Окопная война. Назад в прошлое

10/12/2013

Текст выступления

 

Оторвемся на время от военной хроники. В конце концов, первая мировая любопытна не только этим. Она во многом предопределила характер военных действий следующей второй мировой войны, породила новые виды вооружений, вспомним хотя бы танки. Однако начать все-таки стоит, на мой взгляд, не с продвижения вперед, а с отступления в прошлое, о котором известно гораздо меньше.

Дело в том, что в начале XX века мало кто предвидел возможность того, что будущая война примет длительный и позиционный характер, а потому к такой войне никто и не готовился. Между тем, как только армии сначала на Западном фронте, а позже и на Восточном начали зарываться глубоко в землю, создавая мощные укрепления в виде нескольких линий траншей, блиндажей, бетонных дзотов и т.д. война стала приобретать в чем-то чуть ли не средневековый крепостной характер. Полевая артиллерия, не подготовленная к борьбе с такими укрепленными позициями, оказалась бессильной, помогали разве что тяжелые гаубицы. Если осенью 1914 года немцы, наступая на Париж, проходили в день от 20 до 40 км, то теперь между противниками шла многомесячная, упорная борьба за какие-нибудь 100-200 метров. Не удивительно, что возникшая ситуация дала толчок разработке новых видов вооружений, способных поражать противника, зарывшегося глубоко в землю. Ну, а пока таких видов вооружений не было, пришлось вспоминать опыт далекого прошлого.

Лучше других к новым условиям оказались подготовлены немцы, но и они к началу окопной войны обладали лишь небольшим запасом минометов или, точнее сказать, мортир. Как пишет историк Евгений Белаш, в немецкой армии их было свыше ста. Или, если точнее, 112 средних минометов (или мортир) образца 1913 г., стреляющих на 800-900 м, и 64 тяжелых миномета 1910 г., стреляющих на 420 м миной в 100 кг. Из-за размера снарядов их называли «летающими свиньями» или «канистрами». В то же время 150-мм снаряды гаубиц называли «ящиками с углем». Из-за малой скорости эти снаряды были видны в полете, поэтому пехотинцы, завидев приближение такого «ящика», пыталась выскочить из сферы поражения, как это делали их предки при фитильных бомбах в XVIII-XIX веках.

Французы называли мины и низкоскоростные снаряды за издаваемые звуки «детским криком» и «горлицами». А англичане даже использовали наблюдателей со свистками, предупреждавших остальных. Кстати, британцы попытались на скорую руку скопировать мортиры, но их снаряды слишком часто разрывались в стволе. Как утверждал в 1915 году английский капитан Данн, «наша армия, вероятно, потеряла больше солдат от несчастных случаев, чем от вражеских мортир».

Как пишет тот же Белаш, «недостаток современных мортир заставил использовать мортиры XIX в., например, французскую 150-мм мортиру, и импровизированные бомбометы, стрелявшие черным порохом или кордитом, наводившиеся в т. ч. бечевками с грузиком и деревянными линейками». Была и так называемая «земляная мортира», которая выстреливала снаряд просто из трубообразной ямки в земле. Некоторые небольшие гранатометы и бомбометы, которыми пользовались на начальном этапе окопной войны, вообще были наследницами легких мортирок, разработанных еще в 1674 году.

Для забрасывания снарядов во вражеские окопы использовались даже катапульты и требюшеты, как в Античности и Средние века. По данным Белаша, к середине 1915 г. на Западном фронте было около 750 катапульт и бомбометов. Например, катапульта Клода Лича, использовавшаяся в Дарданелльской операции, представляла собой увеличенную копию рогатки, которая метала килограммовый груз на 200 м. Существовали версии античных камнеметов. Пехотинцы использовали для метания гранат даже самодельные пращи и арбалеты, а некоторые и вовсе использовали, чтобы забросить во вражескую траншею гранату, биту. Такой вот практиковался в 1915 году бейсбол.

