Концепция «Москва – Третий Рим» и образ России как «Вечной Империи»: взгляд с запада

Благодарности: статья подготовлена в рамках выполнения государственного задания РАНХиГС.

Аннотация:

Целью статьи является анализ восприятия России на Западе как «вечной империи», стремящейся к постоянной экспансии. Основы такого подхода во многом сложились в эпоху формирования Русского централизованного государства, а для обоснования якобы имперских амбиций России приводилась концепция «Москва – Третий Рим», сформулированная псковским старцем Филофеем. Идеи, изложенные Филофеем, являлись свидетельством формирования основ русского национального самосознания. Филофей, повествуя о Москве как о «Третьем Риме», вовсе не подразумевал идею могущества Московского государства, а говорил о чистоте и «правильности» учения московского христианства, о единственной церкви, свободной как от латинской, так и от греческой ересей. Однако на Западе эти идеи часто использовались в пропагандистских целях для изобличения «империализма» русских, приписывая им стремление к «мессианскому экспансионизму». Основываясь на работах западных исследователей (прошлых столетий и современных), автор статьи делает вывод о том, что у Запада, как некоей условной общности, всегда была и есть своя Россия, которая, несмотря на все происходящие в ней перемены, остается варварской, деспотичной и экспансионистской державой. При этом Россия всегда воспринимается как империя, идет ли речь о Московском государстве, Российской империи, Советском Союзе или современной России. Свидетельством неизменности взгляда на Россию могут служит слова известного британского историка и философа А. Тойнби: «Как под распятием, так и под серпом и молотом Россия — все еще “Святая Русь”, а Москва — все еще “Третий Рим”».

Введение

У Запада всегда была и есть своя Россия, вовсе на нашу страну не похожая. Мы можем меняться сколько угодно, но в глазах Запада мы остаемся варварской, дикой и деспотичной Россией, неизменно стремящейся к экспансии. При этом для Запада Россия всегда будет империей, неважно, идет ли речь о Московском царстве, Российской империи, Советском Союзе или современной России. По словам известного американского исследователя Мартина Малиа, автора книги о восприятии России на Западе, Запад реагирует на Россию, неважно какую, как «собака Павлова». Неважно, красная это Россия или белая, или еще какая, ее определяющие критерии — деспотизм и шовинизм внутри страны, ведущие к империализму и экспансионизму на внешнеполитической арене [28, p. 6]. Для Запада сильная Россия, независимо от исторического периода, – это империя, чаще – империя Зла.

Основы такого подхода во многом складывались в эпоху формирования Русского централизованного государства, хотя корни уходят гораздо глубже, а именно в раскол церквей, схизму 1054 г., а потом и в ордынское нашествие и иго. Россия в духовно-религиозном смысле считала себя наследницей Византийской империи, и свое враждебно-презрительное отношение к Византии и в целом к Востоку Запад переносит на Русь, а впоследствии и на Россию как ее преемницу. Как писал Арнольд Тойнби, «русские навлекли на себя враждебное отношение Запада из-за своей упрямой приверженности чуждой цивилизации, и вплоть до самой большевистской революции 1917 года этой русской “варварской отметиной” была Византийская цивилизация восточноправославного христианства» [20, c. 161]. По словам современного бельгийского историка и дипломата Стефана Мунда, автора книги «OrbisRussiarum. Генезис и развитие представлений о “русском мире” на Западе в эпоху Возрождения» [29], русские в качестве наследников Византии и строгих ревнителей православной веры были обречены на то, чтобы быть отвергнутыми Западом [9, c. 123].

