Проблема мира во время войны

10/12/2013

Текст выступления

 

После первых же крупных неудач на фронте, политики обычно начинаются задумываться о мире и ценить то, что потеряли. Первая мировая не исключение. Разговоры о возможности сепаратного мира возникли в Германии уже в конце 14-года.  В 15-м разговоры перешли уже в тайные попытки зондажа России — перспектива продолжения войны на Востоке, пугала Берлин больше, чем война на Западе. Даже несмотря на «великое отступление» русских. Существовала в Берлине и иллюзия, что сепаратному миру с Россией помогут родственные связи Вильгельма и Николая. Наконец, в 16- году Вильгельм уже открыто в рейхстаге выступил с предложением о мире, которое было дружно отвергнуто всеми членами Антанты. Во всей этой «мирной интриге» в разгар войны и предлагаю разобраться.

Для начала стоит договориться о терминах. На самом деле никаких серьезных сепаратных переговоров о мире в течение той войны не было. А  вот зондаж и зондаж весьма активный по поводу возможности начать такие переговоры действительно был. И инициатива здесь исходила из Берлина.  На первый взгляд, это может показаться странным, поскольку на счету немцев военных успехов в начале войны было больше, чем у ее противников. Но это, если забыть старое правило: выигранное сражение не означает победу в войне. Вспомним хотя бы 1812 год, когда Наполеон успешно дошел до Москвы, а войну, тем не менее,  проиграл.

Вот и тут нечто схожее.  Выиграв немало сражений, Берлин уже к концу 14 года начал понимать, что проигрывает войну. План Шлиффена, согласно которому было необходимо молниеносно вывести из борьбы Францию, чтобы избежать войны на два фронта, провалился. А Галицийская битва, в ходе которой русские разгромили австрийцев, показала, что Вена в одиночку без немецкой помощи справиться с Россией не способна. Да и Великобритания, полагавшая до войны, что сможет обойтись на суше лишь небольшим экспедиционным корпусом, втянувшись в драку, провела закон о всеобщей воинской обязанности, то есть, взялась за дело всерьез и усилила свой сухопутный потенциал.

Как считал глава германского Генштаба Фалькенгайн: «До тех пор, пока Россия, Франция и Англия держатся вместе, нам невозможно победить противников и … обеспечить для нас подобающий мир. Или Россия, или Франция должны быть отделены. Прежде всего, мы должны стремиться к тому, чтобы побудить к миру Россию… Можно с уверенностью ожидать, что если Россия пойдет на мир, то также поступит и Франция».

Отсюда и нарастающий интерес к теме сепаратных переговоров с Петроградом. Как обычно бывает в таких случаях, полного единодушия в германской политической и военной элите, по поводу сепаратных переговоров не было. Кто-то готов был вернуться к довоенным позициям, кто-то хотел сохранить за собой уже завоеванное, а кто-то надеялся продиктовать России более жесткие условия мира, а потому считал, что лучше было бы еще повоевать. Но в целом переговорная идея существовала и периодически обретала конкретные формы. В этих случаях, формально инициатива обычно исходила от послушной немцам Вены, однако за ее спиной всегда стоял Берлин.

Одна из самых первых попыток зондажа была предпринята через датчан. В конце февраля 1915 года Петроград посетил посланец датского короля Андерсен, который  встретился и с Николаем II,  и с министром иностранных Сазоновым, и с графом Витте, который был в ту пору уже не у дел, но все еще имел обширные связи и авторитет.  Беседовал датчанин и со своей соотечественницей — вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Однако ответ получил везде один и тот же — нет.

Вторая хорошо известная попытка связана с именем княгини Васильчиковой — фрейлиной царицы и вдовствующей императрицы, которая имела огромные связи при дворе. Война застала княгиню в ее австрийском имении под Веной, где она и застряла. Ее то и решили использовать в качестве посредника. Первые две попытки княгини связаться с Николаем II письмом закончились неудачей, царь эти письма просто проигнорировал. Тогда Васильчикову отправили на российско-шведскую границу, чтобы она смогла добраться до Петрограда. Но и из этой затеи ничего не вышло. Царь, разгневанный активностью Васильчиковой, лишил ее придворных должностей, а затем и вовсе отправил княгиню подальше от столицы в Вологду.

Как пишет историк Вячеслав Шацилло: «В конце января 1915 года миротворческую активность вслед за датским королем стал проявлять и король испанский Альфонс. Он сообщил австро-венгерскому послу в Мадриде о том, что «у него имеются хотя и не письменные, но вполне определенные признаки того, что русский царь желает заключить мир с Германией и Австро-Венгрией и принять испанское посредничество». Исходным пунктом для начала подобных переговоров, по мнению Альфонса, должно было стать освобождение всех оккупированных территорий».

Однако от услуг испанского короля Вена и Берлин на тот момент отказались. Посол Вены в Мадриде получил указание поблагодарить короля за его миротворческие усилия и сказать, что «положение еще не зашло настолько далеко», чтобы добиваться мира с противником, а «военная и хозяйственная ситуация в Австро-Венгрии такова, что она со спокойствием может ожидать долговременную войну». Думается, что в тот момент от услуг испанцев отказались под впечатление от немецких успехов на Восточном фронте.

Тем не менее, вопрос о сепаратном мире не был снят с повестки дня даже в том тяжелейшем для России 15 году. 5 апреля эта тема снова стала главной на встрече начальников генеральных штабов Германии и Австро-Венгрии. В конце июня — начале июля снова началась активная переписка по поводу следующей посреднической миссии посланника датского короля Андерсена. В результате он снова отправился в Россию, еще раз разговаривал с царем, но получил от него все тот же негативный ответ. Как заявил Николай: «Россия сможет заключить только общий с союзниками мир». Позже была и еще одна также провальная миссия Андерсена.

Наконец, в 16-м году Вильгельм выступил с мирной инициативой уже открыто в рейхстаге, однако Антанта единодушно отвергла и это предложение. Не понравился и немецкий тон предложения о мире (Вильгельм говорил, как победитель), и сами германские условия. Они были неприемлемы и для Петрограда, и для Парижа, и для Лондона.

Разумеется, и при царском дворе существовала своя германофильская партия, которая стремилась к сепаратному миру с Берлином. Милюков, например, в своих мемуарах рассказывает о том, что придворные германофилы даже подготовили на имя государя записку, где доказывали, что с Берлином надо не воевать, а объединить усилия, чтобы защитить самодержавие. Узнав об этой записке, как рассказывает Милюков, группа депутатов Думы с ее авторами попытались поговорить, однако те от разговора уклонились. Судя по всему, Николай II эту записку оставил без внимания.

Подводя итог, можно сказать, Россия доказала, что держит слово, данное союзникам. В этом смысле ничего не изменил и Февраль.

На сепаратные переговоры пошли лишь принципиальные пораженцы — большевики, целенаправленно разлагавшие русскую армию. Они и подписали Брестский мир. «Похабный мир», если использовать терминологию самого Ленина.

 

Дополнительная информация по теме ...

 

Фрагмент из книги Евгения Белаша «Мифы первой мировой» [1]:

ШПИОНСКИЕ СТРАСТИ

«В преддверии войны, а особенно с ее началом обвинения в шпионаже выдвигались против самых разных людей. Обилие немецких фамилий в западных областях и на командных должностях в армии (до пятой части генералов, до трети командиров гвардии и высших строевых должностей были этническими немцами) вызывало недоумение.

