Больше, чем жена. Часть 2

Люди раскрываются в письмах, написанных близким и друзьям. Мария Дмитриевна и Карл Васильевич Нессельроде, несмотря на то, что были супругами, находились в постоянной переписке — ведь они часто бывали в разъездах. Это было связано не только со служебными делами Карла Васильевича, но и с долгими раздельными путешествиями мужа и жены по Европе. В то время европейские вояжи, особенно лечение на водах, входят в моду у русской аристократии. Тем более что пароходное сообщение из Кронштадта в Любек или Штеттин существенно облегчало и ускоряло путь, занимавший примерно неделю.

Окончание. Начало см.: "Русский мир.ru" № 9 за 2024 год.

Наполеоновские войны закончились. В 1816 году граф Нессельроде вместе с Иоанном Каподистрией стали статс-секретарями Министерства иностранных дел. Началась мирная жизнь, а вместе с ней и путешествия.

Наполеоновские войны закончились. В 1816 году граф Нессельроде вместе с Иоанном Каподистрией стали статс-секретарями Министерства иностранных дел. Началась мирная жизнь, а вместе с ней и путешествия.

Карл Васильевич, пунктуальный во всем, с немецкой педантичностью сумевший навести порядок в работе вверенного ему министерства, любил и умел отдыхать. Отпуска Нессельроде отличались от кратковременных отлучек его подчиненных — он мог себе позволить отсутствовать на протяжении нескольких летних месяцев. Несмотря на то, что здоровья граф был отменного и страдал лишь подагрой, на лечении в Карлсбаде (ныне — Карловы Вары) или Киссингене он бывал регулярно.

Мария Дмитриевна, под стать супругу, тоже любила отдыхать подолгу. 3 апреля 1818 года Карл Васильевич писал своему коллеге и другу графу Шарлю-Андре Поццо ди Борго, в 1814–1834 годах занимавшему пост посла России во Франции, о планах Марии Дмитриевны на отпуск: "Моя жена тоже планирует совершить длительное путешествие. Ее здоровье настоятельно требует оказаться на водах Карлсбада. Она туда собирается в мае. Зиму планирует провести в Италии и вернуться сюда летом 1819 года". Отдыхая порознь, Мария Дмитриевна и Карл Васильевич непременно информировали друг друга об увиденном и услышанном. Когда Мария Дмитриевна находилась на отдыхе, она сообщала мужу о важнейших европейских событиях; если муж был в Европе по долгу службы или на отдыхе — она сообщала ему все важные новости из России. Ее письма содержат глубокий анализ событий, свидетельницей которых она являлась, и прекрасные портреты людей, с которыми она виделась. А это были представители европейской политической элиты.

Кроме того, Марии Дмитриевне часто писали влиятельные политики и дипломаты с просьбой довести содержание их корреспонденций до графа Нессельроде. К примеру, когда Карл Васильевич бывал в отпуске, так поступал российский дипломат Адам Фаддеевич Матушевич или французский эллинофил Жан-Габриэль Эйнар, информировавший графиню Нессельроде о событиях в Париже и греческих делах. Но из этого вовсе не следует, что Мария Дмитриевна оказывала влияние на принятие мужем политических решений, как порой писали о том современники. Так, баварский дипломат Оттон де Брэ отмечал, что граф Нессельроде, "полагаясь на здравый ум графини <...> имеет обыкновение не только беседовать с нею о делах политики, но, как говорят, зачастую советуется с нею". Сама Мария Дмитриевна отрицала свое политическое влияние на мужа, о чем писала, например, 4 апреля 1844 года сыну: "Ты же знаешь, твой отец не имеет привычки особо распространяться со мной на темы подобного рода". В данном случае речь шла о визите императора Николая Павловича в Лондон, который граф Нессельроде одобрял, а Мария Дмитриевна — нет. Она вовсе не подчинила себе мужа, скорее, она лишь делилась информацией и высказывала свое мнение.

