорусизации.

Часть I. «У нас нет белорусов».

Таким был постоянный ответ / комментарии представителей местных властей разных уровней, когда в начале и даже в середине 1920-х годов в российских регионах чиновникам приходилось объяснять отсутствие тех или иных практических шагов по продвижению политики белорусизации. Даже на X съезде РКП(б) один из делегатов написал в президиум записку, в которой говорилось об «искусственности насаждения белорусской нации». Это вынужден был прокомментировать И. В. Сталин, как основной докладчик по данному вопросу. Признавая то, что белорусские массы «пока что не очень живо, так сказать, не с очень большим интересом относятся к вопросу развития их национальной культуры», нарком по делам национальностей выражал уверенность, что «через несколько лет, по мере того как мы апеллируем к низам белорусским, будем говорить с ними на том языке, который им понятен прежде всего, – естественно, что через год-два-три вопрос о развитии национальной культуры на родном языке примет характер первостепенной важности, и поэтому я не согласен с автором записки, который говорит, что мы искусственно насаждаем белорусскую национальность» [11].

Позиция Сталина была, конечно, важным аргументом и ориентиром по белорусской тематике, но, наверное, только для партийных и государственных органов. Население же в российских приграничных регионах в абсолютном своем большинстве разделяло позицию автора записки, озвученной на съезде партии.

Сам вопрос о белорусах имеет несколько составляющих: численность белорусов в российских регионах, вопрос компактности их проживания и, конечно, вопрос о белорусском языке: считать его самостоятельным языком или рассматривать всего лишь как некий говор русского языка.

Местное великорусское население, а вместе с ним и региональные власти, будут воспринимать белорусский язык лишь как своеобразный говор русского языка, или его разновидность. «Белорусов в … уездах нет, а живет везде русское население со сво­им характерным деревенским оттенком в раз­говорной речи» – так, по утверждению профессора А. В. Филимонова [12], в основном оценивали положение дел в 1920-е годы власти Псковской губернии. Такого рода заключение в полной мере относится и к Смоленщине, и к Брянщине.

А из этого следовало, что поскольку самостоятельного (отдельного) белорусского языка нет, то нет и белорусского вопроса, то есть, нет никаких оснований заниматься белорусизацией: создавать отдельные белорусские школы, избы-читальни, красные уголки, детские сады, национальные сельсоветы, переводить делопроизводство местных органов власти на несуществующий белорусский язык и т.д. Другими словами, у волостных и уездных руководителей российских приграничных регионов (Псковская, Смоленская и Брянская губернии) имелся и применялся один и тот же аргумент: у нас белорусов нет.

И местные власти активно использовали данное обстоятельство и максимально оттягивали практические действия по белорусизации, которых от них требовали центральные власти.

По московским установкам в границах РСФСР белорусизация должна была охватить регионы с компактным проживанием белорусского населения. Тезис «компактности», его территориальной и численной наполняемости никогда и никем не пояснялся. Замалчивался и вопрос о том, а как быть русскому населению и представителям других национальностей в такого рода местах компактного проживания белорусов, и вопрос перевода учреждений образования и просвещения в этих местах на белорусский язык.

На Псковщине, Смоленщине и Брянщине все было достаточно однотипно, но все же не одинаково, особенно с учетом административно-территориальных реорганизаций.

Сам вопрос численности белорусов в приграничных российских регионах только на первый взгляд может показаться легким в своем решении посредством соотнесения цифр из вполне доступных переписей населения 1897, 1920 и 1926 годов. В действительности же все обстоит гораздо сложнее, поскольку вопросы национальности/народности и родного языка довольно часто сильно разнились. Свои нюансы добавляет и своеобразие имевших место этнографических исследований.

Исторически наиболее тесно с Белоруссией были связаны смоленские земли, в том числе и в начальный период советской власти. Именно Смоленск стал в апреле 1918 года административным центром Западной области, созданной тогда всего из трех губерний – Витебской, Могилевской и Минской. Именно в Смоленске 1 января 1919 года была провозглашена Советская социалистическая республика Белоруссия, и сформировано первое белорусское правительство.

Поскольку на начало политики белорусизации больше всего белорусов проживало в границах Смоленской губернии, вполне справедливым будет показать динамику существенного падения численности белорусского населения вначале на примере данного региона.

Первое систематическое исследование белорусской проблематики находим в работе Я. А. Соловьева 1855 года издания – «Сельскохозяйственная статистика Смоленской губернии» [13]. Автор не ставит перед собой задачу этнографической детализации населения, он просто делит всю губернию на две части: северо-восточные уезды зачисляет в великорусский этнос, а все остальные территории закрепляет за белорусами. Других народностей в регионе как бы и не было вовсе. В итоге получаются такие цифры: великорусского этноса в губернии 532 тысячи человек, белорусов – немногим более 551 тысяч [14]. В процентном отношении выходило соответственно 49% и 51%.

Принять эти цифры как достоверно отражающие реальное положение дел, конечно, нельзя, считает исследователь из Смоленска О. В. Кобец. Автор работы по сельскохозяйственной статистике поступил здесь крайне «технически», считает она, разбивая все население губернии лишь на две большие этнические группы: великорусов и белорусов. И заключает: «В причисленных Соловьевым к непосредственно белорусским семи уездах губернии проживало, конечно, немало этнических белорусов. Однако преобладало в них всегда великорусское население. При этом преобладало существенно. Поэтому указанная численность белорусов в 551 тысячу никак не может соответствовать действительности» [15].

Ко времени проведения первой всероссийской переписи 1897 года население Смоленской губернии увеличилось почти на полмиллиона и составляло чуть более 1 миллиона 551 тысяч человек [16]. Численность же белорусов резко снизилась и составила около 101 тысяч человек, или 6,6% от всего населения губернии. Основное объяснение данному явлению, конечно, кроется в самом механизме определения национальности, когда в переписи ставился вопрос не об этнической принадлежности жителей, а об их родном языке. И здесь, как видим, многие белорусы, даже оставаясь в своей этнической принадлежности, по языку становились русскими.

Ситуация вновь запуталась исследованием выдающегося белорусского ученого Е. Ф. Карского, подготовившего на основе данных проведенной им в 1903 году масштабной экспедиции по десяткам уездов Российской империи «Этнографическую карту белорусского племени» и трехтомник «Белоруссы»[17], быстро заслуживший признание в научном сообществе. Филологические достоинства работы Е. Ф. Карского несомненны, однако в части количественного исчисления белорусов подход ученого вызывает сомнения.

Для него главным критерием определения белорусских территорий было «звучание» в уездах и волостях белорусской речи. На этом основании ученый заключает: «Принимая условно, что все говорящие на белорусском наречии белоруссы, мы будем считать указанные границы в то же время пределами белорусского племени» [18]. В итоге, по причине такого «условного принятия», численность белорусов на Смоленщине вновь значительно «возросла» и составила, по Карскому, почти 948 тысяч человек [19]. Так же как и в ранее названной работе Я. А. Соловьева, это около половины населения губернии.

Фактически же, и в то время в том числе, продолжался интенсивный процесс снижения численности белорусов, что со всей очевидностью показала перепись 1920 года (в границах 1925 года после имевших место территориальных изменений 1924 года). В Смоленской губернии из двух с небольшим миллионов человек населения 96,56% составляли великороссы (2 млн. 12 тыс. чел.), а белорусов стало «всего» (в сравнении с данными переписи 1897 год) 54 700 человек, что составляло лишь 2,62% населения губернии [20].

Очевидно, что такое резкое падение численности белорусов связано в том числе и с механизмом проведения переписи: личный листок опрашиваемого (вопрос №4) имел два пункта: первый – «К какой национальности себя относит» и второй – «Родной язык».

«Надо полагать, – вполне аргументировано заключает О.В. Кобец, – что большинство белорусов в августе 1920 года, когда полным ходом шли военные действия под Варшавой, захотели вдруг стать великорусами. Ведь опросный лист давал, например, возможность записать себя в русский этнос, при этом одновременно оставив за собой родной белорусский язык. Отсюда такое «катастрофическое» снижение численности белорусов в губернии» [21].

С этим трудно не согласиться. Правда, следует заметить, что по языку количество белорусов сократилось еще больше, чем по народности.

Первые предварительные цифры по численности белорусов в территориальных границах РСФСР представило в 1922 году Белорусское центральное бюро Совета по просвещению народов нерусского языка  (Совнацмена) Наркомпроса республики. Общая цифра звучала внушительно – 5 миллионов 600 тысяч человек, включая беженцев и переселенцев в Сибири. Основная масса белорусов проживала в уездах трех российских губерний – Гомельской, Витебской и Смоленской [22]. С отсылкой на данные российского этнографа, профессора Н.А. Янчука, приводились цифры: в Смоленской губернии – 900 тысяч, в Витебской – 1 миллион 200 тысяч, в Гомельской – 2 миллиона 200 тысяч человек [23]. Здесь же следовало уточнение, что белорусы составляли большинство населения в 32 уездах указанных губерний. Оставшаяся же, и притом «незначительная часть» белорусов, была «разбросана по остальной территории РСФСР».

В указанном документе предлагалось считать, что в культурно-просветительной работе среди белорусов требовался особый подход, поскольку «подвергавшиеся в течение 16-18 веков полонизации и вплоть до последнего времени русификации – белорусы утеряли почти целиком свои культурные силы, а в связи с этим, возможность культурного и экономического развития» [24]. Следует заметить, что последние две строки в общем напечатанном на машинке тексте были вычеркнуты, очевидно, чтобы эти негативные оценочные позиции не были произнесены в устной речи докладчика.

В другом документе декабря 1921 года, подготовленном подотделом нацменьшинств Агитпропа ЦК РКП (б) интересен социальный расклад белорусского населения: «Белорус давно перестал быть помещиком и купцом, не был фабрикантом, не был даже и кулаком. Белорусская масса состояла из 75% малоземельных крестьян, разоренных к тому же империалистической войной, эвакуациями и оккупациями, из 14% безземельных крестьян-батраков и небольшого количества рабочих фабрик на заводских предприятиях деревни и города» [25].

И далее: «Белорусские пролетарские и полупролетарские массы – в своем громадном большинстве – жители глухой деревни», и этот житель «имеет свой «деревенский», «мужицкий» белорусский быт и язык» [26]. И потому задачей партии становилась необходимость «войти в эти белорусские трудовые слои с просветительской коммунистической работой…, влиться в эти слои, не боясь потерять чистоту русского литературного языка» [27], и втягивать белорусского полупролетария и пролетария деревни в коммунизм «на его родном, понятном ему, повседневном и бытовом для него белорусском языке» [28]. В данном случае нам более важна характеристика уклада жизни белорусского населения, предпочитавшего глухую деревню и уединение, что само по себе не предполагало компактного проживания, как базового условия для проведения белорусизации.

Оптимистичные же партийные призывы начала 1920-х годов к активной работе по белорусизации, очевидно, во многом были вызваны решениями X и XII съездов РКП (б) по национальным вопросам. В реальности же в это время в регионах РСФСР продолжались процессы значительного количественного снижения белорусского населения.

По данным демографической переписи населения 1926 года, белорусов в Смоленской губернии станет всего 20 408 человек из общей численности населения почти в 2 миллиона 300 тысяч человек (0,89%) [29]. Конечно, на снижении численности белорусского населения на Смоленщине не могла не сказаться и передача в 1924 году в состав Могилевской губернии смоленских Мстиславского и Горецкого уездов. При этом Ю. А. Борисенок предлагает посмотреть на начавшееся с 1923 году неизбежное падение численности белорусского населения под несколько иным углом зрения: «Все решения о белорусско-российском пограничье основывались не на этнографических или социально экономических соображениях, а на политической целесообразности» [30]. Это было, несомненно, именно так. Но не менее важным, а скорее даже более существенным основанием к наметившемуся снижению численности смоленских белорусов в середине 1920-х годов, считает О.В. Кобец, «стало стремление последних активнее включаться в начавшиеся индустриально – и социально-модернизационные процессы, которые гораздо значительнее проявлялись как раз в российских, а не в белорусских регионах и предоставляли существенно больше возможностей белорусскому крестьянству для социального лифта. Особенно это касалось подрастающего поколения» [31]. Этот аспект наиболее зримо будет проявляться в индустриальной Брянской губернии.

Еще только в недавно созданной в 1920 году соседней Брянской губернии процент белорусов составлял в 1926 году всего 0,77% от общей численности населения региона. «Наиболее белорусскими» здесь были Новозыбковский и Клинцовский уезды, дававшие соответственно 2,87% и 1,83% населения уездов [32]. В сравнении с 1920 годом произошел более чем двойной рост числа белорусов в губернии (по переписи 1920 года было 3 646 человек, что давало 0,33% от почти 1 миллиона 100 тысяч человек всего населения губернии) [33]. Данное обстоятельство объясняется состоявшейся передачей в 1927 году из расформированной Гомельской губернии в Брянскую трех уездов со значительным количеством белорусского населения – Клинцовского, Новозыбковского и Стародубского. И это уже нашло свое отражение в указанном статистическом сборнике 1927 года.

