Как они не стали альтернативой Октябрю. Консервативная мысль начала ХХ века и Государственная Дума

От редакции. В цикле публикаций портала «История.рф» к столетней годовщине Русской Революции года неизбежно обращение к политическим механизмам, приведшим страну именно к такой развязке. Среди новых объектов политического пространства России, ускоривших продвижение навстречу судьбоносному семнадцатому, без сомнения выделяется Государственная дума – 10 мая исполнится ровно 110 лет её первому заседанию в Таврическом дворце Санкт-Петербурга.

Далеко не все видные русские политики сразу и однозначно приняли попытку самодержавной власти хотя бы имитировать «народное представительство» и апелляцию к, как сейчас сказали бы, «гражданскому обществу». О знаковых настроениях среди русских консерваторов на думскую тему рассказывает д.и.н. Александр Репников.  

***

Манифест 17 октября 1905 года и создание Государственной Думы поставили русских консерваторов в сложное положение и, по правде говоря, даже напугали.

В программе «Русского собрания» утверждалось, что «Царское Самодержавие не отменено манифестом 17 октября 1905 года и продолжает существовать на Руси и при новых порядках, и что Государственная Дума не призвана и ни в коем случае не может изменять что-либо в основных законах»[1].

«Русская монархическая партия» предупреждала, что враги самодержавной власти «хотят ограничить её посредством Государственной Думы, превратив Думу в конституционный парламент, решениям которого Государь должен будет беспрекословно подчиняться», и что «монархическая партия будет отстаивать Самодержавную Власть в том неприкосновенном виде, в каком Государь получил её от Своих Царственных Предков…»[2]. 

***

А после того, как Государственная дума, политические партии и предвыборная борьба стали российской реальностью, правые стали трактовать существование Думы в традиционалистском ключе.

Программа Русского народного союза имени Михаила Архангела утверждала, что после того, как «народившийся в виде средостения между Царем и Народом Его сонм чиновников» привёл к отдалению самодержца от народа «для заполнения разорвавшейся непосредственной связи Державного Законодателя с управляемым народом великодушною Волею Государя установлен постоянный призыв в Государственную Думу “выборных” людей от коренного Народа Русского и населения Русских окраин»[3].

Известный генерал-славянофил А.А. Киреев записал в дневнике 23 декабря 1907 года: «Все толкуют о том, что правительство, царь выдал народу сам на себя вексель 17-го октября, что, стало быть, его нельзя брать назад, слово дано! Хоть горько – исполняй! (Это и императрицы обе мне говорили). Но тут должно оговориться! Кому дал Царь это обещание. “Своим подданным”, – отвечают торжественно кадеты, отчасти – октябристы, интеллигенты, революционеры, но другие-то – мы! Мы думаем, что этот вексель дутый, негодный, мы его совсем не хотим, не одобряем, мы знаем, как он был взят. Это было вымогательство, мошенническая сделка… Мы, большинство, монархисты, вырываем этот вексель из рук революционеров и торжественно рвём!... Не забудем, что ведь этот вексель наносит непоправимый вред не только нам, правым, но и всей России»[4].

***

Постепенно правые партии осваивали специфику предвыборной борьбы и методы политической агитации, пытались обеспечить себе и своим союзникам преобладание в Таврическом дворце (об этом подробно написано в исследованиях последних лет). Во время выборов в I Государственную Думу правые, по сути, потерпели поражение, а во II Думе так и не создали самостоятельную фракцию.

В неудачах они винили несовершенство избирательного закона. На Втором съезде уполномоченных дворянских обществ предлагали «указать правительству на все отрицательные стороны существующей избирательной системы и на то, что предстоящая Дума, собранная по этой системе, будет некомпетентна решать те задачи, которые ей будут поставлены»[5].

Если царь для консерваторов был «хозяином земли русской», то правительство воспринималось как «Его присяжный доверенный, призванный заботиться о том, чтобы всем в Империи чувствовалось и жилось хорошо, и дело единой воли Царской устанавливать тот или иной порядок законодательства или контроля над деятельностью органов правления, каковыми… с 1905 года, Волею Монаршею, в дополнение к ранее существовавшим правительственным учреждениям, сделались Государственная дума и видоизмененный Государственный совет»[6].