От Великой схизмы до старца Филофея

Однако если поначалу раскол церквей не повлиял на развитие контактов, более того, его просто не замечали, то после Четвертого крестового похода 1202–1204 гг., когда Константинополь был захвачен католическими крестоносцами и разграблен, ситуация начала меняться. Папская курия, достигшая, казалось, заветной цели, получила дополнительный козырь в своей пропаганде крестового похода на язычников Прибалтики, Причерноморья и на «схизматиков» Руси [14, c. 12]. После этого православие приобретает все более оборонительный характер, поскольку греческий Восток неуклонно утрачивал свои территории и ослабевал, в то время как некогда «варварский» Запад набирал силу и процветал. Поэтому латинский Запад счел законным применять убеждение и даже насильственные методы, чтобы вернуть православных «раскольников» в единое вселенское лоно [28, 19].

Итак, противоречия между двумя ветвями христианства, усиленные начавшимся религиозным брожением в самой Европе и вылившиеся в XV–XVI столетиях в системный кризис, обостряются. Католическая церковь, стремясь сохранить и укрепить свою власть, настойчиво, но безрезультатно пыталась склонить Московскую Русь к заключению унии с Римом. Неприятие Москвой решений Ферраро-Флорентийского собора (1438–1445 гг.) и Флорентийской унии привело к тому, что московиты окончательно попали в разряд схизматиков — врагов христианского мира1 .

При этом, в течение столетий ведя Крестовый поход против Руси и пытаясь склонить Московское государство к унии, Запад как тогда, так и сейчас приписывал русским стремление к постоянной экспансии, усиленное так называемым «православным мессианством», лежащим в основе «русского империализма», выводя таким образом имперскую идею из православия. Так, современный французский историк Ален Безансон отмечает: «Русская мания величия поистине поразительна, и коренится она исключительно в особенностях религиозного духа» [1, с. 259–260].

Поэтому, когда псковский старец Филофей сформулировал концепцию «Москва – Третий Рим», в Европе она была встречена с нескрываемым раздражением и использована для обоснования якобы имперских амбиций России.

Идеи, сформулированные старцем Филофеем, являлись свидетельством формирования основ русского национального самосознания. Русское государство, преодолев феодальную раздробленность и освободившись от ордынского ига, утверждало свое место не только в системе международных отношений, но и в мировой истории. Аналогичным образом и православная церковь определяла свое место среди современных христианских церквей, в истории христианства, утверждая свое право на автокефалию. При этом, как справедливо подчеркивала Н.В. Синицына, обоснование автокефалии соединялось с утверждением статуса Русского государства в качестве царства и царского титула правителя. «Подобно двуглавому орлу, титул был обращен и на Восток, и на Запад, призван был свидетельствовать независимость по отношению к ордынскому царю, равенство в отношениях с западным императором, роль в православном мире царя единственного сохранившего политическую независимость православного царства» [16, c. 324].

Интерпретация концепции «Москва–Третий Рим» в западной традиции

Однако на Западе эти идеи часто использовали для изобличения «империализма» русских, приписывая им мессианское стремление «захватить» Европу. Как отмечает известный американский исследователь Маршал По, концепция «Москва – Третий Рим» использовалась на Западе как свидетельство известного «русского мессианизма» и «экспансионизма», и не только журналисты и публицисты, но и политики усматривают истоки новейшей политики России в идеях старца Филофея. Между тем, подчеркивает исследователь, попытки найти корни современных событий в прошлом весьма опасны, поскольку приводят к обнаружению некорректных «аналогий», в результате чего формируется искаженный взгляд как на прошлое, так и на настоящее [30].

По словам швейцарского журналиста, политолога и политического деятеля Ги Меттана, автора книги о западной русофобии, «Запад искажал слова Филофея, чтобы прикрыть постоянные попытки поляков и шведов завоевать территории Украины и Белоруссии» [11, с. 186]. Между тем в восприятии русских идеи Филофея лишь подтверждали равенство России с другими государствами и отказ подчиняться сторонней силе, европейской или азиатской. Как отмечал известный американский русист Мартин Малиа, Филофей, говоря о Москве как о «Третьем Риме», вовсе не подразумевал идею могущества Московского государства, а говорил о чистоте и «правильности» учения московского христианства, о единственной церкви, свободной как от латинской, так и от греческой ересей, ибо константинопольский престол тоже впал в заблуждение, объединившись с Римом [27, р. 19]. Утверждение этой доктрины не означало притязаний на бывшие византийские территории, а являлось, как подчеркивает известный английский историк Доминик Ливен, «показателем резко возросшего авторитета и самоуважения как русского государя, так и русского государства наряду с полным отождествлением обоих с делом православия» [10, c. 379].