Пожалуй, первым из знаменитых отечественных «шпионов» был полковник Мясоедов — близкий знакомый военного министра Сухомлинова. Сергей Николаевич Мясоедов окончил кадетский корпус, в 1892 г. перешел из армии в отдельный корпус жандармов, с 1894 г. занимал место помощника начальника железнодорожного жандармского отделения в Вержболове, у границы с Германией, а с 1901 г. по осень 1907 г. состоял уже начальником Вержболовского отделения. Через Вержболово регулярно ездили самые высокопоставленные лица, вплоть до августейших особ России и Германии. В частности, 18 сентября 1905 г. германский император, любивший пышные жесты, даже провозгласил за завтраком тост «за русского ротмистра Мясоедова» и подарил свой портрет с автографом. Товарищи ему завидовали, и для железнодорожных жандармов Мясоедов, увешанный иностранными орденами (он имел ордена Баварии, Франции, Пруссии, Испании, Португалии, Персии и т. д. — Е.Б.), был идеалом.

В 1907 г., когда еще продолжалась революция, а Царство Польское было на осадном положении, Мясоедов оказался замешан в дело о контрабанде оружия. Он показал, что найденные у обвиняемых «тюки с прокламациями, оружием и взрывчатыми веществами» легко могли быть подброшены «агентом жандармского ротмистра (по другим данным, корнетом) Пономаревым». Мясоедов также заявил, что агенты полиции и ему подбросили «взрывчатые снаряды и нелегальную литературу; что он вовремя заметил». По отзыву генерала Курлова, тогдашнего и.о. вице-директора Департамента полиции, «Пономарев был типичным провокатором, за что я не только уволил его из корпуса, но и предал суду». П. А. Столыпин, шеф жандармов, обвинил Мясоедова в порочении офицеров жандармского корпуса, и тот ушел в отставку.

Около 1910 г. Мясоедов познакомился с Сухомлиновым и способствовал его женитьбе на 26-летней Бутович. Предварительно она была разведена с помощью Мясоедова, искавшего лжесвидетелей неверности мужа, т. к. развод по обоюдному соглашению был тогда юридически невозможен. Жениху был 61 год, и такая скандальная женитьба генерал-губернатора вызвала немалый резонанс.

В сентябре 1911 г. Мясоедов был вновь прикомандирован к жандармскому управлению в распоряжение военного министра «для наблюдениями за попытками пропаганды в войсках». В апреле 1912 г. в заседании Комитета государственной обороны председатель А.И. Гучков заявил, что во главе контрразведки Военного министерства стоит «подозрительный полковник, удаленный из корпуса жандармов». По другой версии, об «учреждении в армии специального органа политического сыска с немецким шпионом во главе». Имя Мясоедова не называлось, но все поняли, о ком идет речь. Дело кончилось публичным скандалом, поэтому, хотя фактически обвинения доказаны не были, Мясоедов был снова уволен. В попытке восстановить репутацию Мясоедов даже прибег к шантажу Сухомлинова, пользуясь своей ролью в бракоразводном процессе и требуя официальной реабилитации от имени министерства.

С началом войны, несмотря на понятное охлаждение отношений между Сухомлиновым и Мясоедовым, последний обратился с письмом о назначении его в действующую армию и получил положительный, хотя и частный ответ. В ноябре 1914 г. Мясоедов, как знающий немецкий язык и приграничную местность, был прикомандирован к 10-й армии в Восточной Пруссии.

17 декабря 1914 г. в Петроград из Швеции приезжает подпоручик 23-го Низовского полка Я. Колаковский. За несколько месяцев до того он попал в плен, предложил немцам свои услуги как шпион и, перебравшись в Россию, явился с повинной. На первом допросе Колаковский показал, что ему было поручено 1) взорвать мост через Вислу у Варшавы (награда — 200000 рублей); 2) убить Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича (1 млн рублей); 3) переговорить с комендантом крепости Новогеоргиевск о сдаче ее за 1 млн рублей. И только на третьем допросе 24 декабря (т.е. через неделю) Колаковский вспоминает, что немецкий лейтенант Бауэрмейстер «советовал мне обратиться в Петрограде к отставному жандармскому полковнику Мясоедову, у которого я мог узнать много ценных для немцев сведений». На четвертом допросе 8 января 1915 г. Колаковский показал: «В России мне был указан только полковник Мясоедов, но роль его в деле шпионажа мне никто не рассказал». Уже через день в изложении допрашивавшего его офицера Колаковский заявил: «Особо германцами было подчеркнуто, что германский Генеральный штаб уже более 5 лет пользуется шпионскими услугами бывшего жандармского полковника и адъютанта военного министра Мясоедова». А в феврале 1915 г. Колаковский рассказывает, что Мясоедов работал на немцев, еще будучи жандармом, т. е. до апреля 1907 г.

18 февраля 1915 г. Мясоедов был арестован и уже через месяц, 18 марта 1915 г., осужден. Суд продолжался всего один день, хотя доказательства шпионажа были только косвенными и по конкретным обвинениям Мясоедова оправдали, меньше чем через 6 часов он был повешен. Один из руководителей немецкой разведки Вальтер Николаи отмечал, что «вынесенный ему (Мясоедову) во время войны смертный приговор за измену в пользу Германии совершенно непонятен» (конечно, это можно списать на стремление «прикрыть» агента, но зачем?). Любопытно, что еще осенью 1914 г. появились слухи об измене и самого Верховного главнокомандующего Николая Николаевича.

Следующим «шпионом» стал сам Сухомлинов, которому припомнили и тесное знакомство с Мясоедовым, и статью «Россия готова», и поведение как военного министра в начале войны. 20 апреля (3 марта) 1916 г. он был арестован. Именно шпионами Сухомлинов и Мясоедов не были, но их репутация и насущная необходимость найти козлов отпущения за провал войны сделали все необходимое. Сэр Эдвард Грей, английский министр иностранных дел, сказал главе думской делегации А.Д. Протопопову (и тоже будущему «шпиону»!): «Ну и храброе у вас правительство, раз оно решается во время войны судить за измену военного министра». Характерно, что шпиономания охватила все воюющие страны, но без публичных обвинений в шпионаже высших военных чинов.

Таким образом, Мясоедов «потянул» за собой Сухомлинова, а безуспешные обращения родственников к императрице и Распутину о защите били уже по ним и лично Николаю II. С убийством Распутина следующей мишенью для нападок становилась уже как минимум жена царя. Парадоксально, но сведение политических счетов и попытки защиты чести императорской семьи только расшатывали монархию. И русский генерал мог сказать англичанам в начале 1917 г.: «Что мы можем поделать. У нас немцы везде. Императрица — немка».

Фрагмент из книги Николая Головина «Россия в Первой Мировой войне» [2]:

Кампания 1916 года

Кампания 1916 г. начинается опять требованием со стороны союзников помощи от России. 

Германские атаки на Верден ускоряют начало наступательных операций на наших Северном и Западном фронтах. Несмотря на то, что время года делало невозможным ведение в России каких-либо наступательных операций, русское Верховное главнокомандование решило все-таки произвести таковую в широком размере для отвлечения на себя немецких сил с французского театра. Атаки начались на Западном фронте в районе озера Нарочь 15 марта и на Северном фронте в районе Якобштадта и Двинска 21 марта. Прорывы не удались. Захват 2-3 тысяч пленных и оттеснение противника на некоторых участках на 2-3 версты, конечно, не отвечали тем громадным потерям, которые понесли русские армии. 30 марта приказано было приостановить наступление. Правда, помощь французам была осуществлена, так как с 22 по 30 марта германские атаки у Вердена прекратились, но неудача наступления не могла не оказать влияния на моральную сторону русского командования.

В этом мы можем убедиться из одного характерного разговора с генералом Алексеевым, записанного М. Лемке в его книге «250 дней в Царской Ставке». Этот разговор происходит 29 марта, т.е. непосредственно под впечатлением вышеупомянутых наступлений на наших Северном и Западном фронтах.