И только после присоединения названных уездов белорусы впервые появляются как национальное меньшинство в одном из годовых отчетов заведующего подотделом нацменработы А. Цельмса. В тот момент их указано пока необъяснимо мало: наряду с 5 тысячами украинцев названы и 3 600 белорусов. Правда, здесь же следовала приписка – поскольку они, т.е. и украинцы, и белорусы, «разбросаны по всем уголкам губернии», то их «как будто незаметно». К тому же они «частью ассимилировались, частью разбросаны среди основной массы населения и среди них особой работы не ведется» [34]. Это некое знаковое признание ответственного за нацработу губернского чиновника. Во-первых, белорусы были разбросаны по уголках губернии, а не жили компактно; во-вторых, они ассимилировались, то есть стали или становились по образу жизни и языку великороссами.

Другая формулировка одного из отчетов о работе с национальными меньшинствами в Брянской губернии (январь 1927 года) фактически подтверждает, что и белорусов, и украинцев, на уровне властей, а не только населения, продолжали воспринимать и считать частью русского социума: «Всего населения нацмен по губернии числится 17 666 человек, кроме украинцев и белорусов, вместе с которыми 26 000 человек» [35]. Именно по этой причине весной 1928 года бюро Брянского губкома ВКП(б) отмечало, что даже партийный аппарат губернии все никак не получалось «приспособить … к работе среди таких нацменьшинств, как украинцев и белорусов» [36]. Но в категорию национальных меньшинств они тем не менее «попали».

Аналогичные события происходили и в Псковской губернии. По переписи 1897 года в территориальных границах региона белорусская часть составляла 0,21% всей численности населения губернии (2 247 человек от 1 миллиона 123 тысяч всего населения) [37]. Перепись 1920 года понижает это число до 1590 человек, что дает уже только 0,13% населения [38]. При этом почти половина этого количества приходи­лась на один Великолукский уезд [39]. Количество белорусов значительно возросло в результате присоединения к Псковской губернии в 1924 году трех уездов упраздненной Витебской губернии (Себежского, Невельского и Велижского*), доля белорусов в которых составляла 35% населения [40]. Однако, даже в такой ситуации, перепись 1926 года показала всего 34 277 человек белорусов по народности, что составляло 1,92% численности всего населения губернии, и еще меньше – всего 1258 человек или 0,07% – по языку [41]. Хотя псковский исследователь А. В. Филимонов с отсылкой на Государственный архив новейшей истории Псковской области называет цифру по переписи 1926 года в «почти 140 тыс. белорусов, что состав­ляло 7,68% всего населения губернии [42] и давало основания утверждать в борьбе со скептиками, что «белорусы в губернии есть!» [43]. Особенно в Великолукском округе, в состав которого и вошли бывшие Витебские уезды – Невельский, Себежский и Велижский, где процент белорусского населения поднялся до 33,6% [44]. Именно благодаря этому обстоятельству, в оценке А.В. Филимонова, «белорусский» вопрос в округе сделался «еще более актуальным», и в итоге он «оказался в поле зрения окружных организаций» [45]. До этого же времени ни о каких «практических мероприятиях» по белорусизации дело в губернии не доходило, поскольку «не были преодолены и настроения значительной части руководя­щих работников о ненужности работы с бело­русским населением по причине отсутствия такового» [46].

Следует заметить, что это был уже 1927 год. А в губернии еще только решали, были ли основания заниматься белорусизацией, и если таковые имелись, то, что предстояло делать. На Псковщине отсутствие работы с белорусами выглядело более очевидно в сравнении со Смоленской и Брянской губерниями. Но ни о каких особых достижениях в работе последних также не приходилось говорить. Об этом много было выступлений в ходе работы совещания по вопросам украинской и белорусской культурно-просветительной работы в РСФСР, состоявшегося еще в апреле 1925 года, и при рассмотрении Совнацменом Наркомпроса осенью 1925 года вопроса «О составлении и проведении плана перевода украинских и белорусских школ на родной язык» [47]. Отмечалось, что «работе по просвещению этих национальностей, несмотря на неоднократные указания Наркомпроса, местными органами народного образования не уделяется должного внимания». Интересен и перечень причин такой оценки положения дел:

«а) местами полное отрицание украинского и белорусского языков как самостоятельных; рассмотрение их как местных неправильных говоров единого русского языка (ломаный русский язык);

б) вековая русификация и малокультурность украинского и белорусского населения, благодаря которой у него самого создалось пренебрежительное отношение к своему языку, как языку «домашнему», крестьянскому в отличие от языка господского, панского, на котором пишут книги, бумаги и на котором говорят во всех учреждениях;

в) неясность вопроса о принадлежности данной группы населения к той или иной национальности» [48].

В итоге, когда на местах без предварительной разъяснительной кампании производилось голосование на предмет желания или нежелания население иметь школу на украинском (белорусском) или на русском языке, то «вследствие упомянутых выше причин население, естественно, голосует за школу на русском языке» [49].

В материалах, подготовленных к вышеуказанному совещанию по вопросам украинской и белорусской культурно-просветительной работы в РСФСР (29-30 апреля 1925 года), отмечалось полное отсутствие на то время белорусской сети культурно-просветительных учреждений. Автор материала так «домысливал» за работников местных губернских отделов образования: «Они, оказывается, едва только выходят из стадии раздумывания, есть ли у них, вообще, такое население. Об украинцах Губоно решили, что они давно ассимилированы и говорят они только на «ломаном русском языке», а что касается белорусов, то после укрупнения Белоруссии, «их вообще в РСФСР не осталось» [50]. Хотя губерниям под давлением центра приходилось в это время как-то и «пошевеливаться»: Гомельская губерния уже «кое-что сделала» (на родной язык были переведены 35 школ), «Смоленская едва только думает начать работу, а Псковская даже и не думает еще» [51].

Страстное желание отдельных ответственных за нацработу с белорусами и украинцами должностных лиц показать свое рвение и понимание сути и глубины проблемы выливалось и в довольно курьезные, если не сказать аполитичные заявления. Так, в тезисах к докладу на совещании 1925 года «Положение просвещения среди украинцев и белоруссов и ближайшие задачи» читаем: «Украинцы и белорусы, так близко стоящие по своему языку к великорусской национальности, еще и по сие время в некоторых местах рассматриваются как русские, которые говорят на испорченном языке, или как говорящие на крестьянских наречиях того же единого русского языка. Такой взгляд основан на полном непонимании исторического прошлого этих национальностей. Научное языкознание точно установило три ветви восточных славян: великорусской, украинской и белорусской, язык и культура которых развивались самостоятельно с некоторыми специфическими особенностями» [52]. Очень похоже даже на некий открытый ревизионизм базовой концепции единой истории и культуры трех братских славянских народов.

Правда, такой подход несколько нивелировался официальной позицией Наркомпроса, изложенной в докладной записке 1925 года заместителя председателя Совнацмена И. Давыдова по вопросам просветительной работы среди украинцев и белорусов, адресованной в Коллегию Наркомпроса.

Во-первых, Давыдов считает, что культурный уровень украинцев и белоруссов был ни сколько не ниже уровня русского населения, и объясняет это тем, что «массы белорусов и украинцев обслуживались русской школой» как более развитой [53]. Во-вторых, он подчеркивает «особую близость» украинского и белорусского языков к русскому, которая как раз и породила такую «ненормальность», как «отрицание существования украинского и белорусского языков вообще» вследствие этой особой близости к русскому [54]. Два языка рассматривались как местные говоры русского языка, «говоры неправильные, искажающие язык, а потому подлежащие искоренению путем обучения населения русскому языку». На этом основании, в оценке автора, и проводилась «вольная и невольная русификаторская работа» [55], когда население в массе «не понимало нацвопроса вообще, не осознавало себя как национальность, ему безразличен был язык преподавания и они удовлетворялись русским» [56].

Некоей единой отправной точкой, когда три российские приграничные губернии начнут открыто обсуждать тему «своих» белорусов станут почти одновременно появившиеся публикации в региональных органах печати. Это произойдет в 1926 году.

Первой из региональных официальных органов печати, начавших обсуждение темы белорусов на территории губернии, стала смоленская газета «Рабочий путь». Заметка «Белоруссы в Смоленской губернии» была опубликована 13 января 1926 года. Давалась численность белорусов – 81 тысяча человек. Больше всего в Рославльском уезде – 49 тысяч (в приграничных волостях – Петровической, Шумячской, Хиславичской, Ершичской, Корсиковской), в Смоленском уезде – около 24 тысяч (в волостях – Бохотской, Любавичской, Монастырщинской, Руднянской). Существенно преобладало сельское население – 72 тысячи, в городах проживало около 9 тысяч белорусов [57].

Не на много по времени отстала и редакция «Брянского рабочего». Первая публикация на страницах газеты по вопросам нацменьшинств появилась 28 февраля 1926 года. Автор небольшой заметки под названием «Работа среди национальных меньшинств» – Я. Штауэр, отвечавший за данное направление в Брянской губернии. Он начинает с признания/утверждения, что «очень мало кто слышал об этой работе в нашей губернии». Называет цифру нацменьшинств по губернии – 26 тысяч человек, работа среди которых велась, по его утверждению, «на родном и русском языках». К последнему же приходилось «прибегать в силу необходимости, из-за отсутствия работников, знающих языки» [58].

На второе место в перечне «трудностей в работе» с нацменьшинствами в целом Штауэр поставил отсутствие территории, объединяющей отдельные национальности, из которых «только сотни живут маленькими группами, а в своем подавляющем большинстве нацменьшинства разбросаны одиночками» [59].

На данное обстоятельство стоит еще раз обратить особое внимание, поскольку в московских документах основным условием для реализации задач «коренизации» в целом, и белорусизации, в частности, будет как раз являться условие компактности проживания нацменьшинств в российских регионах. Штауэр же своим утверждением о «разбросанных одиночках», по сути, признает отсутствующим это главное основание для работы с нацменьшинствами.

Не отставал и орган Псковского губкома ВКП(б) и губисполкома – газета «Псковский набат». «Есть ли белорусы в нашей губернии» – с таким заголовком, но без вопросительного знака, вышла заметка в «Псковском набате» 28 сентября 1926 года. Сюжет строился вокруг завершенных накануне курсов для белорусских «ликвидаторов», т.е. для тех, кто проводил ликбез среди белорусского населения. Курсы продолжались в течение месяца, и сам факт их проведения «не имел бы особой важности», если бы «не выявлял исторических и бытовых условий жизни белоруссов трех уездов Псковской губернии: Невельского, Себежского и Велижского». В отношении этих уездов давно шли споры, отмечается в публикации, особенно «относительно возможности, а также и пользы культурной работы на белорусском языке среди крестьянского населения этих уездов» [60].

«Есть два взгляда» на этот вопрос, отмечал автор публикации: «покинувшие деревню и не знающие ее культуры белоруссы говорят, что на белорусском языке работа в этих уездах не только не нужна, но даже вредна; другие, среди них передовые крестьяне, комсомольцы, деревенские культурники и т. д., сами поднимают вопрос о развертывании культурной работы на белорусском языке». Особая, «более консервативная» позиция была у служащих городов, т. е. у чиновничества, «которое боится понять язык деревни этих уездов потому, что он «мужицкий, некультурный, не отшлифованный». На нем он не может выразить своих чувств к явлениям «природы и гражданству», а самое главное, как бы из-за введения белорусского языка не лишиться должности». Отсюда следовали, читаем в газете, и такие «недоразумения»: «Белорусса в этих уездах нет, а живет всегда русское население со своим характерным деревенским оттенком в разговорной речи» [61]. И автор ставил задачу «показать «засидевшемуся» чиновничеству, что среди давно жившего русского населения уездов «по историческим данным» имеется очень великая почва для культурной работы на белорусском «мужицком, некультурном языке» [62].

В самой же Псковской губернии в это время продолжается ранее начатый «спор» о национальной принадлежности населения трех уездов – Невельского, Себежского и Велижского. К нему активно подключились краеведы. На губернском краеведческом съезде этот вопрос обсуждался в плоскости, кем являются жители этих уездов – великороссами или белорусами. «Псковский набат» уделил этому событию серьезное внимание. Отмечалось, что белорусские краеведы этот вопрос уже основательно исследовали: было проведено несколько экспедиций для изучения говоров, обрядов и быта населения. На основании этих материалов белорусские краеведы утверждали, что все три уезда «более тяготеют к Витебской губернии, нежели Псковской».