Более того, по мнению ряда отечественных и зарубежных исследователей, концепция «Москва – Третий Рим» не имела широкого распространения в Московской Руси XVI столетия. Как отмечает современный отечественный исследователь А.С. Усачёв, это было обусловлено тем фактором, что «псковский инок был лишь одним из целого ряда писателей, так или иначе оказывавших влияние на формирование идеологии Московского царства». Кроме того, по словам исследователя, свою роль сыграл и «“провинциальный” статус Филофея, не входившего в круг книжников, группировавшихся вокруг московских митрополитов, с которыми было связано происхождение ключевых памятников этого времени — Никоновской летописи, Чина венчания, Степенной книги». Это, как подчеркивает историк, и определило «маргинальный статус данной мифологемы, которая в крупнейших памятниках историкополитической мысли этой поры не фиксируется» [22, с. 83–84]. Как отмечает А.С. Усачёв, в памятниках XVI века проводится идея наследования Москвы не Риму, а Киеву. Именно мифологема «Москва – Третий Киев», сообщавшая Москве статус нового (третьего) Киева. Эта мифологема, в отличие от теории «Москва – Третий Рим», по мнению историка, «сыграла значимую роль в политической практике русских государей XVI в. и более позднего времени, которые стремились не к созданию наднациональной православной “империи”, а к гораздо более прагматичной цели — к возвращению “отчин” своих предков, княживших в Киеве в домонгольское время» [22, с. 84].

Концепция «Москва – Третий Рим» появляется лишь в отдельных источниках конца XVI – середины XVII столетий, а известность концепции «Москва – Третий Рим» связана с историографией XIX–XX веков, на которую значительное влияние оказали геополитические факторы той эпохи [22, с. 69].

Такой подход существует и в зарубежной историографии. Так, Маршал По в своей статье «Москва – Третий Рим: истоки трансформации “поворотного момента”» подчеркивает, что в конце XIX в. концепция «Москва – Третий Рим» начинает трактоваться в российской общественной мысли в рамках развития имперской идеологии России, а не как религиозная дискуссия об истинной вере [30].

Аналогичного подхода придерживается американская исследовательница Н. Ш. Коллманн, подчеркивающая, что формула «Москва – Третий Рим» «почти не имела хождения при дворе и получила некоторое распространение лишь в XVII веке в консервативных кругах» [8, с. 15]. Как отмечает исследовательница, «на протяжении всего московского периода не существовало сколь-нибудь сознательного или последовательного представления о превосходстве русских или хотя бы об их заметном отличии от других этнических групп» [8, с. 750]. Однако Россия отныне стала восприниматься на Западе в качестве противницы Священной Римской империи.

В ходе Реформации Римская церковь потеряла власть над целыми странами и поэтому отчаянно пыталась компенсировать это ослабление, стремясь распространить католичество на западные русские земли. Протестантизм перенял свойственное католичеству недоверие к православию и не попытался преодолеть разрыв, расколовший Европу на две части. Как отмечал М. Малиа, «с момента возрождения российского могущества в XV и XVI вв. этот водораздел пролегал не только в умах верующих, но в культурных и политических вопросах» [цит. по: 11, c. 174], ведь в это время и вплоть до конца XVII столетия как на западе, так и на востоке Европы люди размышляли о своей цивилизации главным образом в соответствии с религиозными понятиями. Политическая идентичность была вторична по отношению к религиозной, и жители московского государства считали себя в первую очередь не «русским народом», а «христианами» [28, р. 19].