Предпочитая модные — как правило, немецкие и английские — курорты, Мария Дмитриевна любила отдых активный, наполненный общением и встречами. Отдых для нее являлся, скорее, продолжением "работы" по сбору информации. В те годы начали входить в моду морские купания — английское новшество, введенное королем Великобритании Георгом IV. 18 августа 1829 года графиня Нессельроде сообщала сыну Дмитрию из французского Дьеппа: "Я иду на пляж, чтобы посмотреть на купающихся дам, и присутствую при очень комичных сценах; дети тут визжат как резаные поросята. Сегодня я посетила также баню герцогини Беррийской (Мария-Каролина Беррийская, вдова герцога Беррийского, сына французского короля Карла Х, и мать герцога Бордоского, наследника трона Бурбонов. — Прим. авт.), которая ее принимала вместе с остальными страждущими. Все время играла музыка, а неподалеку находился корабль, давший двадцать один пушечный залп. Все это я могу наблюдать каждый день, но мне и одного раза хватило".

ИЮЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Однако через год всем стало не до развлечений: Европу вновь накрыла революционная волна. Июльская революция 1830 года во Франции стала катализатором революционного движения общеевропейского масштаба. После Июльской революции отношения между Россией и Францией стали весьма напряженными: император Николай I негативно воспринимал рожденный на баррикадах режим короля Луи-Филиппа Орлеанского. Соответственно, контакты между двумя странами были ограниченны, а император Николай Павлович и вовсе был против того, чтобы его подданные, тем более высокопоставленные, посещали Париж и наносили официальные визиты французскому монарху.

Граф Нессельроде, с 1829 года являвшийся вице-канцлером империи, а в 1845-м ставший канцлером, разумеется, поездок в Париж избегал, хотя, как отмечал его внук Анатолий, "на протяжении всей своей жизни активно интересовался тем, что происходило на берегах Сены". В 1839 году граф Нессельроде писал супруге из Бадена: "Меня здесь окружают французы, и чем больше я общаюсь с представителями этой нации, тем больше они мне нравятся. Почему же, взятые по отдельности, они очаровательны, но, объединяясь, становятся невыносимыми?" Однако если граф в Париж не ездил, то это не значит, что у него не было там личных доверенных корреспондентов.

И одним из таких бесценных корреспондентов была его собственная супруга, которая регулярно навещала французскую столицу и писала оттуда мужу обстоятельные письма, а точнее — настоящие аналитические записки о внутриполитической ситуации во Франции. Кроме того, в Париже у самой Марии Дмитриевны было немало осведомленных знакомых, и информацией, полученной от них, она щедро делилась с мужем.

Несмотря на то, что графине больше нравилась Англия (хотя в свое время она находила ее скучной), Париж Мария Дмитриевна посещала часто. Вот что писала графиня Нессельроде сыну Дмитрию 9 августа 1831 года из Великобритании: "Когда тебе исполнится семнадцать лет, ты начнешь учить английский. Чтобы хорошо понимать эту страну, чтобы наслаждаться ею, надо безупречно знать язык. Тогда ты сможешь оценить то совершенство, которое царит здесь во всем, и ту стабильность, которая здесь повсеместно чувствуется; все это поистине удивительно. Только здесь есть действительно крупные собственники. Им принадлежит все, что только есть значительного, и какие это богатства!" Правда, Мария Дмитриевна сетовала на дороговизну английской жизни: "Если что меня и разочаровывает, так это то, что для жизни здесь нужно слишком много денег <...> Ничего нельзя увидеть, не дав чаевых; я удивляюсь, как еще не платят за воздух, которым дышат!"

Во время этой поездки, перемещаясь с одного берега Ла-Манша на другой, Мария Дмитриевна встретилась в Дьеппе с графом Поццо ди Борго (см.: "Русский мир.ru" № 4 и 5 за 2024 год, статья "Корсиканская тень Наполеона"). Тот планировал совершить путешествие в Англию, но из-за напряженной международной ситуации, связанной с восстанием в 1831 году в царстве Польском, отказался от этой идеи. Поскольку Поццо ди Борго не испытывал большого желания оставаться в беспокойном Париже, Мария Дмитриевна, прежде весьма критически оценивавшая этого дипломата, теперь убеждала мужа, что в интересах России и в целом в интересах европейской стабильности необходимо убедить гордого корсиканца остаться на своем посту посла империи во Франции. Она писала Карлу Васильевичу 13 сентября 1831 года: "Он очень необходим на этом месте, надо, чтобы он там остался. Он — консультант всех дипломатов; сохранить его на своем посту — значит оказать услугу всей Европе. Он так привык к своей службе, что, несмотря на отчаяние, испытываемое им при этом режиме (Июльской монархии.— Прим. авт.), я сомневаюсь, что он смог бы приспособиться к спокойной жизни..."