Псковские же краеведы специального изучения южных уездов губернии не проводили. И газета делает отсылку на доклад, который представил на указанном съезде учитель Зорин на основе собранных учениками под его руководством говоров Невельского уезда. Докладчик утверждал, что «аканье», «еканье» и проч., распространенные в Невельском уезде, не менее широко употреблялись и в губерниях великорусских. Он также не находил и «исторических оснований, чтобы в Невельском уезде было распространено белорусское население» [63].

Власти Невельского уезда нашли свой путь разрешения этого спорного вопроса. По постановлению Невельского уездного исполкома 19 ноября 1926 года была создана комиссия по проведению общих сходов в местах, где имелись школы, чтоб выявить позицию местного населения по переводу школ на белорусский язык. Инструктор Невельского уездного отдела народного образования белорус С.И. Хайков, автор заметки в «Псковском набате», подчеркивал, что население тех деревень, где проводились собрания более чем на 80 процентов говорило на белорусском языке. Тем не менее, сходы разделились на три группы. Первая, исключительно стояла за белорусский язык и за введение такового в школе. Вторая считала так: «мы, белоруссы, по белорусски говорим, но учиться как то неинтересно, ибо все смеются над нами в городах, особенно русских, когда туда едем на заработки. Но против введения не говорят». Третья – «самая культурная часть – идет против, опираясь на некультурность языка и очень слабую литературу». Их позиция: «учиться белорусскому языку нет никакого желания, но все же выносят постановлении о введении белорусского языка в школу». Вывод же Хайкова звучал, тем не менее, однозначно: «Все это говорит, что Невельский уезд – белорусский» [64].

Но, даже если допустить, что многие соглашались с позицией инспектора С.И. Хайкова, то все равно оставался вопрос – «А с чего начинать работу с белорусами?». Именно в таком ключе был поставлен вопрос в публикации «Псковского набата» от 2 апреля 1927 года. Вначале автор вполне уместно замечает, что именно перепись населения 1926 года дает все основания для развертывания нацработы среди белорусов. Имелось в виду то обстоятельство, что «перепись 1926 года была исключительно добровольной, где каждый гражданин мог себя отнести к той народности, с которой он больше всего связан по языку, быту, культуре, обычаям и т.д.», и «теперь наступило время для усиленной культурно-просветительной работы среди белорусов», поскольку люди сами заявили о своей национальной принадлежности. Ранее это не получалось, поскольку «белоруссами считались многие, ничего общего по языку, быту, культуре, обычаями и т.д., не имеющие с белорусами». Поэтому, «когда пытались вести среди них работу на непонятном для них языке, или не свойственным им обычаям, то эти попытки не только не получали поддержки, но в большинстве случаев наталкивались на противодействие со стороны населения, так как эти мероприятия им были непонятны» [65].

Следует отметить, что уже и в середине 1920-х годов проявлялось недоверие к цифрам официальных переписей населения в части количества белорусов.

В докладной записке этого времени «О состоянии белорусской работы в западных губерниях РСФСР», подготовленной белорусским методистом Колядой, описываются некоторые, назовем их, «тонкости» механизмов «попадания» населения в ту или иную национальность в ходе переписей. Приводятся примеры по Смоленщине.

В ходе последней всероссийской переписи в Монастырщинском уезде, который когда-то территориально входил в Могилевскую губернию, и следовательно имел «какое-нибудь отношение к этнографической Белоруссии», отмечает автор, переписчики спрашивали у малограмотных крестьян – «русские»? «А як же. Разве не видишь. Ясно, не еврей», звучало в ответ. «И записывали русскими» [66].

В Любавичской волости Смоленского уезда крестьяне двух соседних деревень, «по национальному облику совершенно похожих одна на другую», причислились к двум национальностям – одна к великороссам, а другая к белорусам. По данному вопросу в «белорусскую деревню» специально выезжал помощник руководителя по переписи и «на собрании граждан доказывал, что деревня сделала большую ошибку, признавши себя белорусской, что эта «ошибка» может помешать нормальному обслуживанию населения агрономическими и медицинскими силами, так как для белорусов требуются и врач и агроном с белорусским языком» [67]. А, поскольку таковых не было, а с русским языком обслуживание было нежелательным, то фактически «на пустом месте» это создавало для властей дополнительные проблемы.

В целом же, как показывают официальные государственные переписи, численность белорусов в пределах Псковской, Смоленской и Брянской губерний значительно падает, составляя к началу 1920-х годов, когда в повестку дня и были поставлены вопросы белорусизации, незначительное количество, как по народности, так и особенно по языку, что давало весомые основания местным властям не воспринимать эту задачу как приоритетную в своей деятельности.

Остановимся несколько подробнее на языковом аспекте переписей. Наиболее показательными в этом вопросе являются результаты всесоюзной переписи населения 1926 года, состоявшейся как раз в разгар политики белорусизации.

Приведем вначале сводные данные по приграничным российским губерниям. В первую очередь они свидетельствуют, что к середине 1920-х годов эти регионы становятся фактически русскими по национальному составу: и в Псковской, и в Смоленской, и в Брянской губерниях русское население составляло более 90%. Русских же по языку было и того больше: везде свыше 97%, включая Брянщину, где русских по национальности имелось меньше, чем у соседей – «всего» немногим более 90% [68].

На Псковщине в 1926 году в этнические белорусы себя зачислили более 34 тысячи человек, что составляло почти 2% всего населения губернии, на Смоленщине, соответственно, – около 20,5 тыс. человек или 0,89%, на Брянщине – свыше 21 тыс. или 1,05% населения губернии. Количество же белорусов по родному языку упало за это время катастрофически: до 0,24% в Брянской губернии, 0,19% – в Смоленской и вплоть до 0,07% – в Псковской [69].

Примечательно и то обстоятельство, что тенденция саморусификации имела место и в приграничных с РСФСР белорусских губерниях, особенно в уездах, еще недавно находившихся под российской юрисдикцией. Цифры по той же переписи 1926 года очень показательны в части «языковой национальной идентичности». Перепад значений очень большой. Особенно по русской национальности. В белорусских приграничных землях в категорию русских по языку зачисляли себя далеко не только русские. Иначе не было бы такого перепада в значениях, как, например, в Оршанском округе – по национальности русских только 3,35%, а по языку – целых 30,3%; или в Гомельском округе – около 37% по национальности, и почти 80% – по языку [70].

Как видно из таблицы, не менее впечатляющими выглядят цифры и по белорусам, хотя и в обратном порядке: фактически везде своим родным белорусский язык выбрало меньшее число белорусов из признавших себя таковыми по национальности. И здесь вновь «отличился» Гомельский округ – из почти 48% белорусского населения белорусов по языку оказалось только 12,51%, в Оршанском, соответственно, – 88,51% и 62,96%, в Витебском – 77,89% и 59,4% [71].

Конечно, эти цифры по российским и белорусским приграничным территориям сопоставлять напрямую было бы методически неверно. Тем не менее, они красноречиво свидетельствуют о все возраставшей тенденции к саморусификации белорусов в приграничных регионах.

Основную причину таких этнических трансформаций следует искать в происходивших с конца XIX в. модернизационных преобразованиях в российских регионах, где разворачивались мощные процессы индустриального развития, создававшие благоприятные условия для различных социальных лифтов, в первую очередь для молодежи. В части исследуемых нами регионов, это в большей степени относилось к созданной в 1920 год Брянской губернии. Фактически уже к тому времени о ней можно говорить как об индустриальной, а не сельскохозяйственной губернии. В одном только Бежицком уезде было средоточие значительного числа крупных предприятий: паровозо-вагоностроительный завод «Профинтерн» (14 тыс. рабочих), Людиновский паровозо-строительный завод (4,5 тыс.), Радицкий  вагоностроительный завод им. Урицкого (1,5 тыс.), Песоченский чугунолитейный (1,3 тыс. чел.), Сукремльский чугунолитейный (1 тыс.), всего – от 22 до23 тыс. рабочих. Кроме этого в уезде работали Песоченская фаянсовая фабрика, Дятьковская хрустальная, Бытошевская, Ивотская, Чернятинская стекольные фабрики и цементный завод [72].

В Псковской губернии главным занятием населения оставалось земледелие, промышленность здесь не получила значительного развития, отмечает А.В. Филимонов. Однако тенденция на саморусификацию и здесь была очевидной. Автор показывает это на примере Невельского уезда, где позиции белорусов были традиционно крепкими. Читаем: «Экономика уезда носила ярко вы­раженный «потребляющий» характер: хлеба собственного производства никогда не хва­тало, большое количество продуктов было привозным… Вследствие это­го широкое распространение получили от­хожие промыслы, и они были направлены отнюдь не в сторону Беларуси, а прежде все­го Ленинграда, чему во многом способство­вало удобное железнодорожное сообщение… Экономические связи с Беларусью были слабыми: оттуда уезд получал спич­ки, а в Витебск отправлял некоторое коли­чество рыбы, с Ленинградом же, наоборот, эта связь крепла. Все это не могло не ска­заться на «русификации» белорусского на­селения и выходе из обращения белорусско­го языка» [73]. А.В. Филимонов приводит выводы комиссии, изучавшей «белорусский вопрос» в Невельском уезде в 1926–1927 учебном году: «Белорусский язык, имевший в прошлом в Невельском уезде несомненно большие нормы, в течение последних 50 лет систематически и очень бы­стро вытесняется, т.к. все экономические свя­зи населения Невельского уезда идут к севе­ру (к Ленинграду)… Это определяет и направ­ление эволюции языка, а значит население на белорусском языке в Невельском уезде бу­дет уменьшаться, и потребность в нем тоже» [74].

Тем не менее, «поиски» белорусов в приграничных российских регионах во исполнение соответствующих установок Москвы будут продолжаться.

На Смоленщине, по аналогии с Псковской губернией, они даже приведут к проведению фольклорно-диалектологической комиссией Института белорусской культуры летом 1927 года специального обследования губернии по маршруту Смоленск – Демидов – Велиж – Белый – Ржев. Вызвано это было тем, в оценке автора публикации в «Рабочем пути», что: «До настоящего времени еще довольно часто встречаешься с лицами, уверенно заявляющими, что работа среди белорусского населения в Смоленской губ. ведется впустую, что белорусского населения в губернии нет и т.п.» [75].

Далее следовали выдержки из отчета названной комиссии. «Приходилось встречаться с горожанами (речь о Смоленске. – Е.К.), которые родились и всю свою жизнь прожили в Смоленске и которые считают себя белорусами, но у которых замечается какая-то боязнь чего-то, будто их может кто-то наказать за то, что они – смоленские белорусы. Это – наследие упорного, в продолжении двухсот с лишком лет, проведения царской «национальной политики». Приходилось встречаться и с таким типом местной интеллигенции, которая, обрусевши, забыла свой родной язык и культуру, но которая чувствует, что великорусский язык и культура для них чужие. Они говорят: «Мы не великороссы и не белоруссы, а смоляне» [76].

В отчете даже есть места, в которых авторы склонны согласиться с обвинениями части населения в шовинизме: «Много есть в Смоленске и таких, которые с пеной во рту рассказывают самые дикие, глупые сплетни, выдуманные великорусскими шовинистами и черносотенцами о белорусской нации, белорусском языке и культуре. Большинство таких врагов белорущины падает не на обруселых смолян, а на выходцев из Великороссии. Если отбросить ругань, выдумки и тому подобный, не заслуживающий внимания материал, то их детские «рассуждения» сводятся к следующему: «Вообще отделение окраинных народов от России вредно; никаких культур, кроме русской, нет и не нужно; у белоруссов все должно быть чисто русским, об этом говорит и корень «рус», она исконная русь с некоторыми особенностями; эти особенности есть между Архангельской и Рязанской губ., но отсюда не делается вывод, чтобы и в них делать особые республики. Белоруссизация – искусственная вещь... Сквозь эти доводы ясно видны русские «союзники» и вообще черная сотня; плохо только то, что они ширятся и популяризируются среди советской беспартийной общественности Смоленска» [77].

Комиссия отмечала, что в Смоленском уезде сами жители считали себя «русскими», молодежь в большинстве довольно хорошо говорила по-русски. А под влиянием молодежи и старое поколение «старается выбросить из употребления какие бы то ни было примеры белорусского языка и смотрят на них, как на «некультурность, отсталость, необразованность». Тем не менее, комиссия заключала, что по этнографическим и антропологическим данным население Смоленского уезда «является частью белорусского народа, хотя в большой степени срусифицированного» [78].