Ливонская война (1558–1583), которую современные историки порой именуют первой войной России и Запада, вызвала у европейских государей опасения из-за возможной российской экспансии и поставила перед ними вопрос: не окажется ли со временем российская угроза даже сильнее турецкой? По словам немецкого историка Дитера Гро, попытки Московского царства начать «экспансию» на Запад расценивались как первые признаки «нового великого переселения народов», а русские в глазах некоторых европейских политиков выглядели варварами, стремящимися уничтожить западную цивилизацию. Их сравнивали с пришедшими с Севера племенами, разрушившими Римскую империю. При этом на Западе не принимали того факта, что то, что там считали экспансией, Русское государство рассматривало как возвращение исконно русских территорий, земель «отчич и дедич». Так, министр Генриха IV Сюлли в одном из своих памфлетов писал, что «московиты — это варвары, с которыми цивилизованным христианским народам лучше не иметь никаких дел» [3, c. 8]. Герцог Сюлли был и автором «Великого проекта» Генриха IV, имевшего целью федерализацию Европы для борьбы с Габсбургами2 . Граница же европейской федерации проводилась им по Днепру [32, p. 112]. Именно в это время польские историки создали целостную концепцию, согласно которой Русь издавна, еще с походов на Киев в XI в. Болеслава I Храброго и Болеслава II, по праву и на веки вечные принадлежит Польше [12, с. 32–33], а противостояние с Россией представлялась поляками-католиками как война с «поганскими», то есть языческими народами.

Как отмечает Н. Ш. Коллманн, «Россия создавала империю по тем же причинам, что и ее соседи, а именно – чтобы добиться выгод для правителя и элиты и заполучить ресурсы для государственного строительства, которое было одним из главных отличительных признаков раннего Нового времени в Европе и Евразии <…> Государства расширяли свою территорию, как только это становилось возможным благодаря усовершенствованиям в мореплавании, военном деле, административном контроле, системе сбора налогов» [8, c. 15], однако именно России традиционно доставались обвинения в безудержном экспансионизме [8, c. 15–16]. Что касается объяснения так называемого российского экспансионизма, то Н. Ш. Коллманн выделяет следующие подходы: «одни исследователи связывают буйный экспансионизм России с “византийским наследием” (неверно понимая византийскую идеологию), другие вспоминают о призывах Маркса к установлению социализма во всем мире или подхватывают его осторожные замечания об азиатском пути к социализму, развивая на их основе теорию «азиатского деспотизма», третьи указывают на концепцию «Москва –Третий Рим» («Москва – Третий Рим, а четвертому не быть») как доказательство намерения Москвы управлять всем миром». По словам исследовательницы, «если внимательно посмотреть на направления и хронологию российской экспансии, становится ясно, что в каждом случае для нее имелись экономические и политические мотивы» [8, c. 15–16].

Взгляд на концепцию «Москва – Третий Рим» как воплощение «православного империализма» и идеи мирового господства России

Если Московское государство в целом для европейцев было отсталым захолустьем, то все изменилось с эпохи Петра. Петровские победы и провозглашение России империей вызвали двоякое чувство: с одной стороны, удивление и восторг, с другой – страх перед русской мощью. Именно тогда формируются концепты «русской угрозы» (хотя идея русской угрозы прослеживается уже в работах авторов эпохи Ренессанса) и «русского миража», т. е. идеализированное представление о России и ее просвещенных правителях3 . У истоков «русского миража» стояли Вольтер и Дидро, у истоков второго, условно говоря русофобского, взгляда на Россию – Ж.-Ж. Руссо и Ш.-Л. Монтескье. И именно этот второй взгляд будет преобладающим, а утверждение Руссо о том, что «Российская империя пожелает покорить Европу» [15, c. 183], станет невероятно популярным в дальнейшем. По словам Г. Меттана, этими словами Руссо берет на себя ответственность за миф о «русском завоевателе», который появится в фальшивом завещании Петра Великого [11, c. 210].