М. Лемке, состоявший офицером военно-цензурного отделения Ставки, беседовал со своим начальником, генерал-квартирмейстером Ставки, генералом Пустовойтенко, когда в комнату вошел М.В. Алексеев.

В завязавшемся разговоре М. В. Алексеев сказал:

«— Да, настоящее не весело...

— Лучше ли будущее, Ваше Высокопревосходительство? — спросил М. Лемке.

— Ну, это как знать... — ответил М. В. Алексеев. — О, если бы мы могли его предупредить без серьезных ошибок. Это было бы величайшим счастьем для человека дела и величайшим несчастьем для человека чувства...

— Верующие люди не должны смущаться таким заглядыванием, потому что всегда будут верить в исправление всего Высшею Волею, — вставил Пустовойтенко.

— Это совершенно верно, — ответил Алексеев, — и вы знаете, только ведь и живешь мыслью об этой Высшей Воле, как вы сказали. А вы, вероятно, не из верующих? — спросил он М. Лемке.

— Просто атеист, — посмеялся Пустовойтенко...

— Нет, а я вот счастлив, что верю, и глубоко верю в Бога, и именно в Бога, а не в какую-то слепую и безличную Судьбу. Вот вижу, знаю, что война кончится нашим поражением, что мы не можем кончить ее чем-нибудь другим, но, вы думаете, меня это охлаждает хоть на минуту в исполнении своего долга? Нисколько, потому что страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него рукой Божьей Помощи, чтобы потом встать во всем блеске своего богатейшего народного нутра.

— Вы верите также в это богатейшее нутро? — спросил Лемке.

— Я не мог бы жить ни одной минуты без такой веры. Только она и поддерживает меня в моей роли и моем положении... Я человек простой, знаю жизнь низов гораздо больше, чем генеральских верхов, к которым меня причисляют по положению. Я знаю, что низы ропщут, но знаю и то, что они так испакощены, так развращены, так обезумлены всем нашим прошлым, что я им такой же враг, как Михаил Савич, как вы, как все мы...

— А вы не допускаете мысли о более благополучном выходе России из войны, особенно с помощью союзников, которым надо нас спасти для собственной пользы?

— Нет, союзникам вовсе не надо нас спасать, им надо только спасать себя и разрушить Германию. Вы думаете, я им верю хоть на грош? Кому можно верить? Италии, Франции, Англии... Скорее, Америке, которой до нас нет никакого дела... Нет, батюшка, вытерпеть все до конца — вот наше предназначение, вот что нам предопределено, если человек вообще может говорить об этом... Армия наша — наша фотография. Да это так и должно быть. С такой армией в ее целом можно только погибать. И вся задача командования свести эту гибель к возможно меньшему позору. Россия кончит прахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломать... Вот тогда мы узнаем ее, поймем, какого зверя держали в клетке. Все полетит, все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором и тряпками...

— Если этот процесс неотвратим, то не лучше ли теперь же принять меры к спасению самого дорогого, к меньшему краху, хоть нашей наносной культуры? — спросил Лемке.

— Вы бессильны спасти будущее, никакими мерами этого не достигнуть. Будущее страшно, а мы должны сидеть сложа руки и только ждать, когда же все начнет валиться. А валиться будет бурно, стихийно. Вы думаете, я не сижу ночами и не думаю хотя бы о моменте демобилизации армии. Ведь это же будет такой поток дикой отваги разнуздавшегося солдата, которого никто не остановит. Я докладывал об этом несколько раз в общих выражениях, мне говорят, что будет время все сообразить и что ничего страшного не произойдет; все так-де будут рады вернуться домой, что о каких-то эксцессах никому в голову не придет... А между тем к окончанию войны у нас не будет ни железных дорог, ни пароходов, ничего — все износили и изгадили своими собственными руками».

Может быть, при передаче этого разговора М. Лемке сгустил краски. Но мы думаем, что все-таки он верно рисует пессимистическое настроение в верхах нашего Главного командования, явившееся результатом неудач нашего наступления против немцев.

Это влияние ярко сказалось и на совещании главнокомандующих, собранном в Ставке 14 апреля. Если внимательно проштудировать протокол этого Совещания, станет совершенно очевидным, что Главнокомандующий Северного фронта генерал Куропаткин и Главнокомандующий Западного фронта генерал Эверт «потеряли сердце»; они не верят в успех, хотя и не смеют это сказать прямо. Один только Главнокомандующий Юго-Западного фронта генерал Брусилов бодро смотрит на предполагаемое в мае общее наступление.

Тем не менее генерал Алексеев настаивает на том, что главный удар должен быть произведен на нашем Западном фронте. Но пониженное настроение духа Главнокомандующего Западного фронта генерала Эверта сказывается на том, что время начала общего наступления откладывается.

Тем временем на итальянском театре произошла катастрофа. От России снова требуется экстренная помощь.

Для того чтобы дать полную и точную картину тех условий, в которых началось победоносное, но в то же время чрезвычайно кровавое наступление Русской армии в Галиции в летнюю кампанию 1916 г., мы приведем в приложении № 2 к настоящей главе Всеподданнейший доклад генерала М.В. Алексеева, поданный им Государю 13 (26) мая 1916 г. Этот доклад чрезвычайно характерен для обрисовки постоянной требовательности союзников по отношению к России.

Упоминаемый нами документ чрезвычайно важен также как доказательство того, что план наступления, намеченный генералом Алексеевым на лето 1916 г., был нарушен требованием ускоренной помощи итальянцам. Это нарушение расчетов генерала Алексеева, несомненно, должно было отразиться на всем стратегическом ходе событий в Галиции и помешать генералу Алексееву использовать в полной мере достигнутые в Галиции тактические результаты.

22 мая (4 июня) четыре русские армии (8-я, 11-я, 7-я и 9-я) Юго-Западного фронта начали свои атаки, которые и привели к Величайшей Галицийской битве 1916 г., продолжавшейся около 4 месяцев. Тактические результаты этой битвы были громадными. Взяты были в плен 8924 офицера, 408000 нижних чинов, захвачены 581 орудие, 1795 пулеметов, 448 бомбометов и минометов. Отнята у противника территория более чем в 25000 кв. километров. Таких результатов не достигла ни одна наступательная операция наших союзников в 1915, 1916 и 1917 гг.

С общесоюзной точки зрения стратегические результаты нашего наступления в Галиции были также большими.

Во-первых, итальянская армия была спасена, так как австро-венгры должны были прекратить свое наступление в Италии и перебросить против России до 15 дивизий.

Во-вторых, положение французской армии было сильно облегчено, так как немцы вынуждены были перебросить с французского театра на наш 18 дивизий и четыре дивизии, сформированные внутри страны.

В-третьих, положение союзников на Салоникском фронте тоже значительно облегчено, так как с этого фронта было увезено против России 3,5 германские дивизии и 2 лучшие турецкие.

В-четвертых, новое решительное поражение австро-венгерских армий вынуждало Германию усилить постоянную поддержку своего близкого к окончательному крушению союзника.

В-пятых, успех Русской армии обусловил выступление Румынии против центральных держав».

Фрагмент из книги Нормана Стоуна «Первая мировая война. Краткая история» [3]:

О событиях 1916 года

«Вполне вероятно, если бы Фалькенгайн помог австрийцам, то Италия оказалась бы выбита из войны, к чему, собственно, и стремилась Австрия. В середине мая австрийцы пошли в наступление из Трентино, надеясь выйти на Венецианскую равнину и отрезать всю итальянскую армию на реке Изонцо, северо-восточнее Венеции. Это была смелая затея: австрийцы, пользуясь все еще зимними условиями, совершили чудеса, доставив тяжелые орудия на горнолыжных подъемниках. Они обеспечили себе трехкратное превосходство в тяжелой артиллерии, а перебросив шесть лучших дивизий с Восточного фронта, Конрад получил и численное преимущество. За считанные дни австрийцы уже достигли края плато, но коммуникации итальянцев оказались лучше, резервы для контратак прибывали на грузовиках «фиат», а наступавшие войска уже были измотаны. Центральные державы имели реальную возможность изменить ход войны, но упустили ее. Если бы Фалькенгайн поддержал Конрада, то Италия сдалась бы со. всеми вытекающими из этого последствиями для других фронтов. Но такой вариант никогда всерьез даже и не рассматривался. Фалькенгайн не посвящал Конрада в свои планы, а Конрад ничего не говорил немцу: они были в плохих отношениях.