Выводы комиссии по другим уездам губернии также выглядят не совсем обоснованными. Так экспедиция записала в белорусский почти весь Демидовский уезд, вплоть до границы с Псковской губернией, хотя на весь этот уезд приходилось всего 123 белоруса, а в уездном центре их было только18 человек. Так же про Бельский уезд, в котором имелось всего 120 белорусов, а в самом Белом их было 30 человек [79]. Тенденциозность и очевидная политизированная заданность отдельных выводов минской комиссии, похоже, очевидна.

В отличие от смолян, в Псковской губернии исследованием вопроса о численности белорусов занимались сами местные власти. Так в 1927 году была направлена губисполкомом в Невельский уезд комиссия с заданием обследовать его в отношении работы с белорусским населением. Результаты заслушивали на заседании высшего органа исполнительной власти региона в августе месяце. Отмечалось нежелание крестьян разных волостей открывать школы на белорусском языке. А в Урицкой волости вообще «не нашлось ни одного крестьянина, требовавшего школу на белорусском языке». Президиуму губисполкома не оставалось ничего, кроме как предложить в своем решении Невельскому, Себежскому и Велижскому уездным исполкомам «выявить компактные массы белорусского населения», и затем «наметить конкретные мероприятия по работе среди белоруссов» [80].

А.В. Филимонов подмечает важную деталь, которая нашла свое отражение в отчете о работе с белорусами в 1926/927 учебном году в Псковской губернии. Читаем: «Основная масса белорусов в большой сте­пени русифицировалась… , лишь весьма не­большой процент родителей-белорусов со­гласился на открытие для их детей чисто бе­лорусских школ. Такое же отношение части взрослого белорусского населения и к бело­русским культпросветучреждениям». И далее следует главное: «Если со стороны других национальностей в деле под­нятия своей национальной культуры было проявлено много энергии, со стороны же бе­лорусских масс, благодаря, может быть, их более низкому культурному уровню, энергии в этом направлении проявлено было мало или вовсе не было…» [81].

«И в самом деле, – заключает В.А. Филимонов, – не­смотря на 9-летнее существование Советской власти, не было никакого требования со сто­роны самого белорусского населения, кото­рое свидетельствовало бы о необходимости для белорусов иметь свои школы на своем родном языке. Выходило так, что сами бело­русы как будто бы совершенно забыли свой родной язык» [82]. А ведь это был 1926 год, самый пик политики белорусизации!

На Смоленщине к концу 1920-х годов местные власти также констатировали, что само белорусское население «уже настолько обрусело, что оно не придает белорусизации никакого значения» [83]. К созданию школ на родном языке оно относилось «безразлично, а нередко и враждебно». Объяснение было весомым и рациональным: родители вполне обоснованно считали, что для будущей жизни, а тем более в России, детям нужен будет именно русский, а не белорусский язык.

Отсюда, или в том числе и отсюда, слабыми выглядят и достижения «на белорусском фронте» Смоленщины, перечисленные в публикации губернской газеты в ноябре 1926 года: «Работа среди белоруссов проводится всего лишь второй год, но несмотря на это она уже принесла большие плоды. … Существует ряд школ на белорусском языке, открыты белорусские отделения при рабфаке и совпартшколе, в некоторых школах вводится белоруссоведение. В некоторых библиотеках и красных уголках уже введены белорусские отделения» [84]. Как видим, здесь почти нет никакой конкретики, а «большие плоды» как-то скромно спрятаны за формулировками «ряд школ», «в некоторых школах» и др.

В целом же, возвращаясь к заявленному в начале исследования первому тезису о численности белорусов в приграничных российских губерниях, то на основе имеющегося архивного материала можно, как минимум в формате дискуссии констатировать следующее.

Середина 1920-х годов – это самый разгар политики белорусизации в российских регионах. Но именно за первую половину этого десятилетия здесь значительно сократилась численность белорусского населения. Причем не в физическом смысле, а в первую очередь посредством саморусификации, т.е. путем добровольного причисления себя или к великороссам, или выбора для себя родным русского языка, или посредством и того и другого.

Было ли целесообразным и рациональным разворачивать такую масштабную кампанию по белорусизации, если даже допустить, что часть белорусского населения действительно проживала в отдельных уездах Псковской, Смоленской и Брянской губерний компактными массами, для населения общей численностью менее одного процента? При этом еще и без какого-либо желания со стороны самого белорусского населения! И был ли так называемый «польский фактор» настолько основополагающим и определяющим как для политики белорусизации, так и для параллельно проводящейся украинизации?

***

Часть II. «Нам не до белорусизации».

Таковой была одинаковая позиция местных властей всех трех исследуемых нами российских регионов по инициированной Москвой политике белорусизации.

Вопросами практической реализации задач по белорусизации в территориальных границах РСФСР было поручено заниматься республиканскому народному комиссариату просвещения (Наркомпросу), коллегия которого уже весной 1922 года приняла постановление о необходимости изучения в школах первой ступени белорусского языка, а в школах второй ступени – курса белорусоведения. По сути, приграничным российским губерниям предписывалось начать практику белорусизации школ в уездах с подходящим для этого количеством белорусского населения.

Однако за политически мотивированными и вполне объяснимыми установками Москвы на всемерную белорусизацию в противовес практике «полонизации» в западных белорусских землях после Рижского мира 1921 года не последовал реалистичный подход к оценке имевшей место ситуации в деле школьного образования в эпоху нэпа, особенно в начальный его период.

Для системы образования первые годы нэпа ознаменовались существенным сокращением школьной сети. Это стало результатом снятия школ с централизованного финансирования. Основная тяжесть затрат на образовательную систему перекладывалась на плечи местных властей, бюджеты которых не могли себе позволить полноценного содержания школ. В стране начинается процесс уменьшения числа школ, который вскоре, в оценке Е. А. Ялозиной, приобретет характер «судорожного панического сокращения», «когда учителя массово уходили из школ в поисках заработка и средств существования, на двери учебных заведений вешался замок, а их окна заколачивались» [85]. Сокращение школьной сети в разных губерниях достигало 45–60% и более, а общие ее показатели опустились ниже уровня 1914 года [86].

Это в полной мере относилось и к исследуемым нами регионам.

Так, если на 1 января 1922 года в Смоленской губернии было 2637 школ первой ступени с числом учащихся в 182 тысячи человек, школ более высокого уровня – 109 с численностью 11,3 тысячи учащихся, то на 1922/23 учебный год оставалось только 1691 школа первой ступени и 99 школ второй ступени и семилеток [87].

Псковской губернии в год начала нэпа имелась 1291 школа первой ступени с 79,5 тысячами учащихся и 32 школы второй ступени с контингентом в 4,5 тысячи человек [88]. В 1922/23 учебном году всего школ в губернии осталось 879, в которых обучалось немногим более 34 тысяч детей [89]. При этом, как отмечает местный краевед М.Т. Маркова, в начальный период нэпа большинство школ губернии работали не в собственных, а в арендованных зданиях. Маркова приводит пример Себежского уезда, где из 121 школы 59 размещались в приспособленных помещениях [90]. Не было редкостью и полное отсутствие школьной мебели. Характеризуя состояние школы и материальное положение учителей в 1923 году, заведующий Псковским губоно Э.М. Экштейн эмоционально замечал: «В большинстве уездов школа пережила жуткий 1922/23 учебный год. Жалкое существование, начиная с полуголодного и оборванного школьного работника и полузамерзшей школы, и кончая почти полным отсутствием учебных пособий и учебников» [91].

Обращаясь к представителям губисполкома, он призывал: «Не заставляйте учителя голодать физически и духовно!» [92]. Но призыв чиновника не будет услышан: губерния не располагала должными финансами для улучшения положения.

Одинаково плачевным состояние школьного дела было и в Брянской губернии. В докладе Брянского губернского отдела народного образования в 1922 году «Новая экономическая политика и народное образование» в самом начале отмечается, что за отчетные шесть месяцев «пройден тяжелый, тернистый путь», когда с конца 1921 года и в начале 1922 года происходил переход на рельсы новой экономической политики, затронувший и народное образование, «притом очень больно» [93]. Указанный временной отрезок был периодом поиска «точки опоры». На этом пути «было много жертв», но еще «много жертв предстоит впереди», не столько предполагали, как утверждали авторы доклада [94]. И основания для подобного пессимизма явно имелись.

Брянский губоно в феврале 1922 года с целью формирования общего понимания происходящего со школой организовал проверочный двухнедельник, отправив по деревням представителей уездных и волостных органов власти. По итогам этой работы доклад рисует тяжелую ситуацию: перед инспекторами развернулась «жуткая картина пустых, холодных, с развернутыми крышами, без окон и дверей школ, как мертвецы глядящих в поле слепыми очами, школ без книг, карандашей, без света; картину нищеты и голода работников сельских читален, библиотек, школ». Делался неутешительный вывод, что это было началом «развала дела народного образования». Приводимые цифры подтверждали это со всей очевидностью: к марту 1922 года в губернии оставалось 1559 учреждений народного образования, т.е. сокращено было 736 или 32,1% их общей численности в канун нэпа [95].

В конце доклада следовал эмоциональный, пронизанный болью за школу вывод: «… ближайшее ознакомление с постановкой учебной стороны в школах приводит к заключению о совершенной ее неудовлетворительности, позволяющей говорить, что последние годы школа, особенно сельская, ликвидирует грамотность, а не безграмотность» [96].

В Брянской губернии, отмечают авторы коллективной работы «История Брянского края. XX век», перевод абсолютного большинства школ на местное финансирование привел к такому сокращению их числа, что даже в 1927 году губерния еще не вышла на уровень 1914 года (1413 и 1588 школ, соответственно) [97]. Приводится аналогичный перечень схожих проблем: сильно пострадавшие за предшествующие годы школьные здания, острый недостаток учебников, письменных принадлежностей, оборудования, низкая заработная плата учителей, причем выдававшаяся «очень нерегулярно» [98].

В поисках необходимых средств для школ начинает практиковаться самообложение крестьян на нужды образования. При этом, замечает исследователь из Брянска А. В. Журавская, чаще всего крестьянство соглашалось содержать школу только в своей деревне, отказываясь пополнять общий волостной бюджет [99].

Не нашла своего широкого распространения и практика договорных школ. В основе этой государственной кампании лежал принцип заключения договоров между местными отделами народного образования и крестьянством о содержании школьных учреждений. В 1922 году в 42 губерниях страны насчитывалось более 5 тысяч школ, содержавшихся по договорам с населением, что составляло около 30% всей школьной сети [100]. Большая же часть школ не финансировалась.

В такой ситуации, когда темпы сокращения школьной сети, увольнений учителей, сокращения контингента учащихся становились катастрофическими и ставили «под удар сам процесс обучения», отмечает Е. А. Ялозина [101], местным властям ничего не оставалось делать, как ввести платное школьное обучение, официально санкционированное в декабре 1922 года Десятым Всероссийским съездом Советов.

На Смоленщине это было сделано еще весной 1922 года в форме «целевого налога на нужды народного просвещения и здравоохранения», а в октябре 1923 года Смоленский губисполком принимает постановление «О временной платности за обучение в учебных заведениях». Эта «временная мера» растянется в разных форматах фактически до конца 1920-х годов.

Не оправдавшиеся в желаемых объемах ожидания на активное включение населения в договорную кампанию привели к принятию 10 мая 1923 года и постановления Брянского губисполкома «О введении платы за обучение детей в школах 1-й и 2-й ступени и техникумах Брянской губернии». Разработано оно было также на основании «Положения о порядке взимания платы за обучение в учреждениях Наркомпроса», утвержденного Советом народных комиссаров РСФСР 22 марта 1923 года. Плата за обучение детей в школах I-й и II-й ступени, техникумах и практических институтах вводилась с 15 мая 1923 года [102]. Размер платы варьировался от 1 до 5 рублей золотом в месяц.

При этом введение платы за обучение на первом этапе еще сильнее обострило проблему не охваченных школой детей. Об этом образно говорил на XVI съезде Советов Смоленской губернии в декабре 1924 года представитель губернского отдела народного образования: «Емкость нашей сети 53 проц., по просту говоря, из каждых 100 ребят школьного возраста 53 учатся, а 47 – собак гоняют, обреченные на безграмотность в будущем» [103]. Аналогичной картина была и на Брянщине: в 1923 году школы охватывали 31% детей всех возрастов, в 1924 году – 35%, в 1925 году – 40% [104].

Работавшие же школы были крайне переполнены. Обычная наполняемость классов в середине 1920-х годов составляла 40 учащихся. Но не редкостью было обучение в одном классе по 50–60 детей, иногда эта цифра доходила до 100–150 человек [105]. Говорить о качестве работы школ в такой ситуации вряд ли было возможно. Многие учителя не выдерживали, и при крайне низкой заработной плате и общем ухудшении материального положения квалифицированные работники уходили в другие сферы деятельности. В эпоху нэпа, в оценке О. В. Золотарева, школы некоторых регионов страны по разным причинам покинуло до 60% учителей [106].