Эта мистификация стала не только апофеозом страхов перед Россией, но и свидетельством ее якобы неизменных имперских амбиций. Однако в этом документе Петр предстает не продолжателем идеологии «Москва–Третий Рим», а предельно рационально разрабатывает план мирового господства, иначе говоря, выступает с идеей «светского империализма».

Всю последующую политику России на Западе будут рассматривать как реализацию петровского «Завещания», особенно в связи с «греческим проектом» императрицы Екатерины Великой. И несмотря на то, что в XIX веке российская дипломатия откажется от этой идеи, России будут неизменно приписывать стремление завоевать Константинополь.

Наполеон Бонапарт предпринял попытку подчинить себе Европу, что в тех условиях, по сути, означало мировое господство. Россия внесла решающий вклад в разгром наполеоновской империи и создание новой системы международных отношений в Европе, однако сразу после победы над бывшим врагом императору Александру I стали приписывать стремление подчинить себе Европу. Европейские авторы уже в 1820-е гг. запугивали читателя тем, что в скором времени «орды калмыков разместятся лагерем под стенами Лувра», о чем писал в те годы французский автор Альфонс Рабб [31, p. II–III].

Весь XIX век страх перед русским имперским экспансионизмом нагнетали поляки, хотя именно император Александр I предоставил Царству Польскому широкую автономию и конституцию. России припоминали разделы Речи Посполитой, которые для России ознаменовали объединение русских земель, а для поляков стали трагедией. Несмотря на то, что в ходе разделов Россия не присвоила себе ни пяди польской земли, не пересекла польскую этнографическую границу, а лишь возвратила себе отнятые поляками русские земли [13, c. 26–27], Россию в Европе воспринимали как поработительницу поляков.

Особенно нападки на Россию усилились после польского восстания 1830–1831 гг., а также после того, как в западных областях России были приняты меры по закрытию католических монастырей и выселению польского монашествующего духовенства вглубь России. А ведь одним из идеологических обоснований польского восстания стала защита католицизма [18, c. 142]4 , и борьба с Россией воспринималась в Европе как борьба угнетенных католиков против русских притеснителей-православных. Памфлеты призывали к священной войне в защиту «пяти миллионов» польских католиков, которых Россия заставляла отречься от их веры. В 1842 г. к осуждению России присоединилась и пресса, подстегнутая папской буллой «О преследовании католической религии в Российской империи и Польше» [18, c. 129]5 .

Особого накала гнев европейцев достиг в 1846 г. в связи с историей о якобы имевшем место жестоком обращении с минскими монахинями, которая стала известной со слов монахини Макрины Мечиславской. Несмотря на то, что Макрина на поверку оказалась вовсе не монахиней, а вся история о жутких избиениях – выдумкой, европейцы и даже папа Римский, аудиенцию которого Макрина получила, в эти рассказы охотно поверили. Современный польский исследователь М. Трошиньский, размышляя о феномене Макрины, справедливо пишет о «стопроцентном медийном успехе ловкой мошенницы или мифоманки, которой удалось поймать публику на удочку выдуманной, неправдоподобной истории» [21, c. 82].

Эта история повлияла на британское общественное мнение накануне Крымской войны, которую сами западные авторы, например современный английский историк Орландо Файджес, именуют крестовым походом против России [23], тем более что поводом к войне стал конфликт из-за Святых мест. Россию стали снова обвинять в имперском стремлении захватить Константинополь и подчинить себе весь мир, а нападки на православную церковь снова резко усилились.