На русском фронте тоже произошло важное сражение, важное в том смысле, что оно поубавило спеси многим царским генералам. Русские, согласно договоренности в Шантийи, должны были как-то помочь французам в Вердене. Восемнадцатого марта в Белоруссии, возле озера Нарочь, русские северные армии начали наступление, полагая, что первоначальные трудности с обеспечением разрешились. Их действия могут служить примером того, как не следует воевать. Войска шли по снегу, их легко засекали немецкие самолеты, даже повара на кухнях болтали о готовящемся нападении. Потом снег начал таять: студеная грязь днем, ночью — грязь, покрытая льдом. Снаряды либо вязли в болотах, либо отскакивали ото льда. К тому же не поладили между собой расчеты полевой и тяжелой артиллерии, не было никакого взаимодействия, артподготовка также оказалась неэффективной, стала «сотрясанием воздуха», как выразился генерал Смирнов. Потеряв сто тысяч в живой силе и ничего не добившись, русские прекратили наступление — наверное, самое неудачное, при немалой конкуренции, сражение всей войны. Просвещенные русские принялись посматривать на царский истеблишмент с презрением.

Прессой в ставке руководил Михаил Лемке, переводчик Гегеля, и его дневник, опубликованный в 1918 году, полон язвительных замечаний: генерал Смирнов, совершеннейший старик, получил назначение придворными стараниями некой репейной бабули; генерал Безобразов — пучеглазый тугодум и т.д. Генералу Куропаткину пришла в голову «блестящая идея»: в полночь включить прожектора, чтобы ослепить немцев. Но генерал не подумал, что на фоне яркого света будут особенно отчетливо смотреться силуэты наступающей пехоты. Его убрали. Царь, щадя Куропаткина, не стал говорить, что он слишком стар, но любезно сообщил, что генерал просто недостаточно компетентен, и поставил на его место человека еще более преклонного возраста. Лемке язвит, но худшее еще было впереди. После озера Нарочь русские северные армии почти полтора года бездействовали, томились, недоедали, пили на пустой желудок всякую дрянь, которую сами же тайком и варили: создались все условия для созревания мятежа, позже он и произойдет с невероятной силой.

Столь же малопонятная ситуация сложилась на море. Флот Тирпица и британский Гранд-Флит стояли порознь: один — недалеко от Бремена, другой — в Скапа-Флоу, у северных берегов Шотландии; оба замерли, опасаясь мин и подводных лодок. Это можно было предвидеть еще до войны. Британцы пытались убедить немцев: обе стороны тратят много денег на корабли, от которых не будет проку. 31 мая, в контексте Вердена, немцы отправились уничтожать британские быстроходные линейные крейсеры, мешавшие нападениям на транспорты, перевозившие войска через Ла-Манш, и рейдам в океан. Благодаря разведке британцы знали о походе. Двум флотам следовало проявлять максимум осторожности, чтобы не нарваться на мины и торпеды. На новейших британских линкорах стояли дизели и такие дальнобойные орудия, что кораблям для дуэли не было особой нужды в том, чтобы видеть друг друга (хотя снаряды, как правило, не достигали целей). Та же история, что и на Западном фронте: силы много, а толку мало. Британцы полагались на устаревшие сигнальные флажки, из-за этого невозможно было разобраться в происходящем вокруг; британский командующий сэр Джон Джеллико старался не совершать ошибок, боясь, что его тут же побьют. Это сражение, Ютландское, длилось всего несколько часов, в нем участвовали сто пятьдесят британских и сто германских кораблей. Соотношение потерь: 14 к 11. Немцы благоразумно отошли. Они в целом выигрывали, поскольку на британских кораблях было меньше брони и герметичных переборок. Однако немцы рассудили, что им лучше уйти: все равно у них не было никаких шансов для ликвидации британского превосходства на море. Германское адмиралтейство остановило свой выбор на подводных лодках. Флот Открытого моря стоял в портах, превратившись в фактор риска, как и сама империя, рухнувшая через два с половиной года под натиском обиженных и пьяных матросов».

Фрагмент из книги Анатолия Уткина «Первая мировая война» [4]:

«Особенностью сложившейся в ходе мировой войны ситуации было то, что Британия и Франция не могли выдвинуть в качестве реалистической перспективы сепаратные переговоры с противником. Для Британии это было невозможно потому, что перемирие означало согласие с доминированием Германии в Европе, что означало конец Британской империи. Франция не могла помышлять о сепаратных переговорах ввиду того, что ее северо-западные департаменты были оккупированы. Россия, гипотетически рассуждая, в отличие от своих западных союзников, могла пойти на такие переговоры. Польша могла стать превосходным полем территориальных маневров (это уже было своеобразной традицией русско-германских отношений), которые принесли бы успех дипломатии сепаратного мира.

Опасность такого поворота событий поневоле делала Запад своего рода «заложником» России. Разумеется, там доверяли России и ее правительству, но в Лондоне и Париже должны были учитывать то обстоятельство, что партия мира, уйдя в политическое подполье, все же существует в Петрограде. Со своей стороны, немцы, не сумев осуществить «план Шлиффена», потеряв шансы выиграть войну в одной битве, вынуждены были искать точки опоры среди сторонников сепаратного русско-германского урегулирования за линией фронта. Запад учитывал этот вариант, он никогда не покидал умственного горизонта западных политиков. Потому-то Лондон и Париж поспешили весной 1915 г. пообещать России Константинополь и проливы. Войдя в долговременный этап примерного равновесия сил на фронтах, Запад явственно осознавал, что его выживание зависит от России. Это же осознавали и в Берлине. Секрет успеха здесь стали все более видеть в расколе коалиции.

В Берлине спешили «капитализировать» ситуацию германских побед на русском фронте. В июле 1915 г., на пике германских побед в России, даже противник России канцлер Бетман-Гольвег пришел к выводу, что лучшего времени для заключения мира с Россией может не представиться. В течение 1915 г. Германия стала прилагать силы, чтобы оторвать Россию от Запада. Действия основывались на трех базисных установках:

1) Гогенцоллерны и Романовы должны побеспокоиться о сохранении своих династий;

2) Германия может помочь России там, где у нее особые интересы (прежде всего Польша и проливы);

3) дружба двух монархий исключительно выгодна России политически и экономически.

Нам важно отметить, что обещалось России в случае договоренности: сохранение Польши — за исключением «исправления стратегической границы». В случае же насильственного решения вопроса Польше предстояло быть связанной с Германией и Австрией военным союзом.

Был ли русский царь восприимчив к аргументам Берлина? У Запада в общем и целом никогда не возникало сомнений в лояльности императора Николая II как союзника по мировой коалиции. Царь сделал выбор, он определил для себя две главные задачи своего царствования: ликвидировать зависимость от Германии в экономике и найти способ примирения с главным антагонистом предшествующего столетия — Британией. Решение этих двух задач было необходимо, по его мнению, для развития огромных ресурсов России. Испытание ужасающей войной не поколебало эти идеи, он никогда в годы войны не отступил от этой схемы. Но немцы решили попробовать.