ПАРИЖСКИЕ ХРОНИКИ

Прошло девять лет, и Европу захлестнул новый кризис: на Востоке разгорелся конфликт между турецким султаном и его вассалом, пашой Египта Мухаммедом Али. В самый разгар Восточного кризиса, в ноябре 1840 года, Мария Дмитриевна оказалась в Париже и, как обычно, обо всем увиденном и услышанном информировала мужа.

В столице Франции графиня Нессельроде активно интересовалась как политикой, так и светской жизнью, тем более что тогда эти сферы были теснейшим образом взаимосвязаны. Эту черту очень тонко подметил князь Петр Андреевич Вяземский: высший свет и политика — "два сросшиеся сиамца".

Июльская монархия ввела моду на политику, палата депутатов стала модным местом, активно посещаемым представителями и представительницами высшего света. Поэтому знаменитых людей можно было увидеть и в светских салонах и в палате депутатов, причем это были, как правило, одни и те же персоны. В палату мог попасть любой желающий, но предварительно нужно было отстоять очередь, особенно в те дни, когда должны были выступать прославленные ораторы. Еще можно было получить заветный билетик от кого-то из парламентариев или дипломатов. Заседание палат князь Вяземский называл не иначе как "утренним спектаклем".

Мария Дмитриевна, конечно, бывала в Парижской опере, где граф Петр Петрович Пален, посол России во Франции, любезно предоставил ей свою ложу, но с не меньшим энтузиазмом она посещала и заседания палаты депутатов. 26 ноября она сообщала мужу: "Я присутствовала на заседании Палаты и была до конца дискуссии по Адресу (адрес палаты депутатов в ответ на тронную речь короля. — Прим. авт.). Чтобы там найти место, надо было прийти в Палату в полдень, зная, что выйдешь оттуда только в шесть часов вечера". Однако, продолжала Мария Дмитриевна, "эти долгие заседания кажутся короткими, такой интерес они вызывают, и я не знаю, случались ли когда-либо еще дебаты столь же бурные, как сейчас". 28 ноября она снова пишет мужу: "С полудня до шести часов я на дебатах в Палате, которые гораздо интереснее слушать, нежели читать. Непостижимо, но там теряется даром столько времени! Лишь в два часа достопочтенные депутаты решаются занять свои места; у них вид неприлежных учеников; после каждого выступления они совершают прогулку и с шумом возвращаются на свои места".

К слову, Карл Васильевич вовсе не разделял восторгов супруги и не считал посещение палаты депутатов интересным и полезным времяпрепровождением. Своему другу и коллеге дипломату барону Петру Казимировичу Мейендорфу он писал 13 февраля 1841 года: "Я не желаю испытывать такого счастья, у меня это вызывает большую скуку. Чем старше я становлюсь, тем больше пустые слова вызывают у меня антипатию, и ничто лучше, чем дебаты во французской Палате не подтверждают того факта, что они устраиваются вовсе не для того, чтобы совершать добрые дела".

Но Марию Дмитриевну политическая жизнь Франции увлекала; из политиков она особо выделяла Адольфа Тьера, только что отправленного королем в отставку. Тьер был не только ведущим политиком Июльской монархии, но и ярчайшим оратором — наряду с Пьером-Антуаном Берье, Франсуа Гизо и Альфонсом Ламартином, на выступления которых светской публике было трудно попасть. Вот как графиня Нессельроде оценивала Тьера-оратора: "Тьер говорит хорошо и очень быстро; он спокоен, но иногда взрывается; я его считаю способным увлекать своим чистосердечием и личной самоотверженностью. Нельзя сомневаться, что у него много сторонников, и возможно, он еще вернется к делам..."