После создания Государственной Думы Д.А. Хомяков стремился доказать, что думцев воспринимают в народе как «царских слуг», а положение и авторитет самодержца нисколько не пострадали.

Бывший народоволец, а в тот момент убеждённый консерватор Лев Тихомиров писал, что «Государственная Дума, по основной идее, пополняет важный пробел, доселе существовавший в наших учреждениях», отмечая, что создание Думы не ограничивает незыблемости монархического самодержавия[7].

Н. И. Черняев в своей апологетической работе также утверждал: «Незыблемость Самодержавия – основной догмат нашего государственного права и нашей государственной мудрости… Все наши парламентаристы… сочиняя проекты разгрома русского монархического начала, руководствовались исключительно антипатией к единовластию и напускной приверженностью к западноевропейским конституциям»[8]

***

Опасения Тихомирова вызвала система выборов, вносящая в Думу «зародыши парламентаризма». Интересно, что он обращался к идее Земского Собора, высказывая мысль, что соборы возможны как «необходимое постоянное учреждение», обеспечивающее связь между царём и народом. При этом главенствовать на этих Соборах должны были сторонники монархии.

Эту идею Тихомиров развил в письме к А.С. Суворину от 18 августа 1906 года. Поскольку в 1613 году власть династии Романовых доверил и вручил народ, то «если представитель Романовых желает изменить существо государственной власти, то должен предъявить это на решение земского собора. На соборе должны быть: представители русского народа, церковь, высшие чиновники и представители династии. Предмет Собора: специально вопрос о верховной власти. Какую пожелает Собор, такую и установить, а дальнейшую “конституцию” уже потом строить, когда народ решит вопрос о сущности, то есть верховной власти»[9].

Только народ может сказать свое главное слово в вопросе о каком-либо изменении монархических основ. При этом Тихомиров рассчитывал, что в число этого самого «народа» революционные радикалы входить не должны. Делясь с Сувориным своими сомнениями, Тихомиров писал: «Я боюсь, что не Земскому Собору придётся лечить несчастную погибающую нравственно и умственно страну, а иноземному игу. Я очень, очень боюсь, что нас “разберут по рукам” здоровые нации востока и запада».

При этом он выражал сомнения в способности правительства обратить созыв Земского Собора себе на пользу: «Я не знаю, сумеет ли наше правительство созвать Собор, и даже почти уверен — что не сумеет, и что у него явится совет нечестивых губителей России, такой же… язвы, которая в настоящее время нами обладает»[10].

Тихомиров высказывался за создание системы выборов на социальных и национальных, а не на общегражданских основах. Особенно его волновало то, что в Думе были проигнорированы интересы духовенства, представители которого могли попасть в Думу только случайно. В ответ на возможные возражения, что выбранные от различных партий депутаты отражают не только узкопартийные интересы, но и интересы тех или иных социальных слоёв, Тихомиров заявлял, что заставляя русский народ прибегать к формированию политических партий для выражения своих нужд, правительство порождает тем самым появление партий, а, следовательно, и профессиональных политиков («политиканов» — в терминологии Тихомирова), что в итоге может привести Россию к отступлению от самобытного пути развития.

В.А. Грингмут, патрон Тихомирова по «Московским ведомостям», придерживался схожего мнения: «Там, где существуют политические выборы, там по необходимости, возникают и политические партии; там, где существуют партии, всегда происходит партийная борьба из-за власти; а там, где существует эта борьба, интересы государства приносятся в жертву партиям»[11].

Тихомиров полагал, что если же подавляющее большинство в Думе или на Соборе будут составлять верные власти «охранительные элементы», то такие Дума и Собор только помогут ликвидировать «разобщение царя с народом» и укрепить монархическую систему. Считая, что убеждённых монархистов значительно больше в народной среде, Тихомиров критиковал наличие имущественного ценза, который, по его мнению, служил на пользу антинациональной, оппозиционно настроенной буржуазии.