Согласно выработанной в Берлине концепции, если бы мир был заключен в 1915 г., то это означало бы восстановление предвоенного положения. Россия сохранила бы примерно позиции середины 1914 г. По согласованию со своим послом в Константинополе германский канцлер начал доводить до мнения правящих кругов России ту точку зрения, что русские союзники Британия и Франция просто не в состоянии решить стратегическую задачу России овладение проливами. Только Германия может гарантировать свободный проход русских судов через Босфор и Дарданеллы, может обеспечить России особый статус в Константинополе. Чтобы «подготовить Россию» к повороту в сторону Германии, канцлер Бетман-Гольвег оказал давление на Турцию, и та в конечном счете согласилась гарантировать России «право экономического и военного использования проливов». Взамен она потребовала отмены знаменитых «капитуляций», ограничивавших ее суверенитет над собственной территорией.

Бетман-Гольвег стремился передать царю, что, с одной стороны, территориальные требования Германии минимальны, а с другой — продолжение войны грозит для династии Романовых революцией и потерей короны. Еще дальше немцев в середине 1915 года пошли австрийцы. Верховный главнокомандующий Конрад фон Гетцендорф после возвращения Галиции и захвата Варшавы стал считать необходимым не только предложить России сепаратный мир, но и военный союз. Каналами передачи русским этой важной для них информации служили такие аристократы, как великий герцог Гессенский, граф Эйленбург, княжна Васильчикова, промышленники Фриц Вартбург и Андерсен.

Неизвестно, испытывал ли царь сомнения, но известно его отношение к попыткам прогерманских элементов увести его с этого пути Союзная дипломатия зафиксировала по меньшей мере две такие попытки. Обе они пришлись именно на конец 1915 г., когда русская армия едва сохранила способность сопротивляться. Первая попытка пришлась на начало декабря, когда министр царского двора граф Фредерике получил письмо от своего берлинского друга графа Эйленбурга с предложением «положить конец недоразумению между двумя государствами». Когда Фредерике — воплощение лояльности династии Романовых — начал читать это письмо, Николай, видимо, ощутил опасность для самых дорогих для него замыслов. Он прервал Фредерикса: «Читайте по-русски, я не понимаю по-немецки». Прослушав письмо, царь подчеркнул то место, где говорилось о «старой дружбе», и написал на полях: «Эта дружба умерла и похоронена». Царь отказался представить какую-либо форму ответа, так как таковой мог быть истолкован как начало диалога, а этого он хотел избежать в любом случае.

Вторая попытка найти каналы германо-русского примирения последовала через несколько дней. В Петроград из Германии прибыла родовитая аристократка Васильчикова с просьбой германской стороны уговорить царя заключить мир. Великим герцогом Гессенским ей было поручено сообщить симпатизирующим русско-германскому сближению элементам русского общества, что император Вильгельм готов гарантировать России самые выгодные условия мирного урегулирования. Чтобы усилить притягательность германских предложений, сообщалось, что Англия, якобы, уже предлагала Германии сепаратный мир. Главная линия аргументации сводилась к тому, что примирение между Германией и Россией необходимо для спасения двух династий в наступающую эпоху невиданного социального брожения. Немцам и австрийцам пришлось ожидать недолго. Царь и Сазонов, которым были переданы два письма с указанным содержанием, не видели еще угрозы трону и не восприняли германской аргументации. Чтобы не подвергнуть сомнению свою лояльность союзу с Западом, они полностью игнорировали письмо Васильчиковой. Более того, царь сослал Васильчикову в ее поместье, косвенно обвинив ее в измене. Но проблема от этого не исчезала, нужно было либо побеждать, либо сдаваться. Россия, русское общество хуже всего переносили именно срединное положение, когда требовался не жертвенный героизм, а будничная выдержка.

Третьего августа царь Николай в третий раз за время течения войны твердо сказал «нет» на предложения центральных держав. Посредник Андерсен объяснял Бетман-Гольвегу в Берлине 9 августа 1915 г., что русские не ощущают себя побежденными, что огромная территориальная глубина России позволяет ей с меньшим трагизмом смотреть на потерю Польши и Курляндии. По мере того как стало ясно, что царь и его окружение не пойдут на сепаратный мир, германская сторона с разочарованием отставила династический подход, фактор дружбы двух императоров. Пожалуй, это был последний случай, когда машина германского правительства с Бетман-Гольвегом во главе энергично попыталась найти пути примирения с Россией Поражение июльско-августовских попыток выхода на мирный рубеж привело Бетман-Гольвега к выводу, что выбор у Германии один — не брезгуя ничем, следует ослабить несговорчивых восточных славян. Теперь он лишился надежды на обоюдно обусловленный договорный мир и стал стремиться всеми способами создать положение, при котором этот мир можно будет продиктовать.

«Нет» царя привело к тому, что Бетман-Гольвег написал 11 августа 1915 г. императору Вильгельму:

«Если развитие военных операций и события в России сделают возможным отбрасывание Московской империи на восток и лишение ее западных провинций, тогда наше освобождение от этого восточного кошмара будет целью, достойной усилий, великих жертв и исключительного напряжения этой войны».

Решительный отказ царя скорректировать свои геополитические интересы поставил перед Германией вопрос о выживании. Впервые его условием стало видеться расчленение России. Отныне акцент в германской политике стал переноситься на новый элемент российской реальности, на революционные элементы. В Берлине впервые стали размышлять о позитивной стороне дезинтеграции России. Здесь стали изучать "позитив" подрывных действий: коллапс России создаст в Восточной Европе гряду мелких государств, подвластных германскому влиянию. В истории России, устремленной Петром на Запад, наступает новая глава.

Статья Вячеслава Щацилло «В поисках мира» [5]:

Некоторые историки доказывали и продолжают доказывать, что российский император и особенно его венценосная супруга-немка только и мечтали о том, чтобы за спиной своих союзников заключить мир с родственными им по крови и духу династиями Гогенцоллернов и Габсбургов. А затем всем вместе в зародыше задушить нарождавшуюся в Европе мировую пролетарскую революцию.

Тема секретных сепаратных переговоров между Россией и странами Австро-Германского блока долгие годы была одной из самых острых и дискуссионных в отечественной историографии Первой мировой войны.  Ответственные ученые отрицали стремление царской династии пойти на сепаратный сговор с противником, отмечали, что на этот счет не найдено ни одного документального свидетельства.

Как же обстояли дела на самом деле? Были ли какие-либо тайные переговоры между Петроградом, с одной стороны, и Берлином и Веной, с другой? А если были, то чем они закончились?

Противоборствующие коалиции вступили в Первую мировую войну с детально разработанными стратегическими планами. Германия, например, начиная войну на два фронта, руководствовалась так называемым «планом Шлиффена», краеугольным камнем которого была молниеносная война — блицкриг. Однако события на фронтах Первой мировой войны, как известно, стали развиваться по другому сценарию. К концу 1914 года стало совершенно очевидно, что надежды на блицкриг потерпели полный крах. Случилось то, чего более всего опасалось германское военное командование — страна была вынуждена вести войну на истощение на два фронта.

Сложное стратегическое положение, в котором оказалась страна, быстро было осознано не только немецкими военными, но и политиками. Подрыв рядов Антанты, внесение раскола в стан противника стало теперь одной из основных задач германской и союзнической ей австрийской дипломатии.

Первым свидетельством этого стало письмо руководителя внешнеполитического ведомства Германии фон Ягова бывшему послу Берлина в Санкт-Петербурге Пурталесу от 11 ноября 1914 года. Он писал: «Возможно ли между некоторыми русскими персонами заплести такие нити, которые бы углубили разлад между матерью-императрицей, царем, великими князьями и, возможно, генералами? Мы должны добиться напряжения между нашими врагами, чтобы разорвать тройственную коалицию».