Так, французский исследователь и путешественник Луи-Антуан Леузон Ле Дюк в работе «Русский вопрос», написанной летом 1853 г., заявляет, что православная церковь – это «мертвый институт»: «Если католическая церковь способствовала развитию цивилизации, протестантская — развитию мысли, то православная церковь все вокруг себя атрофирует» [26, p. 47]. И дальше читатель видит потрясающий по своей «проницательности» пассаж: «Куда идет этот мужик, куда идет этот торговец, куда идет этот служащий, которые, проходя мимо церкви, крестятся и машинально шепчут три или четыре слова молитвы? Один идет в свою контору обкрадывать императора, другой – за свой прилавок обкрадывать своих клиентов, третий – в кабак, напиться. Не существует никакой связи между обрядами православной церкви и добродетелью. Это – гимнастика, только и всего» [26, p. 48].

Но даже после Крымской войны вплоть до конца XIX в. англичане, «мировые чемпионы-империалисты», находились в состоянии истерии по поводу «химеры» продвижения России через Гималаи в Индию [28, p. 413–416].

Этот взгляд на Россию как империю будет перенесен и на Россию советскую, и Советский Союз будет восприниматься как продолжение имперского экспансионистского проекта. Неслучайно после Второй мировой войны американская дипломатия в лице Джорджа Фроста Кеннана выступила с «доктриной сдерживания»: Россия, неважно какая, – это империя, стремящаяся к расширению, и ее необходимо остановить. И не случайно автор доктрины сдерживания стал автором книги о маркизе де Кюстине [7]. Как не случайно и то, что ренессанс интереса к этой книге случится сразу после окончания Второй мировой войны, а Уолтер Беделл Смит, посол Соединенных Штатов в России в 1946–1948 гг., автор предисловия к американскому изданию книги 1951 г., даже заявил: «Я мог бы дословно позаимствовать многие страницы из его (Кюстина. — Н.Т.) “Записок” и, заменив имена и даты столетней давности на современные, отправить их в Государственный департамент как мои собственные официальные донесения» [25, р. 11].

Тогда же, в середине ХХ столетия, известный английский культуролог и историк Арнольд Тойнби написал: «Как под распятием, так и под серпом и молотом Россия – все еще “Святая Русь”, а Москва – все еще “Третий Рим”» [20, с. 174].

В 1983 г. американский президент Рональд Рейган охарактеризует нашу страну как «империю зла» и запустит программу Стратегической оборонной инициативы. После окончания холодной войны Россия была ослаблена и, казалось, навсегда подчинена Западу. Но и тогда Запад опасался возрождения ослабленной им России. По словам Элен Каррер д’Анкосс, известного французского историка, политолога, являвшейся бессменным секретарем Французской академии, на Западе полагают, что ослабленная и уменьшенная в размерах Россия живет ностальгией по великому прошлому и жаждет реванша [6, c. 7]. Мы были и остаемся нужны Западу как хтоническое зло, как вечная «империя зла», угрожающая всему «цивилизованному миру». По сути, Запад, столетиями проводя экспансионистскую и колонизаторскую политику, неизменно громогласно обвиняет в этих действиях Россию.

Заключение

В конце столетия Сэмюэл Хантингтон, один из ведущих западных политологов и социологов, один из идеологов холодной войны, в своей книге «Столкновение цивилизаций» так обозначал границы Европы и Запада: «Европа заканчивается там, где заканчивается западное христианство и начинаются ислам и православие» [24, c. 244].

Да, Россия вечная, но в том плане, что мы сохраняем или должны пытаться сохранить преемственность. Как отметил Президент Российской Федерации В.В. Путин на встрече с рабочей группой по поводу внесения поправок в Конституцию в феврале 2020 г.: «Россия развивалась исторически, и во все ее периоды – и в Древней Руси, и в период Московского царства, и в период Советского Союза, и сейчас, в наше время – это одна страна» [5, c. 108].

Да, мы одна страна, но какова наша миссия, в чем заключается русская идея? Позволю привести два высказывания. Одно принадлежит деятелю науки, другое – деятелю Русской Православной Церкви.