Воплощение в жизнь идеи народного участия в управлении Тихомиров видел в создании социально-сословного представительства вместо общегражданского. Понимая привлекательность лозунгов народовластия, он надеялся придать монархической идее новый импульс. «Жаль, что у нас не понимают идеи царской, которая нисколько не исключает народного представительства, а невозможна без него. Но понятно, что тут не годятся формы парламентарного представительства»[12], — писал он Суворину 18 августа 1906 года.

***

В период выборов в III и IV Государственную думу, правые, хотя и не без помощи власти, смогли достичь успеха. В.М. Пуришкевич, Н.Е. Марков 2-й, В.В. Шульгин, Г.Г. Замысловский и другие активно использовали думскую трибуну для пропаганды своих взглядов. Как отмечал историк Ю.И. Кирьянов, существование Думы хотя и с оговорками, но принималось большинством правых[13].

В отличие от А.И. Дубровина, отвергавшего саму идею Государственной думы, Марков 2-й вовсе не считал, что она ограничивает монарха: «Когда нас уверяют, что монарх потерял свою власть только потому, что он доверил нам частичку своей власти, то мы говорим — это не так. Нам монарх дал действительно часть своей власти, даровал возможность ею пользоваться на благо народу, как суду присяжных несомненно даровано право судить и ссылать даже в каторгу, но разве суд присяжных ограничивает власть монарха?»[14].

Проблема виделась многим правым не в самом факте существования Думы, а в её составе. «Теперь без Думы управлять нельзя. Не будет этой Думы, будет 4, 5, 6-ая!...», – так отзывался А.А. Киреев о негативной позиции В.А. Грингмута и его единомышленников[15]. Даже негативно настроенный к либералам публицист, писавший под псевдонимом Русский, пытаясь оформить в 1906 году единую «программу партии “Русского Народа”» приходил к выводу, что «Государственная Дума – необходимый в русском государстве высший орган русского государственного домоустроительства под главенством русского царя-самодержца. Она должна бы носить и название не Государственной думы, но Государевой думы. Она может считаться правильно устроенной только тогда, когда право решающего голоса в ней будет принадлежать лишь хозяевам — строителям государства, то есть одним лишь русским по народности, по православной вере, по убеждённости в необходимости в России неограниченного никем и ничем, кроме своей православно-христианской совести, царского самодержавия»[16].

В похожем духе, хотя и гораздо более резко признавал необходимость существования Думы великий князь Андрей Владимирович. Конечно, писал он в своем дневнике 1 марта 1917 года, Дума – дрянь, «но, несмотря на всё это, по-моему, Думу не следовало бы закрывать, как безнаказанно нельзя зашить ж… у человека в виду её смрадности. Организм должен иметь свои выходы как физиологические, так и государственные. В истории хорошо известно, что ни один парламент реальной пользы никогда не приносил»[17].

«Можно быть недовольным 3-й, 4-й Думой, 20-й, разгоните их, выберите настоящую русскую, но как учреждение Государственная Дума необходима: без этого России не существовать», заявлял Марков 2-й[18]. В полемическом задоре он призывал удалить прочь из Думы всех антигосударственников, которые в ней имеются, вплоть «до последнего швейцара».

М.О. Меньшиков в статье с характерным названием «Господская дума» также писал, что члены Думы должны вносить с собою психологию державного сознания, а не какого-нибудь партийного, провинциального, сепаратистского и всякий парламент, не отрицающий государственности, это, прежде всего, «господское учреждение». В Думе он видел «новый фундамент, подведенный под одряхлевшее здание государственности», полагая, что представители народа вызываются для поддержки власти, «но для поддержки … не слабых сторон чиновничества, … а в качестве опоры Верховной власти во всех ее державных заботах»[19].

К меньшинству, которое стремилось восстановить неограниченное самодержавие, и максимум соглашалось признать роль Думы «как учреждения законосовещательного», принадлежали Дубровин, К.Н. Пасхалов, Н.Н. Тиханович-Савицкий, Г.В. Бутми, П.Ф. Булацель и их сторонники.