Эта симпатия к Тьеру не осталась не замеченной парижским светом. Например, проницательная герцогиня Доротея де Дино, одна из влиятельнейших дам эпохи, сообщала в своем "Дневнике", что графиня Нессельроде приняла у себя Адольфа Тьера и была им совершенно очарована. По словам герцогини, "зная увлекающуюся натуру мадам Нессельроде, можно понять ее восторженное отношение даже к Тьеру!" Правда, буквально через несколько дней она записала: "Держу пари, что мадам Нессельроде увлеклась Тьером только для того, чтобы составить фронду увлечению Ливен Гизо". Как известно, княгиня Дарья Христофоровна Ливен (см.: "Русский мир.ru" № 6–8 за 2024 год, статья "Нетитулованная королева европейской дипломатии") и известный французский политик Франсуа Гизо с 1837 года и до конца смерти Ливен в 1857-м были неразлучны, но так и не составили семейной пары. А Доротея Дино сама симпатизировала Тьеру.

В целом же, как отмечала герцогиня Дино, графиня Нессельроде за полтора месяца пребывания в Париже "не была при Дворе и, соответственно, в высшем свете, вела холостяцкий образ жизни и восхищалась своим сумасбродством". И добавила: "Я не уверена, что граф Нессельроде разделяет ее восторги".

Парижская опера (официальное название "Театр Королевской музыкальной академии"), с 1821 по 1873 год находилась в здании на улице Ле Пелетье. 1821 год. Раскрашенная гравюра

В эти годы, в условиях напряженных отношений между Россией и Францией, положение российского посольства в Париже было весьма непростым. Если при графе Поццо ди Борго в 1814–1834 годах российское посольство было центром не только политической, но и светской жизни, то при графе Петре Палене, занимавшем этот пост с конца 1835 года, ситуация изменилась, да и финансирование посольства было существенно сокращено: для императора Николая Павловича контакты с Францией Луи-Филиппа не были приоритетными. Сам граф Пален, в условиях обострения двусторонних отношений на фоне Восточного кризиса, чувствовал себя в Париже не особенно комфортно, о чем Мария Дмитриевна сообщала мужу 11 декабря 1840 года: "С момента моего приезда сюда я нашла Палена очень удрученным; дела, вместо того чтобы его интересовать, возбуждать его любопытство, вызывают у него лишь скуку. Чтобы хорошо управлять делами, ему не хватает не способностей, а вкуса..." В конце 1841 года в результате дипломатического инцидента между двумя странами граф Пален покинул Париж и больше к своим обязанностям не вернулся. Интересы России во Франции представлял поверенный в делах Николай Дмитриевич Киселев.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ПРАХА

Наверное, самый интересный момент, связанный с пребыванием графини Нессельроде в Париже, — это ее присутствие на церемонии перезахоронения останков Наполеона Бонапарта 15 декабря 1840 года. Французы именуют эту церемонию "Возвращением праха". Это была грандиозная акция, на которой присутствовал весь Париж — около 800 тысяч человек! Об этом событии оставили воспоминания многие современники.

На Марию Дмитриевну церемония не произвела особого впечатления. Она писала Карлу Васильевичу 17 декабря 1840 года: "Ты можешь сказать Мари (дочери. — Прим. авт.), что ей нечего сожалеть о том, что она не присутствовала на церемонии перезахоронения останков Наполеона <...> единственное чувство, которое я из нее вынесла, — это полное разочарование". Мария Дмитриевна могла хорошенько разглядеть происходящее: за 100 франков она сняла балкон четвертого этажа особняка на Елисейских Полях, в непосредственной близости от Триумфальной арки.

Графиню поразило отсутствие какого-либо религиозного трепета среди зрителей, о чем писали многие очевидцы; для парижан это было просто зрелище, спектакль: "Никаких эмоций, никакого порыва, никаких подбрасываемых в воздух шляп; я не верила своим глазам, но у этой огромной массы людей было только любопытство, ничего более". По ее словам, вся эта пышная церемония "от начала до конца была лишь комедией". А знаменитый современник событий, Виктор Гюго, к этому времени — страстный поклонник Наполеона Бонапарта, назвал церемонию "монументальной галиматьей".