Севастопольский исследователь, доктор политических наук А.А. Ирхин на этот вопрос отвечает так: «Основные запросы наших народов, проживающих на территории России – это справедливость, великая держава и сильная центральная власть. Все эти три запроса должны лечь в основу государственной идеологии нашего государства. И как показывает история, эти три идеи служат столпами памяти государственной идеологии Киевской, Владимирской, Московской Руси, Российской империи, Советского Союза» [17].

А вот высказывание архиепископа Зеленоградского Саввы (Тутунова), викария Патриарха Московского и всея Руси: «Идея России, это: Вера, Русскость, Державность (близко к формуле графа Уварова, но она, полагаю, требует творческого переосмысления применительно к современности)» [5, c. 37]. Как подчеркивает Владыка, «…Россия – одна из немногих стран, где христианство сохранилось в подлинном – православном виде»; «христианство есть главное, что Россия может (должна) сохранить». Именно через христианство «Россия может спасти и себя, и увядающую Европу. А без этого и сама увянет» [5, c. 53–54]. Именно в таком ключе надо понимать концепцию «Москва – Третий Рим», помня, что это большая ответственность. В этом, как представляется, заключается непреходящая историческая значимость и духовная важность этой концепции, которой исполнилось уже 500 лет.

Примечания

1 В мае 1439 г. на соборе во Флоренции была заключена Флорентийская уния — соглашение об объединении католической и православной церквей. Уния была заключена на условиях принятия православием католических догматов о филиокве и чистилище, признания главенства во Вселенской Церкви за папой римским, при сохранении православных обрядов и греческого языка при богослужении, брака для белого духовенства и причащения для мирян и хлебом, и вином. Византийский император Иоанн VIII Палеолог и большинство греческого духовенства из числа участников собора согласились на эти условия в надежде получить военную помощь от западноевропейских стран в борьбе против турецкой угрозы. Акт об унии подписал и русский митрополит Исидор, грек по национальности, за что по возвращении на Русь был низложен и арестован великим князем Василием II Темным. Вскоре Флорентийская уния была отвергнута и в Византии: Иерусалимский собор Православной Церкви в 1443 г. предал ее проклятию [2, c. 448].

2 О «Великом проекте» Генриха IV см.: [4, c. 126–136].

3 Выражение «русский мираж» было предложено французским исследователем Альбером Лортолари в 1951 г. применительно к восприятию России французскими просветителями во второй половине XVIII в., однако оно может использоваться применимо к другим эпохам и странам [25].

4 Подробнее об этом см.: [19].

5 Вплоть до середины 1840-х г. отношения между российскими властями и римским двором оставались крайне натянутыми, а фактически и вовсе отсутствовали. 22 июня 1847 года с папой Григорием XVI был подписан конкордат, по которому учреждалось восемь католических епархий в Царстве Польском и семь в России с архиепископской кафедрой в Могилеве [18, c. 142].

Список литературы

1. Безансон А. Россия – европейская страна? Спор с Мартином Малиа // Отечественные записки. 2004. № 5 (20). С. 246–265.

2. Византийский словарь: в 2 т. / сост. общ. ред. К.А. Филатова. СПб.: Амфора, 2011. Т. 2. 593 с.

3. Гро Д. Дитер Гро – Россия глазами Европы. Реферат // Отечественные записки. 2007. № 5. С. 6–28.

4. Демичева Т.М. «Великий проект» Генриха IV как средство предотвращения войн в Европе // Труды кафедры истории Нового и новейшего времени. 2015. № 4. С. 126–136.

5. Епископ Савва (Тутунов С. А.). Быть русским. М.: Издательская компания «Просветитель», 2023. 128 с.

6. Каррер д’Анкосс Э. Россия меж двух миров / пер. с фр. А.Ю. Терещенко. М.: РОССПЭН, 2017. 239 с.

7. Кеннан Дж. Маркиз де Кюстин и его Россия в 1839 году. М.: РОССПЭН, 2006. 238 с.

8. Коллманн Н.Ш. Россия и ее империя. 1450–1801. СПб.: Academic Studies Press, 2023. 783 с.