Мысль о налаживании прямых контактов с царским двором и о возможном сепаратном мире с Россией почти одновременно посетила не только шефа внешнеполитического ведомства Германии, но и верховное руководство немецкой армии. «До тех пор, пока Россия, Франция и Англия держатся вместе, нам невозможно победить противников и … обеспечить для нас подобающий мир. Или Россия, или Франция должны быть отделены. Прежде всего, мы должны стремиться к тому, чтобы побудить к миру Россию… Можно с уверенностью ожидать, что если Россия пойдет на мир, то также уступит и Франция», — мыслил шеф имперского генштаба Фалькенгайн.

21 ноября 1914 года крупный немецкий промышленник Баллин сообщил кайзеру о том, что датский король Христиан Х выразил пожелание «попытаться установить в любой секретной форме при полном исключении официального пути» контакты со своими двоюродными братьями — королем Англии и русским царем. Сообщение о возможной датской посреднической миссии было положительно воспринято в германском генштабе, но неоднозначно в политическом руководстве. В последних числах ноября здесь развернулась довольно острая дискуссия по вопросу о целесообразности сепаратного мира с Россией.

Фалькенгайн, например, исходил из того мнения, что коль скоро осуществить план Шлиффена не удалось, сепаратный мир с Россией самым благоприятным образом скажется на положении Германии. Его, как и Бисмарка, пугали безбрежная территория России и огромные людские резервы страны. В этих условиях наилучшим решением вопросам для Германии была бы ликвидация протяженного от Балтийского моря до Карпатских гор Восточного фронта и последующая концентрация усилий на Западе. «Россию разгромить невозможно — с ней можно только договориться», — такова была его позиция.

Призывая начать переговоры с Россией, Фалькенгайн обосновал их необходимость и тем, что «сохраняется достоверная угроза, что нам изменит Австрия». Думается, для подобных опасений в то время у немцев были основания. 13 ноября 1914 года германский посол в Вене сообщил в МИД о том, что в австро-венгерской армии циркулируют слухи о скором сепаратном мире. На следующий день канцлер Бетман-Гольвег проинформировал внешнеполитическое ведомство о том, что «генерал Фалькенгайн далеко не согласен с тем, что австрийская армия стремится к миру». Однако инструкции начальника генерального штаба о желательности начала сепаратных переговоров с Россией наглядно свидетельствуют как раз о том, что в верховном немецком командовании после удачного наступления русских войск в Галиции существовали весьма серьезные сомнения в надежности своего союзника.

Идею поиска компромисса с Россией поддерживал и министр иностранных дел Германии Ягов. Твердым сторонником скорейшего замирения с Россией был и влиятельнейший морской министр Тирпиц. Главным соперником рейха он, безусловно, считал Англию. «Политическим мозгом Антанты всегда был Лондон; он же становился все более и ее военным мозгом… Я не знаю, найдется ли в мировой истории пример большего ослепления, чем взаимное истребление русских и немцев во славу англо-саксов», — писал гросс-адмирал.

Несколько отличного мнения придерживался рейхсканцлер Бетман-Гольвег. Он поначалу сдержанно относился к идее возможности заключения сепаратного мира с Россией, полагая, что она еще не готова к нему. Тем не менее он надеялся, что грядущие победы и оккупация всей Польши смогут в ближайшем будущем создать основу для «взаимопонимания» между двумя странами. Например, информируя 24 ноября германский МИД о предложении датского короля, канцлер присовокупил: «По моему мнению, ответ должен быть отсрочен до тех пор, пока не наступит решение на Востоке».

Третьей позиции придерживался государственный секретарь Циммерман, за спиной которого стоял генерал Людендорф. Он считал, что Россия должна быть решительно повержена. Наименее опасным врагом Циммерман считал Францию. В принципе и Циммерман допускал возможность заключения сепаратного мира с Россией, но исключительно на немецких условиях и только после того, как будет завоевана Польша, освобождена от русских Галиция и разгромлена Сербия. Кроме того, заключение сепаратного мира с Россией для Германии не может стоять на повестке дня также и исходя из ее союзнических отношений с Австро-Венгрией. По мнению дипломата, вообще «мировая война возникла из-за панславистских устремлений России».

Таким образом, в конце 1914 года, когда в Берлине впервые в практическую плоскость встал вопрос о возможности начала сепаратных контактов с Россией, ни среди немецких военных, ни в германском правительстве не существовало единства мнений. При отсутствии консенсуса в верхушке Германии по такому деликатному вопросу последнее слово осталось за кайзером Вильгельмом II. Он в этой ситуации встал на сторону начальника генштаба, и они оба выступили за скорейшее установление неформальных контактов с Петроградом.

К тому же и австро-венгерское правительство, и венский двор также однозначно выступили в поддержку этой идеи. 27 ноября 1914 года Бетман-Гольвег отправил от своего имении телеграмму в Вену, где подробно изложил идею о начале мирного зондирования при посредничестве датского короля. Ответ из Вены не заставил себя долго ждать. «Кайзер [австро-венгерский] нашел предложения о мире совершенно отрадными», — сообщил 28 ноября в Берлин посол в Вене. После этого и Бетману ничего не осталось делать, кроме как поддержать решение двух императоров.

При этом вызывает сомнения искренность желания руководителя немецкого правительства идти на какие-либо конструктивные переговоры с Россией. По крайне мере, 27 ноября он попросил Ягова проинформировать австрийского министра иностранных дел графа Берхтольда таким образом, чтобы у того не было «никакого впечатления, что мы этому делу [т.е. мирным переговорам с Россией] придаем действительно серьезный характер».

Как бы то ни было, но в конце ноября 1914 года германское военное и политическое руководство начало осуществлять первую попытку склонить Россию к выходу из войны и убедить ее правящие круги начать за спиной союзников по Антанте переговоры о сепаратном мире. В конце февраля 1915 года посланец датского короля Андерсен посетил Петроград. Он встретился не только с Николаем II, но и с министром иностранных дел России Сазоновым, а также с графом Витте. Провел он несколько бесед и с вдовствующей императрицей, датчанкой по происхождению Марией Федоровной, на чью поддержку серьезно рассчитывал.

К сожалению датского эмиссара, все его русские собеседники высказали крайне негативное отношение к заключению за спиной союзников сепаратного сговора с Германией. Русские еще не созрели к мыслям о мире — таков был главный итог первой миссии датского посланника в столицу российской империи, который и был доведен до сведения немецкой стороны.

О явной заинтересованности немецкого руководства в налаживании неформальных контактов с русскими в начале 1915 года свидетельствуют и некоторые другие факты. Так почти сразу же после посещения Андерсеном Петрограда в российской столице 10 марта было получено письмо княгини М.А. Васильчиковой. Письмо это было написано на имя Николая II и доставлено в Министерство иностранных дел шведским посланником в России.

Васильчикова была не простым человеком — она состояла фрейлиной царицы и вдовствующей императрицы, имела огромные связи при русском императорском дворе. С другой стороны, Васильчикова была тесно связана и с австрийской аристократией, в том числе и с бывшим австро-венгерским послом в России князем Лихтенштейном. В августе 1914 года она оказалась в своем родовом имении близ Вены, где и была временно задержана австрийскими властями. Теперь в Берлине и Вене решили использовать в своих интересах эту великосветскую особу, лично известную самому Николаю.

В своем письме Васильчикова, по просьбе обратившихся к ней двух влиятельных немцев и одного австрийца, писала царю о миролюбии Германии, о ее искреннем стремлении восстановить с Россией мирные отношения. В связи с этим княгиня предлагала организовать в какой-либо нейтральной стране сепаратные мирные переговоры между Россией и Германией. Российские историки до сих пор так и не установили имя австрийца, от имени которого Васильчикова писала письмо императору. Что же касается двух немцев, то одним из них был принц Виктор Изембург, связанный кровными узами с Гессенской династией и лично знакомый с семьей Николая II, а вторым — некто Клевинг, имевший до войны деловые связи в России.