В 1926 году смоленским школам все еще давалась такого рода характеристика: «Потрепанные за последнее десятилетие школьные здания, изношенный инвентарь, недостаток учебников и пособий, неудовлетворение местным бюджетом нужд народного образования – такова база нашей школы» [107].

Рубежным в части проявления должного внимания к школе на Смоленщине можно считать 1927 год, когда впервые с начала нэпа губисполком утвердил смету не только на ремонт, но и на строительство новых школ. Начинает снижаться, а по отдельным категориям школ и населения и полностью отменяется плата за обучение.

Более динамично этот вопрос решался в Брянской губернии. Здесь уже в 1925-26 учебном году власти смогли отказаться от платы за обучение в школах первой ступени для всех категория населения. По школам второй ступени размер платы за обучение был в целом уменьшен, а крестьянство полностью освобождалось от платы в школах повышенного типа. «С детей крестьян не берут и не должны брать ни копейки», – торжественно заявлял делегатам губернского съезда заведующий губоно [108]. Не меньшим достижением можно назвать и полный отказ губернии от системы договорных школ: они почти все были «включены» в местный бюджет, тем самым власти «сняли с плеч населения значительный расход» [109]. Это расценивалось руководством региона, и вполне обоснованно, как «крупный шаг вперед в течение одного года».

Об этом с нескрываемым удовольствием заведующий губоно напишет на страницах газеты «Брянский рабочий» так: «Долгожданный момент – постройка школ – наступил впервые в этом году… В 60 пунктах губернии стучат топоры: строятся новые школы» [110].

Но уповать на лаврах и довольствоваться достигнутым не приходилось. Скорее наоборот: именно на таком подъеме Брянская губерния плотно берется за подготовку к введению всеобщего обучения. Заведующий губоно давал в одном из своих выступлений небольшую справку, и ставил задачи на самое ближайшее время. «Товарищи, – обращался к делегатам регионального съезда Советов В.П. Ильенков, – полгода тому назад был декрет о введении всеобщего обучения в РСФСР. Декрет этот сводится к тому, что в 33-34 учебном году у нас все дети школьного возраста должны быть охвачены школой на 100 проц. И должно быть введено обязательное обучение, т.е. каждый ребенок обязательно будет посещать школу. Сейчас еще такое обязательство не установлено, пока посещают добровольно. Прежде чем обязать всех детей и их родителей, нужно создать условия, для того, чтобы каждый учащийся мог найти себе место в школе, поэтому декрет предусматривает, что в 27/28 учеб. году, к 10-летию Октябрьской революции, должна быть достигнута общедоступность начального обучения. Это значит, что в 27/28 учеб. году мы должны иметь такую сеть, которая удовлетворила бы всех желающих поступить в школу при условии добровольного обучения. Таким образом, нам осталось два года для того, чтобы установить у нас общедоступность начального обучения» [111]. По предварительным подсчетам для этого требовалось открыть в губернии к имевшимся 1200 школьным комплектам еще 560 новых. В «пересчете» на школы это означало ввести в строй еще 250 новых школ: двух- и трехкомплектных. Задача для двух лет была архи сложной. Но, заметим сразу, она будет выполнена.

И уже в конце августа 1928 года «Брянский рабочий» рапортовал о введении всеобщего обязательного начального обучения для детей с 8 летнего возраста в городах – Брянске, Бежице, Жиздре, Карачеве, Клинцах, Новозыбкове, Почепе, Севске, Стародубе, Трубчевске, Сураже, Мглине и Злынке, в рабочих поселках – Людинове и Песочне Бежицкого уезда, Думничском и Дудоровском заводах Жиздринского уезда, в 15 сельских поселениях Бежицкого уезда, в 7 –Жиздринского уезда, в 9 – Клинцовского, в 13 – Новозыбковского, в 60- Стародубского и в двух – Севского уезда. Таким образом, сразу 106 сельских школ Брянской губернии распахнули свои двери в сентябре 1928 год как школы всеобуча [112]. О чем вряд ли было возможно даже подумать еще в переломном 1926 году. Одновременно местным исполкомам предписывалось предусмотреть в сметах по народному образованию ассигнования на помощь детям беднейшего населения обувью, одеждой и горячими завтраками, а также на снабжение письменными принадлежностями и учебными пособиями.

***

Такого рода положительные сдвиги в вопросах народного образования второй половины 1920-х годов становились очевидными во всех трех исследуемых регионах. Общими усилиями государства, местных властей и населения, в первую очередь крестьянства, к концу нэповского десятилетия будет преодолен глубокий кризис в системе школьного образования, школа из состояния выживания вступит в этап своего развития. В предшествующие же годы всем: и властям разных уровней – от губернского до уездного и волостного, перед которыми стояли десятки первостепенных задач социально-экономического развития регионов, и поставленным на «подножный корм» учителям, и оплачивающим обучение детей и содержащим договорные школы местным крестьянам – было не до белорусизации. Во всяком случае, эти задачи были явно не из числа актуальных, а тем более приоритетных.

Часть III. Создаем «белорусские» школы на русском языке.

В плоскость практического решения вопрос о национальных школах в РСФСР был поставлен в постановлении Наркомпроса республики «О школах национальных меньшинств» еще 31 октября 1918 года. В документе заявлялось, что все национальности, населявшие Российскую Социалистическую Федеративную Советскую Республику, имели право «организации обучения на своем родном языке на обеих ступенях Единой Трудовой Школы и в Высшей Школе» [113]. Но уже и тогда документ требовал соответствия школ определенным нормативам. Во-первых, школы национальных меньшинств могли открываться только там, где имелось «достаточное количество учащихся данной национальности для организации школы». Во-вторых, устанавливалась минимальная количественная норма – «не менее 25‑ти учащихся для одной и той же возрастной группы» [114].

В конце 1922 года от имени Наркомпроса, Главсоцвоса и Совнацмена в адрес отделов народного образования Витебской, Гомельской, Смоленской и Томской губерний был направлен циркуляр, в котором с отсылкой на решения 3-го Всероссийского съезда заведующих губоно предлагалось «устранить отрицательные отношения местных Уоно и Гороно к культурно-просветительным нуждам белорусского населения и принять меры к созданию нормально-правильных условий работы» [115].

Признавая невозможность расширения в имевшихся условиях сети белорусских школ, Наркомпрос нацеливал местные органы власти на «необходимость принятия действительных мер к переводу обучения в школах I ступ. с преобладающим количеством белорусских детей на родной язык». То есть речь изначально шла не о создании отдельных белорусских школ, а о переводе в такой статус части имевшихся русских школ.

Одновременно ставилась задача и по школам второй ступени. В российских губерниях и уездах, населенных преимущественно белорусами, в качестве обязательного предмета (не менее 2-х часов в неделю в каждой группе) предлагалось ввести преподавание белоруссоведения (белорусский язык, литература, история, география и культура) [116]. Это требование относилось и к тем территориям, где по общей численности белорусов было меньшинство, но количество белорусских детей в школах превышало 50% общего числа школьников.

Такие достаточно жесткие установки Москвы окажутся далекими от реальных условий жизни и очень мало выполнимыми.

И в этом вопросе мало чем могло помочь обращение к трудной истории белорусского народа, когда, например, в 1922 году Белорусское центральное бюро Совнацмена Наркомпроса РСФСР в своем отчете писало: «Империалистическая война, с беспрерывными оккупациями края, а в дальнейшем периоде революции – война с Польшей не дали возможности белорусам заняться проведением в жизнь идей, провозглашенных Октябрьской Революцией по отношению просвещения национальностей. Совокупностью этих условий объясняется отсутствие до 1920 года кадров культурных работников, а в связи с этим и белорусских школ в восточной части этнографической Белоруссии» [117].

Такое положение дел подтверждалось и в многостраничном материале Наркомпроса «Народное просвещение нацмен в 1922/23 учебном году». Здесь имеется очень показательная таблица о количестве национальных школ в российских регионах [118].

Таблице, почему то предшествовал далекий от жизненных реалий тезис, о чем шла речь во втором разделе нашего исследования, что после разрухи начала нэпа 1922/23 учебный год стал неким «поворотным пунктом в истории просвещения национальностей нерусского языка» [119]. Хотя здесь же подтверждалось, что в школы большинство учебников было направлено на русском языке, по той лишь причине, что издание их на национальных языках только налаживалось» [120]. А когда к этому добавлялась фактически мало разрешимая в то время кадровая проблема – «недостаток педагогов своей национальности», то становилось понятным, что «преподавание на родном языке не может иметь широкого распространения» [121].

Приводимая таблица наглядно свидетельствует, что даже, если принять за «чистую монету» цифру в 268 белорусских школ в территориальных границах РСФСР, что явно было большим преувеличением, то по факту почти все они являлись фиктивно «белорусскими», поскольку работали на русском языке. И ничем в этом отношении не отличались от таких же «якобы мордовских» школ. Даже украинцы становились практически недосягаемыми по числу школ на родном языке, не говоря уже о евреях, латышах, немцах и иных национальностях, почти все школы которых работали на национальных языках (см. таблицу).

С позиций авторов данного материала Наркомпроса, корни проблемы преподавания не на родном языке следовало искать не только в отсутствии учебников и учителей (заметим, что в РСФСР на тот момент не было, да они и не появятся в дальнейшем, отдельных национальных белорусских педтехникумов. – Е.К.) [122]. «Не малым тормозом на этом пути, – читаем в документе, – стоит стремление у тех или других народностей к знанию русского языка. «Мы свой язык и так знаем» – нередко слышится в национальных селениях, перемешанных с русскими, «а ты научи нас по-русски» [123].

Посмотрим на данный аспект вначале на примере Смоленщины, которая в хронологическом отношении первым из приграничных российских регионов взялась за решение «белорусского вопроса». Здесь уже в начале 1923 года губернским отделом народного образования будет предписано уездным отделам «немедленно начать введение в школах первой ступени белорусского языка, а в школах второй ступени дополнительно и белоруссоведения» [124]. В апреле того же года уже назывались конкретные показатели: ввести в 1923/24 учебном году белорусоведение и белорусский язык в 150 или даже в 200 школах первой и второй ступени в уездах, где проживало белорусское население [125].

При этом Смоленщина «попала» даже в постановление политбюро ЦК РКП (б) от 12 июля 1923 года, в котором предписывалось местным партийным организациям Витебской, Гомельской и Смоленской губерний немедленно приступить, «согласно постановлений XII съезда, к практическому осуществлению удовлетворения потребностей местного населения в постановке школьного дела на родных языках, в частности белорусском языке...» [126].

Как видим, смоленские власти своевременно и даже с некоторым опережением реагировали на инициированные Москвой процессы по белорусизации. В своих решениях они показывали: да, вопрос обсуждается, меры принимаются. Но до практических действий в этом вопросе дело не доходило ни в 1923, ни в 1924 году. И только на 1925/26 учебный год в губернии было намечено к переводу на белорусский язык 20 школ в волостях Смоленского и Рославльского уездов с преобладающим числом белорусского населения [127]. Хотя и этот процесс не форсировался, переходить на белорусский язык школам следовало опять «только с будущего года» и «постепенно» [128].

Официальная аргументация такой медлительности сводилась к одному тезису: «Для работы в белорусских школах нужны будут учителя, достаточно знакомые с белорусским языком» [129]. Уровень «достаточности», конечно, не определялся. Но преподавать белорусский язык, а тем более другие школьные предметы на белорусском языке было некому. Проводимые же курсы переподготовки учителей здесь мало помогали: научить языку за 2-3 недели было невозможно. А тем более для последующего преподавания на нем.

Яркий пример – августовские 1925 года курсы для учителей-белорусов Гомельской и Смоленской губерний, состоявшиеся в Минске. В столицу Белоруссии прибыли 102 гомельских и 31 смоленский учитель. В программе курсов были белорусский язык, белорусская литература, история Белоруссии и другие занятия. Но был ли от них реальный результат, если в отчете о проведенной переподготовке, организованной только для учителей-белорусов, отмечалось, что слушатели «совершенно не были знакомы с белорусским литературным языком (не умели ни читать, ни писать)» [130]. О таком кадровом положении в школах в самом начале 1926 года с нескрываемой горечью писал корреспондент главного печатного органа Смоленской губернии – газеты «Рабочий путь»: «до настоящего времени население (белорусское. – Е.К.) обслуживается школами на русском языке и учителями, не знающими белорусского языка» [131] (выделено нами. – Е.К.).