ПОЛИТИКА И ПОЛИТИКИ

Марии Дмитриевне доставляло удовольствие вращаться среди самых именитых особ, о чем она не без тщеславия сообщала: "На одном обеде у Ротшильда (герцогиня Доротея де Дино после смерти князя Ш.-М. де Талейрана продала его особняк на улице Сен-Флорантен барону Джеймсу Майеру Ротшильду, где он устраивал блестящие приемы. — Прим. авт.) слева от меня сидел Монталиве (Март-Камиль Башассон, граф де Монталиве, известный французский государственный деятель, неоднократно занимавший министерские посты в годы Июльской монархии.— Прим. авт.), с которым я непрерывно болтала; сегодня у меня любопытный обед, а завтра — не менее интересный вечер. Когда я покину Париж, я смогу сказать, что я общалась со всеми важными персонами дня сегодняшнего и дня завтрашнего". Банкир и барон Джеймс Ротшильд был не только богатейшим, но и влиятельнейшим человеком Франции; граф Монталиве — пэром Франции и ведущим политиком.

18 декабря 1840 года графиня Нессельроде сообщала мужу об очередном вечере, на котором среди прочих известных политиков присутствовал Адольф Тьер. Она отметила: "Видя его в обществе, такого веселого и исполненного добродушия, едва ли можно себе представить, что этот маленький человечек (Тьер был очень невысокого роста. — Прим. авт.) мог подвергнуть Европу опасности кровавой войны". Графиня имела в виду воинственную риторику Тьера и политику роста вооружений после подписания Конвенции 15 июля 1840 года об урегулировании Восточного кризиса. При этом французы, по словам графини, несмотря на то, что Тьер подверг Францию опасности войны, отдавали предпочтение именно ему, а не умеренному и склонному к компромиссам Франсуа Гизо. Тьер, по словам Марии Дмитриевны, "удовлетворил тщеславие французов <...>, и я не удивлюсь, если он вернется к делам. Надеялись, что в ходе церемонии (перезахоронения останков Наполеона. — Прим. авт.) разразятся беспорядки и Гизо будет вынужден уйти в отставку". Между тем к власти Тьер при Луи-Филиппе, как известно, не вернулся, но спустя много лет, в отличие от Гизо, его ожидала блестящая политическая карьера — он стал первым президентом Третьей республики.

18 декабря в письме мужу графиня сделала весьма интересное наблюдение: "Ты знаешь, кто вице-король и даже король во Франции? Это Ротшильд. Будучи на днях у него на ужине, я долго болтала с ним <...> и вывела его на свободный разговор. "Я знаю их всех (министров), — сказал он, — я их вижу ежедневно, и, если я замечаю, что проводимая ими политика противоречит интересам правительства, я иду к королю, которого могу видеть в любое время, и говорю о своих наблюдениях. Поскольку он знает, что я могу много потерять и желаю только спокойствия, он мне очень доверяет, прислушивается ко мне и принимает во внимание все то, что я ему говорю".

В целом же Мария Дмитриевна не верила в возможность длительного существования режима Луи-Филиппа, но полагала, что именно меркантильность французов и их стремление к материальному преуспеванию могли удержать страну от социальных потрясений: "Материальный интерес, стремление сохранить богатство и страх потерять то, чем владеют, — вот единственные гарантии, позволяющие нам надеяться, что режим устоит. Ротшильд прав, надо щадить тщеславие французов, не надо их ожесточать, и тогда они мало-помалу успокоятся..."

В одном из писем, выражая негодование по поводу берлинских газет, печатавших всевозможные нелепости по поводу России и русских, графиня сообщала: "Меня это так раздражает, что, несмотря на то, что я ненавижу Луи-Филиппа, я хотела бы, чтобы Россия по-братски сблизилась с Францией хотя бы для того, чтобы уколоть другие нации, которые, увидев это, не замедлили бы переменить свой тон".

После подписания Конвенции 15 июня 1840 года по Восточному вопросу Россия пыталась укрепить отношения с Великобританией, однако прагматичная графиня Нессельроде весьма скептично относилась к долгосрочному русско-английскому сближению. "В Германии, как и во Франции, сильно сомневаются, что это согласие, которое, вроде бы, царствует между вами и англичанами, может долго продлиться; позволь мне сказать, что я разделяю это мнение, — писала она мужу. — Англичане нас окружают со стороны Персии; они повсюду, где мы хотим укрепить свое влияние". В другом письме она сообщала Карлу Васильевичу: "По моему скромному мнению, вы слишком любезны с англичанами, которые всегда были фальшивыми братьями и бросали нас, как только мы становились им ненужными".