Ответа на первое письмо Васильчикова так и не получила. Предполагая, что оно не дошло до адресата, 30 марта 1915 года она отправила по поручению министра иностранных дел Германии фон Ягова новое письмо на имя императора Николая II. Княжна в нем вновь предложила направить для сепаратных переговоров с Германией о мире в какое-либо нейтральное государство российского представителя. Но и эта очередная попытка наладить контакты с российским императорским двором у немцев провалилась. Второе письмо Васильчиковой также осталось без ответа.

Интересно отметить малоизвестный факт: в конце января 1915 года миротворческую активность вслед за датским королем стал проявлять и король испанский Альфонс. Он сообщил австро-венгерскому послу в Мадриде о том, что «у него имеются хотя и не письменные, но вполне определенные признаки того, что русский царь желает заключить мир с Германией и Австро-Венгрией и принять испанское посредничество». Исходным пунктом для начала подобных переговоров, по мнению Альфонса, должно было стать освобождение всех оккупированных территорий.

Австрийцы не решились предпринимать самостоятельные шаги в этом направлении. Посол Вены в Мадриде получил указание поблагодарить короля за его миротворческие усилия и сказать при этом, что «положение еще не зашло настолько далеко», чтобы добиваться мира с противником, а «военная и хозяйственная ситуация в Австро-Венгрии такова, что она со спокойствием может ожидать долговременную войну».

О том, насколько остро в апреле 1915 года стоял в германских верхах вопрос о возможности заключения сепаратного мира с Россией, свидетельствует и тот факт, что 5 апреля он был важнейшим на встрече начальников генеральных штабов Германии и Австро-Венгрии генералов Фалькенгайна и Конрада фон Гетцендорфа. Союзники на этой встрече впредь решили действовать вместе и не вести каких-либо отдельных переговоров с противником.

Чем же можно объяснить столь активное желание Берлина наладить с Россией связи и начать с ней переговоры о мире, проявленное им в конце 1914 — начале 1915 года? Ответов на этот вопрос, на наш взгляд, может быть несколько, но, безусловно, главную роль здесь играло стратегическое положение противников на полях сражений.

Крах стратегии молниеносной войны имел более важные последствия для Германии и ее союзников, чем для стран Антанты. Находящиеся в блокаде Центральные державы были практически лишены возможности вести внешнюю торговлю, продовольственные запасы Германии были ограничены и не рассчитаны на продолжительную войну на два фронта. Не хватало Берлину и важнейших стратегических материалов.

Положение на Восточном фронте для немцев оставалось сложным. 22 марта русскими была занята сильно укрепленная и стратегически важная австро-венгерская крепость Перемышль. Создавалась реальная угроза выхода российских войск на Венгерскую равнину. Не менее сложным для немцев было положение и на Западном фронте. Здесь сложилась эшелонированная линия обороны, прорвать которую было очень непросто.

В этих условиях в германском руководстве появилось немало сомневающихся в том, что рейхсвер в состоянии одержать вверх над противником сразу на двух фронтах. Военно-стратегическая ситуация на полях сражений подсказывала немцам, что выход России из войны и ликвидация протяженного Восточного фронта были бы для них идеальным решением проблемы.

Думается, что настойчивые попытки германских политиков установить тайные контакты с российским руководством в начале 1915 года  объясняются и ситуацией, сложившейся на Балканах после начала Дарданелльской операции. Межсоюзнические разногласия в этом регионе в своих интересах и попытались использовать немцы. Однако Босфорские соглашения стали победой российской дипломатии и нанесли очевидный удар по замыслу Берлина расколоть Антанту.

Ситуация на Восточном фронте изменилась к весне 1915 года. В Берлине решили использовать неудачи российской армии в Галиции для нового усиления давления на Петроград. Однако, принимая во внимание сложную дипломатическую обстановку, — вступление в войну на стороне Антанты Италии, колебания между двумя враждующими лагерями Болгарии и Румынии — шеф германского генштаба пришел к выводу, что «мы из всего этого не имеем интереса и дальше вредить России. Еще меньше у нас интереса в нанесении ущерба личному престижу царю Николаю». Исходя из этих соображений, Фалькенгайн предложил канцлеру использовать благоприятную для немцев ситуацию на Восточном фронте, чтобы прекратить военные действия между двумя странами.

Мнение шефа генштаба о перспективах дальнейшего ведения войны за год изменилось незначительно. Он по-прежнему считал главным врагом  Второго рейха Великобританию, полагал, что все попытки соглашения с этим самым непримиримым противником Германии не только бесполезны, но и вредны для будущего его страны. Главным театром военных действий поэтому для Фалькенгайна оставался Западный фронт, а Восточный был для него лишь помехой, которая затягивала решение главного вопроса.

Мысли о необходимости замирения с Россией придерживались и в Вене. «Вероятно, после наших побед в Галиции станет возможным достичь сепаратного мира с Россией. Это было бы для нас самым лучшим», — писал министр иностранных дел Австро-Венгрии Ягову 15 мая 1915 года.

Но многие германские стратеги после удачного наступления в Карпатах в мае-июне 1915 года сделали противоположные выводы. В начале июня, например, глава немецкого правительства решил приостановить «мирное наступление» против России и временно прекратить до лучших времен поиск каких-либо контактов с Петроградом. «Лучшие времена» для канцлера, видимо, настали уже в конце июня — начале июля 1915 года и связаны они, по нашему мнению, с намечавшимися в июле-августе немецким верховным главнокомандованием новыми наступательными операциями против России.

В июле-августе в Польше и в Прибалтике разгорелись ожесточенные оборонительные бои российской армии. В их результате русским военным командованием было принято решение спрямить фронт и отвести армии из Польши.

Однако несмотря на изменение обстановки на восточном театре военных действий в конце июня — начале июля 1915 года между канцлером Бетман-Гольвегом и германской дипломатической миссией в Копенгагене начался новый раунд интенсивной переписки относительно следующей посреднической миссии посланника датского короля Андерсена в российскую столицу. Накануне его поездки Бетман просил довести до сведения датского посредника, что его страна «не имеет противоречий интересов ни на своей границе, ни к востоку от России», а поэтому «бесконечное продолжение войны бесполезно и нецелесообразно. Оно ведет только к нескончаемому кровопролитию, которое не надо двум государствам». Следует при этом, правда, заметить, что никаких конкретных предложений со стороны германского правительства о том, на каких условиях может быть заключен мир с Россией, канцлер так и не высказал.

Возможно, что новый всплеск «миротворческой» активности Берлина вызвали и весьма тревожные сообщения, которые в те дни поступали в немецкую столицу из Вены и Будапешта. Ягов предупреждал, что в условиях обострения отношений Вены с Римом и Бухарестом не исключен «сепаратный мир с Россией (без нас)». Такого же рода сообщения поступали в Берлин и из Будапешта. Например, 11 июля посланник Германии в Венгрии Фюрстенберг информировал внешнеполитическое ведомство о том, что «венгерская оппозиция, особенно группа Карольи, придерживается точки зрения, что Венгрии легко удастся достичь взаимопонимания с Россией и Сербией».

В очередной раз в Россию Андерсен отправился 11 июля 1915 года и был принят Николаем II и другими видными российскими политиками. Нового они ему, однако, ничего не сказали. Как заявил эмиссару Николай: «Россия сможет заключить только общий с союзниками мир».