Но, как ни странным может показаться, само белорусское население считало это правильным. Процитируем из газетной заметки: «Часто слышны возражения – откуда эти белоруссы, когда они живут среди русских очень давно. Иногда это пренебрежение к белорусскому языку сказывается и у самих крестьян, которые так долго слышали насмешки над его языком. Вот характерная фраза, сказанная учителю-белоруссу в Рославльском уезде, когда тот заговорил о переводе школ на белорусский язык: «Гэтак гаворим мы дома, а у школе трэба вучицца так, як гаворуць у горадзе» [132]. То есть, на русском языке.

Однако, несмотря на трудности, особенно кадровые, летом 1926 года смоленский «Рабочий путь» уверенно заявлял, что школьная сеть на белорусском языке «основательно развернется … с этого года». А в школах первой ступени, где белорусский язык преподавался лишь как отдельный предмет, все преподавание в школах, в которых «преобладали дети белоруссов», будет вестись на белорусском языке, «начиная с первого класса» [133]. Заметим, что здесь корреспондент явно выдает желаемое за действительное, поскольку таких школ с численным большинством в них детей-белорусов в губернии не было.

Хотя в официальных отчетах осенью 1927 года уже констатировалось наличие в губернии «сети белорусских школ I ступени» с таким ее описанием: если в 1926/27 году только в 18 школах первой ступени на белорусский язык были переведены первые группы учащихся, то на 1927/28 год уже 36 школ первой ступени «начали белоруссизироваться». А в школах повышенного типа был введен предмет белоруссоведение, «чтобы через 2–3 года постепенно провести полную белоруссизацию их» [134].

Число детей-белорусов школьного возраста (6–11 лет) на начало 1928 года составляло в губернии немногим более двух тысяч человек. Основная масса из них училась в обычных школах. Но губоно отчитывалось и о наличии отдельных «белорусских школ». Чаще всего в официальных справках фигурировала как белорусская Руднянская школа-девятилетка, хотя обследование ее осенью 1928 года показало иное. Официально школа считается белорусской, читаем в отчете, но «ни по составу учащихся, ни по языку преподавания (русский) таковой признана быть не может» [135]. И очевидно, что у Любавичского волостного комитета ВКП (б) (нынешний Руднянский район Смоленской области. – Е.К.), рассматривавшего в то же время вопрос о работе национальных школ волости, были весомые основания, чтобы указать не только на «ряд недовольств среди населения с переходом школ на белорусский язык», но и на случаи «выступления учащихся против учителей» [136], которым приходилось преподавать язык и на языке, который они не знали.

В вопросе белорусизации во второй половине 1920-х годов следует иметь в виду еще одно не маловажное обстоятельство: на ее проведение власти стали выдавать все более значительные финансы. Так, к примеру, на 1927/28 год Смоленский губисполком предусмотрел в бюджете на эти цели 87,5 тыс. рублей. Основные статьи расходов закладывались на школы: на содержание имевшихся на начало учебного года 18 классов-комплектов белорусских школ первой ступени и еще на 18 новых комплектов, запланированных к открытию; на ремонт и хозяйственные нужды белорусских школ; на оплату преподавателей белорусоведения в трех школах и другие статьи [137]. При общем увеличении расходов губернии в 1927/28 учебном году на народное образование на 23,1%, ассигнования на просветительскую работу среди белорусского населения выросли более чем в два раза [138].

Хотя не обходилось и без негативных оценок этих расходов, как средств, «выброшенных на ветер», причем не только среди инспекторов школ и обывателей. На таких же позициях стояли и представители власти. Смоленский горсовет, продолжая настаивать на том, что «белорусов в Смоленске нет и о них не нужно говорить», в 1928 году своим решением вообще передал средства, изначально запланированные на культурно-просветительскую работу среди белорусского населения в городе, на жилищное строительство [139]. Для руководства губернского центра последнее, явно, было важней.

Не спешили с «белорусским вопросом» и в Псковской губернии. На уже указанном нами совещании 1925 года по работе с украинцами и белорусами в резолюции по докладу заведующего Псковским губоно в части, касающейся белорусов, говорилось, что, несмотря на наличие значительного числа белорусов в Псковской губернии, «со стороны Губоно на протяжении истекшего учебного года, а равно и в настоящее время не принималось и не принимается никаких мер к постановке просвещения белорусского населения губернии на его родном языке, и вопрос этот остается неразрешенным» [140]. И, исходя из такой ситуации, еще только ставились задачи произвести учет школ I ступени, где учащиеся белорусы составляли большинство, а также учет школьных работников белорусов.

В докладной записке «О состоянии белорусской работы в западных губерниях РСФСР», подготовленной белорусским методистом Колядой в 1925 году не было названо ни одного культурно-просветительного учреждения в губернии, кроме четырех пунктов ликвидации неграмотности в Невельском уезде; ни одной белорусской школы [141]. Псковская губерния стала на совещании неким предметом для критики, особенно со стороны представителей Совнацмена Наркомпроса РСФСР. Отмечалось, что на разного рода инициативы, призывы и распоряжения Наркомпроса Псковский губоно «или совсем не отвечает, или заводит недопустимую бумажную волокиту с явной целью замять белорусский вопрос в Псковской губернии» [142].

И давались примеры. Так, когда Совнацмен послал Невельскому уездному отделу народного образования литературу на белорусском языке для перевода школ на белорусский язык, последний издал распоряжение: во избежание нарушения комплекса не переводить школы на родной язык. Или такое: отпущенные Наркомпросом средства на проведение Невельских курсов для переподготовки белорусских учителей губоно израсходовал на другие цели, срывая тем самым заявленные курсы. А в прошедшем году «переподготовленных» белорусских учителей вместо белорусских школ направили работать в школы русские [143].

Летом 1925 года Псковский губисполком впервые обсудил вопрос «Об открытии школ для обучения белорусского населения». В решении губернскому отделу народного образования было по­ручено еще только «выяснить необходимость и целесообразность откры­тия школ с обучением на белорусском язы­ке» [144]. В 1926 году продолжалось изучение «белорусско­го вопроса» на предмет «целесоо­бразности специального выделения его сре­ди других направлений национальной по­литики». До практических же мероприятий «дело пока что не дошло», поскольку не были преодолены настроения «значительной части руководя­щих работников о ненужности работы с бело­русским населением по причине отсутствия такового» [145].

Тем не менее, летом 1926 года была предпринята попытка провести в губернии курсы переподготовки учителей, которые, правда, ожидаемых результатов не дали. По причине отсутствия средств на курсы вообще не приехали учителя Себежского и Велижкого уездов. Завершили обучение 35 учителей одного Невельского уезда. В отчете звучало, что учителя «успешно усвоили правописание, чи­тали по-белорусски». Отмечалось, что «цель достигнута полно­стью – учителя вполне могут заниматься в школе на белорусском языке…» [146].

Однако по прошествии некоторого времени «победные» реляции сменились грустной констатацией: в течение учебного года лишь 12 учителей из прошедших кур­сы, принимали частичное участие в работе на белорусском языке. И эта работа заключалась в следующем: «ученикам по их желанию выдавались для чтения на дом книги и учеб­ники, иногда чтение белорусской литерату­ры устраивалось в школе, в отдельных случа­ях разучивались белорусские стихи и песни, изредка практиковались постановки» [147].

Основным, как нам представляется, здесь является тезис – «по их желанию». Даже специальная комиссия губкома ВКП(б), проверявшая Невельский уезд весной 1927 года на предмет работы с белорусами, констатировала живучесть твердых убеждений, что причислявшие себя к белорусам жители уезда по своему языку и обычаям мало отличались от русского населения, а значит, не было никакой необходимости в широкой работе «среди белорусов на белорусском языке»[148].

Псковский губернский комитет ВКП(б) базовым условием перевода шко­л и изб-читален на белорусский язык определял исключительно только желание самого населения, ставя главной зада­чу «пробудить в самом белорусском населе­нии интерес к своему родному языку, вызвать потребность его изучения» [149]. В таких поисках решений прошло еще полгода. Губком партии вновь обсуждает вопрос о работе среди белорус­ского населения губернии. Органам народно­го образования в очередной раз последовало поручение «выявить по­требность населения в открытии школ и по­литпросветучреждений на белорусском язы­ке, с тем, чтобы открытие учреждений можно было приурочить к началу 1927/28 учебного год» [150]. И даже на 1928/29 учебный год все еще только намечалось создать «сеть школ и изб-читален, в кото­рых введение белорусского языка предусма­тривалось осуществить уже в 11 школах» [151]. В итоге создали вначале 10 школ, а к концу 1928/29 год их количество увеличилось до 25. «Но, – замечает А. В. Филимонов, – «белорусскими» эти школы мож­но было назвать с большой долей условности», поскольку преподавание всех предметов, за исключением белорусского языка, велось в них на языке русском [152].

В Брянской губернии отношение к изучению белорусского языка и к белорусским школам было несколько сложнее, чем в Псковской и Смоленской, поскольку на юге губернии значительно активнее, чем в процессе белорусизации, проявлялись практики украинизации. Местным властям приходилось реагировать на два этих процесса одновременно, хотя белорусская тематика на фоне украинской была менее проблематичной и в общих чертах схожей с процессами, имевшими место в соседних российских приграничных регионах.

Методы некоего административного «заигрывания» проблемы были схожими с практикой Псковской губернии. Так, даже после принятия Президиумом ВЦИК в марте 1928 года обязательного к исполнению постановления по отчету Брянского губисполкома о работе с нацменьшинствами, в котором ставилась задача «усилить обслуживание украинского-белорусского населения в приграничных районах, особенно в части удовлетворения культурных нужд национальных меньшинств», в том числе и в формате «перевода школ нацмен первой ступени на родной язык[153], Брянский губоно решил вначале обследовать два из трех присоединенных недавно от Гомельской губернии уезда: Клинцовский и Стародубский.

Экспедиция должна была изучить разговорный язык, быт, обычаи, обряды, жилища, способы передвижения и способы обработки земли, поскольку «только таким комплексом всех перечисленных признаков» возможно было «установить несомненную принадлежность изучаемой народности к той или иной национальной группе» [154]. Лишь после такого детального обследования уездов губернский отдел народного образования планировал рассмотреть вопрос «о целесообразности перевода школ национальных меньшинств на родной язык» [155]. А в такого рода ситуации неопределенности «положения с белорусской работой» в ранее открытых 25 белорусских школах Клинцовского и Новозыбковского уездов работа начинала «замирать» [156].

И основным негативным фактором, тормозившим возможное расширение сети белорусских школ, незначительность которой в указанное время признавалась «дальше недопустимой» [157], будет отсутствие белорусских учителей [158]. Подготовка же их не велась ни в одном педагогическом техникуме РСФСР.

Однако кроме серьезной кадровой проблемы с учителями, то есть их отсутствием или, по меньшей мере, значительной нехваткой, была и структурного рода преграда к переводу школ на белорусский язык. Об этом еще в 1925 году говорил в своей докладной записке, адресованной Коллегии Наркомпроса, заместитель председателя Совнацмена И. Давыдов, обсуждавшей вопросы культурно-просветительной работы среди украинцев и белорусов. Приводимые им тезисы, были гораздо более серьезными в сравнении со всеми предыдущими. Приведем их полностью:

«Население и хотело бы обучать на родном языке, но высказывается против, потому что у него нет перспективы в этом вопросе. Население говорит: «Зачем нам украинская школа, когда все среднее и высшее, общее и специальное обучение ведется на русском языке» [159]. И народ далее домысливал так: раньше царизм не давал «ходу» представителям малых народов, теперь придумали украинизацию и белорусизацию, тоже чтобы «не давать ходу» этим национальностям [160].

Фактически та же самая проблема звучала и в иной постановке вопроса, причем без примеси политики, и более жизненно: а к чему вообще преподавание на родном языке, «если вся остальная жизнь проходит на другом языке?» [161]. На языке русском. И тем более в российских регионах!

То есть, восприятие политики белорусизации на местах было совсем не таким, как это виделось или хотелось бы Москве: вместо того, чтобы с энтузиазмом и благодарностью включиться в реализацию задач белорусизации, центральные власти получали в ответ, если не противоборство, то, как минимум, безразличие и безучастность в означенных процессах.

И хотя совещание по украинско-белорусской работе 1925 года вроде как и нашло, как считалось, путь решения имевшей место нестыковки между национальной школой и вузами, но оно также мало кого устраивало. Предложение было следующим: поскольку окончившим украинскую или белорусскую школу I и II ступени в РСФСР не было «дальнейшего хода» по продолжению образования (в РСФСР не было вузов на этих языках), то было принято такое решение: выпускников российских школ станут принимать на обучение «по командировкам РСФСР» украинские и белорусские вузы [162]. Но это было не более чем рекомендациями совещания, не получившим какого-либо нормативного подтверждения.