9. Кудрявцев О.Ф. Неузнанная цивилизация. Заметки по поводу книги Стефана Мунда «OrbisRussiarum». Генезис и развитие представлений о «Русском мире» на Западе в эпоху Возрождения» // Древняя Русь. 2005. № 3 (21). С. 121–126.

10. Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней. М.: Европа, 2007. 678 с.

11. Меттан Г. Запад – Россия: Тысячелетняя война. История русофобии от Карла Великого до украинского кризиса. М.: Paulsen, 2017. 500 с.

12. Неменский О. Русофобия как идеология // Вопросы национализма. 2013. № 1 (13). С. 26–65.

13. Неменский О. Поляки и русские: народы разных времен и разных пространств // Вопросы национализма. 2010. № 3. С. 24–37.

14. Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. 2-е изд., испр. М.: Квадрига, 2019. 492 с.

15. Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М.: Наука, 1969. 703 с.

16. Синицына Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции. М.: Индрик, 1998. 410 с.

17. США заинтересованы в затягивании конфликта на Украине» – Александр Ирхин. – URL:https://www.sevsu.ru/novosti/ item/ssha_zainteresovany_v_zatyagivanii_ konflikta_na_ukraine_aleksandr_irkhin/ (дата обращения: 18.10.2023).

18. Тихонов А.К. Власти и католическое население России в XVIII–XIX веках // Вопросы истории. 2004. № 3. С. 140–146.

19. Тихонов А.К. Католики, мусульмане и иудеи Российской империи в последней четверти XVIII – начале ХХ в. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2007. 352 с.

20. Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад / пер. с англ. М.:АСТ ; Владимир: Астрель; 2011. 318 с.

21. Трошиньский М. Польская проза после 1989 г. и романтическая парадигма (о «Юле» Павла Гозьлиньского и других романах) // Преемственность как фактор литературного процесса. Опыт Центральной и Юго-Восточной Европы (по материалам I Хоревских чтений) / Отв. ред. дфн. И.Е. Адельгейм. М.: Ин-т славяноведения РАН, 2017. 331 с.

22. Усачёв А.С. «Третий Рим» или «Третий Киев»? (Московское царство XVI века в восприятии современников) // Общественные науки и современность. 2012. № 1. С. 69–87.

23. Файджес О. Крым. Последний Крестовый поход. М.: Rosebud Publishing, 2021. 704 с.

24. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.; СПб.: АСТ, 2003. 603 с.

25. Custine A., de. Journey for Our Time: The Russian Journals of the Marquis de Custine. Edited and translated by Phyllis Penn Kohler. Introduction by Lieut. General Walter Bedell Smith. Wash., 1991.

26. Léouzon Le Duc L.-А.La Question russe. Paris:Librairie de L. Hachette et C., 1853. 331 с.

27. Lortholary A. Les «Philosophes» du XVIIIe siècle et la Russie. Le mirage russe en France au XVII 1-е siècle. Paris:Boivin, 1951. 409 c.

28. Malia M. Russia under Western Eyes. From the Bronze Horseman to the Lenin Mausoleum. Cambridge, Massachusetts, London: The belknap press of harvard university press, 1999.514 c.

29. Mund S. Orbis Russiarum. Genèse et développement de la représentation du monde “russe” en Occident à la Renaissance. Genève: Libr. Droz, 2003. 598 c.

30. Poe M. T. Moscow, the Tird Rome: The Origins and Transformations of a “Pivotal Moment” // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 49(3), January 2001. – URL: https:// (PDF) Moscow, the Third Rome: The Origins and Transformations of a “Pivotal Moment” (researchgate.net) (дата обращения: 19.10.2023).

31. Rabbe A. L’Histoire d’Alexandre: Empereur de toutes les Russies: et des événements de son règne. Paris:Treuttel et Würtz, 1826. 461 с.

32. Regnault É. Question européenne. Paris: E. Dentu, 1863. 228 с.