Однако от своей затеи вывести из войны Россию путем навязывания ей сепаратных переговоров немцы не отказались и после второй бесплодной миссии Андерсена в Россию. Более того, германское военно-политическое руководство стало активно налаживать новые каналы для зондирования возможности заключения мира со своими противниками на востоке.

Взоры они теперь обратили на скандинавских соседей датчан —Швецию. Немцы с середины 1915 года превратили Стокгольм в главный центр своей тайной деятельности, направленной на установление связей с Россией. Однако и на этот раз, отдавая германскому послу в Стокгольме Люциусу инструкции о начале зондирования реакции русских по поводу германских предложений, министр иностранных дел обошел полным молчанием принципиальный вопрос: какие конкретно «незначительные» территориальные требования собираются выдвинуть немцы русским в ответ на их готовность заключить сепаратный мир и выйти из войны. Как бы то ни было, но результаты известной тайной миссии немецкого банкира Варбурга в Стокгольм оказались ничтожными.

Между тем положение на Восточном фронте ко второй половине 1915 года становилось все более и более благоприятным для Германии и ее союзников. Изменение стратегической ситуации на Восточном театре военных действий заставило пересмотреть свое отношение к возможному сепаратному миру с Россией немецкого канцлера и поискать новые аргументы. От самой возможности заключения подобного мира германский канцлер решил не отказываться. Так, 30 июля 1915 года, изложив в подробном письме Фалькенгайну ситуацию, сложившуюся после отказа царя от мирного посредничества датской королевской семьи, Бетман все же пришел к выводу о том, что «успехи наших военных операций в Польше заставят Россию решиться на заключение сепаратного мира». А наиболее благоприятный момент, по его мнению, наступит только тогда, когда Россия потеряет последнюю надежду на падение Дарданелл и привлечения на свою сторону Болгарии. Именно эти события и станут «решающим моментом».

Оценив создавшееся на Востоке военное положение как крайне благоприятное для Германии, канцлер подчеркнул, что считает Польшу «в той или иной форме потерянной для России... отсюда вытекают последствия также и для Финляндии и прибалтийских провинций». Эту мысль канцлер попросил через шведского министра иностранных дел Валленберга довести до сведения русских, дабы у тех не оставалось сомнений в необходимости немедленного выхода из войны.

Таким образом, прослеживается новый нюанс: если раньше глава немецкого правительства говорил только о «небольшом исправлении границы» в Прибалтике и Польше и даже о территориальной компенсации России за счет других стран, то теперь он решил стращать восточного противника еще большими территориальными потерями и отколом вслед за Польшей других западных земель империи.

Но в России по-прежнему не думали о сепаратном мире с врагом и, несмотря на военные неудачи в Польше и Прибалтике, были готовы продолжать войну до победного конца. По завершению своей третьей миссии в Россию 8 августа Андерсен сообщил немцам, что «царь перед ним защищал точку зрения, что Россия не побеждена, что русские по-прежнему рассматривают как Курляндию, так и Польшу как часть собственно России, и что Россия в состоянии довести войну до успешного конца».

Только теперь, после провала третьей миссии Андерсена в Берлине осознали бессмысленность дальнейших попыток склонить руководство России к сепаратному миру, используя при этом тезис об успехах рейхсвера на полях сражений на Востоке. В сложившейся ситуации глава германского правительства принял решение временно прекратить все попытки связаться с русскими для обсуждения вопроса о заключении мира.

К мысли о том, что для того, чтобы русских сделать более сговорчивыми, их надо «измотать», пришел и Фалькенгайн. Германское военное командованием вслед за политическим руководством страны пришло к выводу о необходимости продолжить наступление на Восточном фронте, нанести там еще ряд военных поражений России, а затем, оккупировав обширные территории, вынудить ее запросить пощады. При этом Фалькенгайн по-прежнему не верил в возможность полного разгрома русской армии чисто военными методами.

Завершающим аккордом этого «мирного наступления» германской дипломатии в конце 1915 года стало появление на русско-шведской границе княжны Васильчиковой. Она так и не дождалась от царской семьи ответа на свои письма. 18 декабря 1915 года в Петрограде княжна вручила министру иностранных дел Сазонову записку, в которой подробно излагалась ее недавняя беседа с принцем гессенским Эрнстом. Васильчикова также дала министру возможность ознакомиться с письмами Эрни к своим родственникам — Николаю II и его супруге Александре Федоровне. Своей сестре принц писал: «Я знаю, насколько ты сделалась русской. Но, тем не менее, я не хочу верить, чтобы Германия изгладилась из твоего немецкого сердца». Сообщила Васильчикова также и о том, что кайзер Вильгельм II «был бы счастлив найти малейшую зацепку для окончания войны».

Однако бурная прогерманская пропагандистская деятельность Васильчиковой в Петрограде продолжалась недолго и вызвала раздражение в царской семье. Вскоре по приказу разгневанного Николая княжна была посажена под домашний арест, затем лишена придворного звания и выслана из столицы в свое имение под Черниговом, а затем и еще дальше от российской столицы — в Вологодскую губернию.

Так окончательно провалилась еще одна попытка германской дипломатии внести раскол в ряды союзников по Антанте и вывести из войны Российскую империю путем заключения сепаратного мирного договора.

Говоря о стремлении германского руководства наладить контакты с Россией, чтобы склонить ее к миру, необходимо также подчеркнуть, что в середине 1915 года после побед на Восточном фронте германское общество находилось в состоянии победной эйфории. Очень многим слоям населения в Германии казалось, что теперь в Европе и мире нет силы, способной сломить волю солдата рейхсвера и его союзников, а враг находится в состоянии предсмертной агонии.

Крайне аннексионистски в отношении России были настроены и лидеры крупнейших политических партий Германии, представленных в рейхстаге. За безоговорочный военно-политический разгром Российской империи, за ее расчленение и отторжение промышленно развитых и густонаселенных земель на Западе в германском рейхстаге выступали практически все политические партии и организации, за исключением небольшой группы левых социал-демократов.

В подобных условиях реалистические компромиссные предложения любого германского или австрийского политика неизбежно были бы встречены в штыки милитаристами самых разных мастей. Таким образом, обстановка, сложившаяся в германском обществе к концу 1915 года, совершенно не способствовала поиску каких-либо реальных точек соприкосновения между противоборствующими сторонами.

Как бы то ни было, но к концу военной кампании 1915 года стало совершенно очевидным, что Берлину не удалось решить главной задачи — ликвидировать Восточный фронт и военным способом вывести из войны Российскую империю. Несмотря на ряд весьма болезненных поражений, наша армия так и не была разгромлена и к началу кампании 1916 года вполне сохранила свою боеспособность, что наглядно показали дальнейшие события на фронтах Первой мировой войны.

Рухнули и все надежды германского руководства вывести из войны Россию путем заключения с ней сепаратного мирного договора. Россия проявила себя верным членом Антанты и не только упорно сражалась на всех фронтах, но и наотрез отказалась вести какие-либо переговоры о мире за спиной своих союзников по Антанте.

Романов Петр Валентинович — историк, писатель, публицист, автор двухтомника «Россия и Запад на качелях истории», книги «Преемники. От Ивана III до Дмитрия Медведева» и др. Автор-составитель «Белой книги» по Чечне. Автор ряда документальных фильмов по истории России. Член «Общества изучения истории отечественных спецслужб».

Примечания

[1] Евгений Белаш. Мифы первой мировой. М.: Вече, 2012.

[2] Головин Н.Н. Россия в Первой Мировой войне. М.: Вече, 2014.

[3] Норман Стоун. Первая мировая война. Краткая история. М.: АСТ, 2010.

[4] Уткин А.И. Первая мировая война. М: Культурная революция, 2013.

[5] Вячеслав Щацилло. В поисках мира. // Журнал «Стратегия России». №7. Июль 2012.