Характерно в этой связи ретроспективное признание Шульгина, сделанное им уже после падения самодержавия, 27 апреля 1917 года. Выступая перед думцами всех четырёх созывов, он отметил, что поначалу многие из его единомышленников из правой среды встретили первые шаги Государственной Думы недружелюбно. Но с годами они научились ценить Государственную Думу, и этот процесс особенно усилился во время войны. Уже в эмиграции Марков 2-й признает, что к 1917 году идея конституции в лице Государственной Думы фактически победила идею самодержавия в лице Союза русского народа.

***

Таким образом, в начале ХХ века правые публицисты, близкие к славянофилам (Киреев, С.Ф. Шарапов) предлагали укрепить самодержавие путём созыва Земского Собора или с помощью реформы местного управления и «обуздания» бюрократического аппарата. Большинство же консерваторов после появления Государственной Думы разделилось на сторонников и противников её существования.

Существование Думы хотя и с оговорками, но принималось значительной частью монархистов. Её сторонники (Марков Тихомиров, Хомяков, Шульгин, и другие) пытались доказать, что Дума восполняет важный пробел, существовавший в государственных учреждениях, что это «необходимый в русском государстве высший орган государственного домоустроительства под главенством русского царя-самодержца» и её существование не ограничивает незыблемости монархического самодержавия. Противники Думы (Бутми, Грингмут, Дубровин, Пасхалов) ни в каком виде не принимали идею народного представительства.

В любом случае все эти попытки спасти основы самодержавия путём придания ему более современного, отвечающего «духу времени» облика оказались невостребованными ни властью, ни оппозицией, и на «рынке идей» консерваторы уже на рубеже веков стали заметно уступать своим оппонентам из либеральной и леворадикальной среды.

***

Послесловие Андрея Сорокина

Это был первый, «пристрелочный», очерк русской консервативной мысли начала ХХ века. Нетрудно заметить, что мысль эта имела здравые суждения о сути «демократических процедур» – и суждения эти сохраняют здравость и актуальность по сей день.

Тем не менее, в 1917 году «охранители», «традиционалисты-государственники» оказались организационно и идеологически беспомощными. Почему?

В очерке д.и.н. Александра Репникова ответ проходит настойчивым рефреном: отрицание народовластия, отрицание права народа России быть субъектом собственной истории. Герои нашего сегодняшнего исследования этот народ не замечают – и даже побаиваются. В «охранительском» понимании более чем 100-летней давности население страны – не более чем объект неусыпной заботы высших сословий и одновременно их кормовая база, обязанная обеспечивать во всех смыслах благосостояние избранных и вести себя благоговейно, богобоязненно и патриотично.

Такая идеология не могла стать опорой русской государственности и альтернативой ни Февралю, ни тем более Октябрю. Она и не стала.

 

Читайте также:

Виктор Мараховский. Бессмертный полк подарил вторую жизнь Дню Победы

Иван Зацарин. Фюреры Европы жили долго и счастливо. К 71-летию расстрела Муссолини

Виктор Мараховский. Прекратить «русскую бронзовую ночь». К 9-летию сноса «Алёши» в Таллине

Константин Сёмин. Политический Чернобыль. К 30-летию катастрофы

Александр Шубин. «Кровавое воскресенье» 1905 года: как власть сделала революцию неизбежной

Иван Зацарин. Почему империей стали не они. К 221-летию присоединения Литвы к России

Андрей Сорокин. Как стать героем истории. Урок соцреализма от х/ф «Экипаж»

Андрей Смирнов. Задачи, удачи и неудачи реформ Ивана Грозного: что об этом нужно знать

Иван Зацарин. Встреча, которая их напугала: к 71-летию рукопожатия на Эльбе

Иван Зацарин. Россия, которую они распилили. К 98-летию Закавказской федерации

Андрей Сорокин. Деньпобедное обострение. Как нам доказывают, что мы проиграли войну