В конце февраля Мария Дмитриевна покинула французскую столицу. 24 февраля герцогиня Доротея де Дино записала в своем дневнике: "Мадам Нессельроде оставила Париж в восторге от своего образа жизни, от вещей и от людей".

ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Еще в самом начале 1830-х годов, сразу после Июльской революции, граф Нессельроде полагал, что Европа вступила в полосу дестабилизации. Он с грустью писал княгине Дарье Христофоровне Ливен 1 октября 1831 года: "Дорогая княгиня, сколько мы будем жить, столько и не будет ни мгновения спокойствия в мире. Бельгия, Греция, Польша..." Однако очередная революционная буря разразилась спустя семнадцать лет, в 1848 году. Авторитет Российской империи в это время был как никогда высок, а императора Николая Павловича даже сравнивали с Наполеоном на пике его могущества.

Не соглашусь с распространенным мнением, что за внешнеполитическими успехами Николай I и его окружение не видели серьезных внутренних проблем. Графиня Нессельроде была в числе этих вдумчивых свидетелей. Еще до революционных потрясений, 14 мая 1847 года, она писала супругу из Берлина: "Всегда были злоупотребления в нашей стране, но никогда они не были настолько вопиющими, что глаза лезут на лоб; прежде был патриотизм, которым все прикрывалось; сейчас наступает время говорить о том, что стыдливо скрывали. Я спрашиваю себя, когда мы выйдем из этого унизительного состояния?"

Между тем, несмотря на то, что Европа была охвачена революцией, Мария Дмитриевна все-таки думала о традиционном отдыхе на водах. Граф Нессельроде писал своему зятю, дипломату Михаилу Иринеевичу Хрептовичу: "В нынешнем состоянии дел сомнительно, чтобы моя супруга поехала в Баден. Я не могу ее отправить в центр баррикад и по железной дороге со сломанными рельсами". В другом письме он сообщал барону Мейендорфу: "К моему сожалению, я вынужден убедить мою жену отказаться от путешествия <...> А вы знаете, что для нее нет спасения вне Бадена <...> Следовательно, она останется в Петербурге <...> надо одержать победу, надо действовать быстро". Однако Мария Дмитриевна все-таки решила отправиться на популярный австрийский термальный курорт Бад-Гастайн (другие наименования — Гаштейн, Гаштайн), но 6 августа 1849 года скоропостижно скончалась от апоплексического удара. Ее тело было перевезено в Россию и предано земле в Духовской церкви Александро-Невской лавры.

"37 ЛЕТ СЧАСТИЯ"

Карл Васильевич пережил супругу на тринадцать лет. Ему и всей России предстояло испытать тяжелые времена, связанные с Крымской войной, и выдержать обвинения в том, что он систематически предавал интересы России. Напротив, он делал все, чтобы не допустить вооруженного столкновения, предупреждая императора, что Россия может оказаться в международной изоляции. Несмотря на то, что он сам установил срок своего выхода в отставку, который подходил в 1855 году, он остался на своем посту до окончания войны, тем самым взяв на себя ответственность за поражение.

В своих неоконченных автобиографических "Записках" граф Нессельроде писал, что супруга доставила ему "37 лет счастия". Мария Дмитриевна была не просто женой, а настоящей помощницей и постоянным корреспондентом своего мужа. Обладая острым, проницательным умом, здраво рассуждая о людях и событиях, она не навязывала свою позицию мужу, а лишь снабжала его полезной информацией. Умная, властная, проницательная, влиятельная, богатая, она вызывала зависть и раздражение у окружающих, а по-настоящему раскрывалась только перед близкими людьми.

Живя в эпоху, когда свет и политика были теснейшим образом взаимосвязаны, Мария Дмитриевна относилась к плеяде влиятельных хозяек европейских салонов, таких как княгиня Дарья Ливен, графиня Адель де Буань, герцогиня Доротея де Дино, леди Джерси. Она полностью разделила и судьбу своего мужа, к которому как современники, так и потомки относились весьма предвзято. И, как и в случае с графом Нессельроде, ее жизнь и деятельность нуждаются в объективном осмыслении.