Но на этом записка Давыдова не заканчивалась. В ней был и еще один пункт, от которого и местные власти, и сами белорусы попросту открещивались: «Перевод просветительной работы на украинский и белорусский языки, – писал автор докладной, – неизбежно затрагивает и вопрос о переводе на нац. языки всей советской работы в пунктах с преобладающим населением украинцев и белорусов. Этот вопрос должен быть поставлен соответствующими органами и разрешен» [163]. Здесь речь в большей степени шла о создании национальных сельсоветов. Но, если, к примеру, в действительно компактных колониях латышей в этом имелась некая целесообразность, то белорусам такая обуза по организации делопроизводства на национальном языке была вообще ни к чему. Белорусов, живущим вперемежку с великорусским населением, в полной мере устраивали советские учреждения на русском языке.

Обозначенные проблемы, связанные с реализацией установок центральных властей по белорусизации в российских регионах, в 1929 году из отдельных приграничных губерний плавно перетекут в созданную в основном из Смоленской, Брянской, Великолукского округа Псковской и нескольких уездов Калужской губернии Западную область с административным центром в Смоленске. Но при этом отношение к вопросам белорусизации претерпит и явные изменения. Общая цифра белорусского населения превышала в области 78 тысяч человек. В официальных справках говорилось о наличии 67 белорусских школ первой ступени и 4 школ повышенного типа. Причем все чаще звучал тезис о том, что открывать школы на белорусском языке следовало только там, «где население подготовлено к этому», а «насаждать белорусские школы без подготовки было бы весьма ошибочно и политически неверно» [164].

***

Заключение.

Каким может быть ответ на изначально поставленный в исследовании вопрос: состоялась ли белорусизация в трех приграничных российских регионах в 1920-е годы? Однозначным он, явно, быть не может.

В части содержания и задач политики белорусизации для самой Белоруссии, о чем говорилось в самом начале исследования, конечно, не состоялась.

Однако для российских регионов с компактным проживанием белорусов всего этого и не требовалось. Москва ставила более узкие задачи: преподавание в школах белорусского языка и курса белорусоведения для белорусской части учащихся в отдельных губерниях и уездах; создание белорусских школ с преподаванием всех предметов на белорусском языке; организация работы культурно-просветительных учреждений на белорусском языке.

Но даже и в таком весьма урезанном формате белорусизация была реализована лишь частично. Принимались меры для обучения детей белорусскому языку, изучению белорусской истории и литературы. В основном формально, но создавались отдельные белорусские школы, в которых занятия при этом велись на русском языке. В избы-читальни поступали белорусские периодические издания. И другое.

Безусловно, проведение политики белорусизации в самой Белоруссии было вызвано необходимостью противопоставить новую советскую национальную политику практике сплошной полонизации в западных ее регионах, отошедших к Польше по Рижскому миру 1921 года.

Белорусизация же для российских регионов, даже с компактным проживанием белорусов, как это имело место в приграничных Псковской, Смоленской и Брянской губерниях, была в значительной степени мерой искусственной.

На начало 1920-х годов процент белорусского населения стал здесь совсем незначительным (от 0,13% в Псковской, до 0,33% в Брянской и 2,62% в Смоленской губернии – по переписи 1920 года).

Белорусское население воспринималось местным населением и властями как русское и русскоязычное, хотя и с некоторыми нюансами в говорах.

С позиций местных властей, в регионах не было оснований для отдельной политики белорусизации, как не требовалось этого для евреев, поляков, латышей и иных национальных меньшинств, которые создавали свои секции при партийных комитетах, культурно-национальные учреждения (школы, клубы, театры…) вне рамок какой-либо отдельной для них национальной политики.

Белорусы же ничего такого вообще не делали и к этому не стремились. Все было настолько спокойно, отмечает А. В. Филимонов, что, к примеру, на уровне Псковского губкома ВКП (б) вообще даже «не помышлялось о создании аналогичной бе­лорусской секции, как и ведении какой-ли­бо работы среди белорусов, например от­крытии специальных белорусских школ или культпросветучреждений» [165]. То же было и на Смоленщине, и в Брянской губернии.

Не способствовало созданию отдельных белорусских школ и трудное материальное и финансовое положение всей школьной системы в эпоху нэпа. Практика самообложения и договорных школ не предполагала финансирования отдельных белорусских школ. Местные бюджеты начали закладывать средства на ремонт и строительство школ, приобретение оборудования только со второй половины 1920-х годов, готовясь к введению всеобуча. Предусматривались средства и на белорусизацию.

Но какой-либо поддержки даже со стороны самого белорусского населения это не получило.

Преподавание белорусского языка во всех трех регионах, а также создание якобы белорусских школ носило отчетливо выраженный формальный характер. Вызвано это было полным отсутствием учителей, владеющих белорусским языком. Данная кадровая проблема в исследуемых приграничных российских регионах не была решена на протяжении всех 1920-х годов.

В самом начале 1930-х годов «приговоренные к белорусизации» российские приграничные регионы легко от нее откажутся, образовательные и культурно-просветительные учреждения быстро перестроят свою деятельность под новые требования необходимости повышения престижа русского языка.

По сути никакой необходимости и потребности в политике белорусизации в приграничных российских регионах не было. Но основную роль здесь сыграл фактор внешний – польский. В противовес варшавской полонизации в так называемых «восточных кресах» Москве нужно было показать не только всемерное развитие белорусской нации в границах БССР, но и поддержку белорусского населения в пределах РСФСР.

Продуктивного из этого получилось мало.

Список источников и литературы

Архивы

ГАБО (Государственный архив Брянской области). Ф. 84. Оп. 1. Д. 542.

ГАБО. Ф. 84. Оп. 1. Д. 1126 (ч.1).

ГАБО. Ф. 84. Оп. 1. Д. 239. Л. 1.

ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 106.

ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 124.

ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 184.

ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 30.

ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 60.

ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 95.

ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 97.

ГАСО (Государственный архив Смоленской области). Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 3093.

ГАСО. Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 3903.

ГАСО. Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 4745.

ГАСО. Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 4746.

ГАСО. Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 4748.

РГАСПИ. Ф.17. Оп. 60. Д. 955.

РГАСПИ. Ф.17. Оп. 60. Д. 966.

РГАСПИ. Ф.17. Оп. 60. Д. 989.

ЦДНИБО (Центр документации новейшей истории Брянской области). Ф. 1. Оп. 1. Д. 1597.

ЦДНИБО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1646.

ЦДНИБО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1910.

Сборники документов

Брянская губерния в цифрах: Краткий статистический справочник по Брянской губ. / Брянское губернское статистическое бюро. Орел: Красная книга, 1924. 225 с.

Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г.: краткие сводки. Вып. 4: Народность и родной язык населения СССР. М.: Издание ЦСУ СССР. 1928. 138 с.

Данные Всероссийской демографической переписи населения 28 августа 1920 г. Псковская губерния. Вып. 2. (Национальность, пол, грамотность), 1923. 58 с.

Двенадцатый съезд РКП /б/. 17-25 апреля 1923 года. Стенографический отчет. Москва, Издательство политической литературы, 1968. 921 с.

Десятый съезд РКП/б/. Март 1921 года. Стенографический отчет. М.: Государственное издательство политической литературы. 1963. 937 с.

Народное образование в Псковской губернии по предварительным итогам текущего обследования учреждений народного образования 1921 года (1 апреля). Псков: Первая государственная типография, 1921. 26 с.

Население Брянской губернии по данным переписи 1926 года. (1927). Брянск: Брянский губернский статистический отдел, 1927. 66 с.

Население империи по переписи 28-го января 1897 года. По уездам. (1897). Центральный статистический комитет Министерства внутренних дел.

Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897 г.  XXXIV. Псковская губерния. Тетрадь 2. Издание центрального статистического комитета министерства внутренних дел, 1904. 171 с.

Практическое разрешение национального вопроса в Белорусской Социалистической Советской Республике. Ч I: Белорусизация. По материалам Центральной Национальной Комиссии ЦИК БССР. Минск: Центральной Национальной Комиссии ЦИК БССР, 1927. 151 с.

Предварительные итоги Всесоюзной переписи населения 1926 год. По Псковской губернии. Псковский губстатотд, 1927. 16 с.

Периодические издания

Брянский рабочий (орган Брянского губкома РКП(б)/ВКП(б), губисполкома и губпрофсовета), 1923, 20 мая.

Брянский рабочий, 1926, 1 мая

Брянский рабочий, 1926, 28 февраля

Брянский рабочий, 1926, 4 марта.

Брянский рабочий, 1928, 30 августа.

Псковский набат (орган Псковского губкома РКП(б)/ВКП(б), губисполкома и губпрофсовета), 1926, 28 сентября

Псковский набат, 1927, 2 апреля

Псковский набат, 1927, 4 марта

Псковский набат, 1927, 5 августа

Рабочий путь (орган Смоленского губкома РКП(б)/ВКП(б) и губисполкома), 1922, 10 декабря.

Рабочий путь, 1924, 18 декабря.

Рабочий путь, 1926, 13 января

Рабочий путь, 1926, 6 июля

Рабочий путь, 1926, 7 ноября

Рабочий путь, 1927, 19 августа

Рабочий путь, 1927, 2 ноября.

Рабочий путь, 1927, 23 августа

Литература

Борисенок Ю. А. «Белорусизация» 1920-х годов // Вопросы истории, 2008, № 6. С. 133–136.

Борисенок Ю. А. На крутых поворотах белорусской истории: Общество и государство между Польшей и Россией в первой половине XX века. ООО «Родина МЕДИА», 2013. 351 с.

Борисенок Ю. А. Польский фактор в национальной политике советской власти в Белоруссии в 1920 – 1930-е годы // Новая и новейшая история, 2013, № 6. С. 55–65.

Борисенок Ю. А. Смоленский вариант белорусизации 1920-х ггод Славянский альманах, 2022, № 3–4. С. 463–478.

Дементьев В. С. Характер расселения и этнический состав населения Псковского региона в период с 1926 по 1939 ггод // Псковский регионологический журнал, 2015, № 24. С. 88–105.

Дроздов К.С. Белорусизация в Советской России в 1920-1930-е ггод: цели, методы и результаты // История народов России в исследованиях и документах: К юбилею В.В. Трепавлова. Вып. 9. М.: Институт российской истории РАН, 2022. С. 204–225.

Журавская А. В. Провинциально учительство. 1920-е ггод (На материалах Брянской и Смоленской губерний) // История. Общество. Политика, 2022, № 2. С. 49–54.

Золотарев О. В. Советское учительство в 1920-х годах // Интеллигенция и мир, 2009, № 3. С. 28–40.

История Брянского края. XX век / под ред. В.В. Крашенинникова. Клинцы, Издательство Клинцовской городской типографии, 2003. 449 с.

Карский, Е. Ф. Белоруссы: Т. 1: Введение в изучение языка и народной словесности. Варшава: Типография Варшавского учебного округа, 1903. 466 с.

Кобец, О. В. «Приговоренные к белорусизации»: Смоленские белорусы в 1920-е годы (к вопросу о численности) // Известия Смоленского государственного университета, 2021, № 1. С. 199–217.

Кодин Е. В., Кобец О. В. Белорусизация в российско-белорусском приграничьи: Смоленщина, 1924-1929 год // Белорусская думка, 2019, № 8. С. 85–91.

Кодин Е. В., Кобец О. В. Белорусизация на Смоленщине, 1920-е годы. Смоленск: Издательство СмолГУ, 2021. 164 с..

Кодин Е. В., Кобец О. В. Смоленщина, 1921-1925 годы: Белорусизация сверху? // Известия Смоленского государственного университета, 2019, №2. С. 164–177.

Короткова Д.А. «Укрупнение БССР» в 1923–1924 годы: фактор советского влияния в Польше // Славяноведение, 2018, № 5. С. 48–59.

Манаков А.Г. Российско-белорусское порубежье: Историко-географическая детерминация // Псковский регионологический журнал, 2013, № 16. С. 169–176.

Маркова М. Т. Очерки истории народного образования Псковской губернии. 1900–1927 гг. Псков: ПГПИ им. С.М. Кирова, 2004. 106 с.

Некрылова О. Г. Опыт создания договорных школ в условиях строительства советской школьной системы 1920-х гг. // Проблемы социальных и гуманитарных наук, 2021, № 2. С. 82–86.

Островский З. Проблемы украинизации и белоруссизации в РСФСР. М.: Власть Советам, 1931. 83 с.

Сельскохозяйственная статистика Смоленской губернии / сост. Яковом Соловьевым, нач. б. Смолен. отряда уравнения гос. крестьян в денеж. сборах, на основании сведений, собр. этим отрядом. М.: иждивением Учен. ком. М-ва гос. имуществ, 1855. 486 с. (Цит. по изданию: Сельскохозяйственная статистика Смоленской губернии. Смоленск: Универсум, 2011. 503 с.).

Филимонов А. В. Белорусы в Псковском крае (1920-е ггод) // Ученые записки УО «ВГУ имени П.М. Машерова»: сборник научных трудов, 2016, № 22. С. 45–55.

Ялозина Е. А. Плата за обучение в советской школе в 1920-е ггод // Манускрипт, 2015, № 12(3). С. 218–221.

[1] Десятый съезд РКП/б/. Март 1921 года. Стенографический отчет. М.: Государственное издательство политической литературы. 1963. С. 603-604.

[2] Практическое разрешение национального вопроса в Белорусской Социалистической Советской Республике. Ч I: Белорусизация. По материалам Центральной Национальной Комиссии ЦИК БССР. Минск, 1927. С. 9.

[3] Борисенок Ю. А. «Белорусизация» 1920-х годов // Вопросы истории, 2008, № 6. С. 133–136; Он же. На крутых поворотах белорусской истории: Общество и государство между Польшей и Россией в первой половине XX века. М.: ООО «Родина МЕДИА», 2013; Он же. Польский фактор в национальной политике советской власти в Белоруссии в 1920 – 1930-е годы // Новая и новейшая история, 2013, № 6. С. 55–65; Он же. Смоленский вариант белорусизации 1920-х гг. // Славянский альманах, 2022, № 3–4. С. 463–478.

[4] Дроздов К.С. Белорусизация в Советской России в 1920-1930-е гг.: цели, методы и результаты // История народов России в исследованиях и документах: К юбилею В.В. Трепавлова. Вып. 9. М.: Институт российской истории РАН, 2022. С. 204–225.

[5] Короткова Д.А. «Укрупнение БССР» в 1923–1924 годы: фактор советского влияния в Польше // Славяноведение. 2018. № 5. С. 48–59.

[6] Кобец О. В. «Приговоренные к белорусизации»: Смоленские белорусы в 1920-е годы (к вопросу о численности) // Известия Смоленского государственного университета, 2021, №1. С. 199–217; Кодин Е. В., Кобец О. В. Белорусизация в российско-белорусском приграничьи: Смоленщина, 1924-1929 гг. // Белорусская думка, 2019, № 8. С. 85–91; Кодин Е. В., Кобец О. В. Смоленщина, 1921-1925 годы: Белорусизация сверху? // Известия Смоленского государственного университета, 2019, №2. С. 164–177; Кодин Е.В., Кобец О.В. Белорусизация на Смоленщине, 1920-е годы. Смоленск: Издательство СмолГУ, 2021.

[7] Филимонов А. В. Белорусы в Псковском крае (1920-е гг.) / Ученые записки УО «ВГУ имени П.М. Машерова»: сборник научных трудов, 2016, №22. С. 45–55.

[8] Манаков А.Г. Российско-белорусское порубежье: Историко-географическая детерминация // Псковский регионологический журнал, 2013, №16. С.169–176.

[9] Дементьев В. С. Характер расселения и этнический состав населения Псковского региона в период с 1926 по 1939 гг. // Псковский регионологический журнал, 2015, №24. С. 88–105.

[10] История Брянского края. XX век / под ред. В.В. Крашенинникова. Клинцы, Издательство Клинцовской городской типографии, 2003.

[11] Десятый съезд РКП (б). С. 213.

[12] Филимонов А.В. Белорусы в Псковском крае (1920-е гг.). С. 53.

[13] Сельскохозяйственная статистика Смоленской губернии. Смоленск: Изд. Универсум. 2011.

[14] Там же. С. 100.

[15] Кобец О.В. «Приговоренные к белорусизации»: Смоленские белорусы в 1920-е годы (к вопросу о численности). С. 203.

[16] Население империи по переписи 28-го января 1897 года. По уездам. М.: Центральный статистический комитет Министерства внутренних дел, 1897. С.28.

[17] Карский Е. Ф. Белоруссы: Т. 1: Введение в изучение языка и народной словесности. Типография Варшавского учебного округа. 1903.

[18] Карский Е. Ф. Белоруссы: Т. 1. С. 21.

[19] Там же. С.187-188.

[20] Кодин Е. В., Кобец О. В. Белорусизация на Смоленщине, 1920-е годы. С. 43.

[21] Кобец О. В. «Приговоренные к белорусизации». С. 210.

[22] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 60. Д. 966. Л. 56.

[23] Там же.

[24] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 60. Д.. 966. Л. 56.

[25] Там же. Л. 2.

[26] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 60. Д. 989. Л. 2.

[27] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 60. Д. 989. Л. 2.

[28] Там же.

[29] ГАСО. Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 4746. Л. 67.

[30] Борисенок Ю. А. На крутых поворотах белорусской истории. С. 125.

[31] Кобец О.В. «Приговоренные к белорусизации». С.212-213.

[32] Население Брянской губернии по данным переписи 1926 года. Брянск: Брянский губернский статистический отдел, 1927. С. XIV.

[33] Брянская губерния в цифрах: Краткий статистический справочник по Брянской губ. Орел: Красная книга, 1924. С. 32.

[34] ЦДНИБО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1597. Л. 83.

[35] ЦДНИБО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1910. Л. 10.

[36] ЦДНИБО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1646. Л. 257.

[37] Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897 г.  XXXIV. Псковская губерния. Тетрадь 2. Издание центрального статистического комитета министерства внутренних дел, 1904. С. V, 48.

[38] Данные Всероссийской демографической переписи населения 28 августа 1920 г. Псковская губерния. Вып. 2. (Национальность, пол, грамотность), 1923. С. 42.

[39] Филимонов А.В. Белорусы в Псковском крае (1920-е гг.). С. 46.

* Велижский уезд в 1929 году войдет в состав Западной области, а после ее расформирования в 1937 году останется в составе Смоленской области.

[40] Филимонов А.В. Белорусы в Псковском крае (1920-е гг. С. 46.

[41] Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г.: краткие сводки. Вып. 4: Народность и родной язык населения СССР. М.: Издание ЦСУ СССР, 1928. С. 46.

[42] Филимонов А.В. Белорусы в Псковском крае (1920-е гг.). С. 47.

[43] Там же. С. 48.

[44] Там же. С. 53.

[45] Там же.

[46] Там же. С. 47.

[47] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 95, л. 13-13 об. -14.

[48] Там же. Л. 13.

[49] Там же.

[50] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 97. Л. 62.

[51] Там же.

[52] Там же. Л. 70.

[53] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 124. Л. 1.

[54] Там же.

[55] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 124. Л. 2.

[56] Там же.

[57] Рабочий путь, 1926, 13 января

[58] Брянский рабочий, 1926, 28 февраля

[59] Там же.

[60] Псковский набат, 1926, 28 сентября

[61] Там же.

[62] Там же.

[63] Псковский набат, 1927, 4 марта.

[64] Там же.

[65] Псковский набат, 1927, 2 апреля.

[66] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 184. Л. 24.

[67] Там же. Л. 24 об.

[68] Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г.: краткие сводки. Вып. 4. С. 46–48.

[69] Там же.

[70] Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г.: краткие сводки. Вып. 4: С. 99–102.

[71] Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г.: краткие сводки. Вып. 4: С. 99–102.

[72] ГАБО. Ф. 84. Оп. 1. Д. 542. Л. 110.

[73] Филимонов А.В. Белорусы в Псковском крае (1920-е гг.). С. 52-53.

[74] Там же. С. 53.

[75] Рабочий путь, 1927, 19 августа.

[76] Там же.

[77] Рабочий путь, 1927, 19 августа.

[78] Там же.

[79] Рабочий путь, 1927, 23 августа.

[80] Псковский набат, 1927, 5 августа.

[81] Филимонов А.В. Белорусы в Псковском крае (1920-е гг.). С. 48-49.

[82] Там же. С. 48.

[83] ГАСО. Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 4748. Л. 278.

[84] Рабочий путь, 1926, 7 ноября.

[85] Ялозина Е.А. Плата за обучение в советской школе в 1920-е гг. С. 219.

[86] Там же. С. 219.

[87] Рабочий путь, 1922, 10 декабря.

[88] Народное образование в Псковской губернии по предварительным итогам текущего обследования учреждений народного образования 1921 года (1 апреля). 1921. С. 6-7.

[89] Маркова М. Т. Очерки истории народного образования Псковской губернии. 1900–1927 гг. Псков: ПГПИ им. С.М. Кирова, 2004. С. 97.

[90] Там же. С. 98.

[91] Там же.

[92] Там же.

[93] ГАБО. Ф. 84. Оп. 1. Д. 239. Л. 1.

[94] Там же.

[95] ГАБО. Ф. 84. Оп. 1. Д. 239. Л. 3.

[96] Там же. Л. 7.

[97] История Брянского края. С. 198–199.

[98] Там же. С. 198–199.

[99] Журавская А. В. Провинциально учительство. 1920-е гг. (На материалах Брянской и Смоленской губерний) // История. Общество. Политика, 2022, №2. С. 51-52.

[100] Некрылова О. Г.. Опыт создания договорных школ в условиях строительства советской школьной системы 1920-х гг. // Проблемы социальных и гуманитарных наук, 2021, № 2. С. 84.

[101] Ялозина Е.А. Плата за обучение в советской школе в 1920-е гг. С. 220.

[102] Брянский рабочий, 1923, 20 мая.

[103] Кодин Е. В., Кобец О. В. Белорусизация на Смоленщине, 1920-е годы. С. 60.

[104] Журавская А. В. Провинциально учительство. 1920-е гг. С. 52.

[105] Некрылова О. Г.. Опыт создания договорных школ в условиях строительства советской школьной системы 1920-х гг. С. 85.

[106] Золотарев О. В. Советское учительство в 1920-х годах // Интеллигенция и мир, 2009, № 3. С. 37.

[107] Кодин Е. В., Кобец О. В. Белорусизация на Смоленщине, 1920-е годы. С. 63.

[108] Брянский рабочий, 1926, 4 марта.

[109] Там же.

[110] Брянский рабочий, 1926, 1 мая.

[111] Брянский рабочий, 1926, 4 марта.

[112] Брянский рабочий, 1928, 30 августа.

[113] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 60. Д. 955. Л. 16.

[114] Там же.

[115] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 30. Л. 1.

[116] Там же.

[117] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 60. Д. 966. Л. 56.

[118] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 60. Л . 17-18.

[119] Там же. Л 2.

[120] Там же. Л.17.

[121] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 60. Л. 17.

[122] Там же. Л. 22.

[123] Там же.

[124] ГАСО. Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 3093. Л. 19.

[125] Там же. Л. 20.

[126] Борисенок Ю. А. На крутых поворотах белорусской истории. С. 131.

[127] ГАСО. Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 3093, Л. 19 об.

[128] Там же. Д. 3903, Л. 61.

[129] ГАСО. Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 3093. Л. 91.

[130] Кодин Е. В., Кобец О. В. Белорусизация на Смоленщине, 1920-е годы. С. 79.

[131] Рабочий путь, 1926, 13 января.

[132] Рабочий путь, 1926, 13 января.

[133] Рабочий путь, 1926, 6 июля.

[134] Кодин Е. В., Кобец О. В. Белорусизация на Смоленщине, 1920-е годы. С. 90-91.

[135] Там же. С. 92.

[136] ГАСО. Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 4748. Л. 280.

[137] Кодин Е. В., Кобец О. В. Белорусизация на Смоленщине, 1920-е годы. С. 95; ГАСО. Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 4745. Л. 54.

[138] ГАСО. Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 4748. Л. 278 об.

[139] Островский З. Проблемы украинизации и белоруссизации в РСФСР. М.: Власть Советам, 1931. С. 61.

[140] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 106. Л. 54.

[141] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 184. Л. 23 об.

[142] Там же.

[143] Там же. Л. 24.

[144] Филимонов А.В. Белорусы в Псковском крае (1920-е гг.). С. 47.

[145] Там же.

[146] Филимонов А.В. Белорусы в Псковском крае (1920-е гг.). С. 49.

[147] Там же. С. 52.

[148] Там же. С. 50.

[149] Там же. С. 48.

[150] Там же. С. 50.

[151] Там же. С. 54.

[152] Филимонов А.В. Белорусы в Псковском крае (1920-е гг.). С. 54.

[153] ГАБО. Ф. 84. Оп. 1. Д. 1126 (ч.1). Л. 14.

[154] Там же.

[155] Там же.

[156] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 184. Л. 24.

[157] Там же. Л. 23 об.

[158] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 184. Л. 23 об.

[159] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 124. Л. 3

[160] Там же.

[161] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 97. Л. 66.

[162] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 97. Л. 66.

[163] ГАРФ. Ф. А 296. Оп.1. Д. 124. Л. 4.

[164] ГАСО. Ф. Р-19. Оп. 1. Д. 4746. Л. 279.

[165] Филимонов А.В. Белорусы в Псковском крае (1920-е гг.). С. 47.