Все эти самодеятельные игры с антиквариатом были далеко не безобидны. Нередко граната по ошибке летела не в сторону противника, а вверх над головой или в сторону, а потому поражала своих.

Вместе с тем, гранатометы Первой мировой стали предками подствольных и станковых гранатометов конца XX в., воплотивших схожие идеи (в т. ч. «прыгающие» гранаты) для схожих целей, но уже с новыми технологиями и материалами.

Кстати, о гранатах. Сегодня в это трудно поверить, но вообще-то к 20 веку эта «карманная артиллерия» была прочно забыта и начала возрождаться лишь в ходе русско-японской войны. То есть, второе рождение гранаты получили, благодаря русским и японцам. Первые британские гранаты были приняты на вооружение лишь в 1908 году, но обладали контактными взрывателями не удобными для борьбы в условиях траншейной войны. Противник защищался от них деревянными щитами или даже ловил их в воздухе и переправлял назад.

В 1915 году у британцев появились так называемые «банки джема» — двойные цилиндры, между стенок которых засыпалась артиллерийская шрапнель, а в качестве взрывчатки использовался аммонал. Запал гранаты поджигался либо специальной нарукавной повязкой, либо просто сигаретой. Столь же примитивными были гранаты и у других участников войны. Знаменитая «лимонка» появилась лишь в 1916 году.

Были и винтовочные гранаты, причем некоторые из них просто переделывались из ручных гранат. Впрочем, бывало и наоборот, винтовочные гранаты приспосабливали для метания рукой. Тем более, что некоторые типы винтовочных гранат были еще не очень надежны и взрывались прямо в стволах.

Наконец, траншейная война заставила солдата первой мировой пересмотреть и отношение к холодному оружию. В ходе схватки в узком пространстве окопа или траншеи использование винтовочного штыка оказалось неудобным, поэтому и здесь вернулись в прошлое. То есть, солдаты стали самостоятельно вооружаться чем-то вроде средневековых пик, разнообразных дубинок, заточек, сделанных из металлических прутов от проволочных заграждений. Затем за это дело взялись уже в промышленном масштабе — появились специальные траншейные ножи. А англичане к латунному кастету начали припаивать клинок, причем режущая кромка его лезвия была ориентирована внутрь для удобства снятия часовых.

Наконец, та же траншейная война заставила заняться и вопросом защиты от множества мелких осколков. И здесь поначалу воспользовались опытом прошлого. Появились множество разнообразных «бронежилетов» из шелка, хлопка и кожи. Даже передвижные щиты с бойницами — нечто вроде былых туров и фашин. Тогда же появились и первые еще примитивные каски. Так, например, немецкий снайперский шлем 1917 года сильно напоминал саксонский шлем 16 века и весил свыше 6 кг. Поворачивать голову в таком шлеме было затруднительно, а попадание в него пули, даже если она не пробивала подобную каску, могло легко вызвать перелом шеи.

Иначе говоря, прежде чем сделать шаг вперед, военное дело во время первой мировой войны сначала отступило в далекое прошлое.

 

Дополнительная информация по теме ...

 

Фрагмент из книги Евгения Белаша «Мифы первой мировой» [1]:

«Пехотинцы Первой мировой в кирасах и шлемах, с дубинками, стилетами, пиками и мечами внешне больше походили на солдат XV-XVII вв., чем на довоенные армии. Даже и наказания солдат вполне напоминали средневековые. Например, в британской армии высшим наказанием был расстрел, полагавшийся за дезертирство, трусость, мятеж, передачу информации врагу, изнасилование, мародерство, включая обирание мертвых, порчу или утрату амуниции, принуждение спасательной команды и удар старшего по званию. Следующим суровым наказанием было отбытие 64 дней на передовой, где штрафник принимал участие во всех рейдах и работах. Провинившийся часовой получал «Полевое наказание №1», оно же «На колесе» или «Распятие»: он привязывался к деревянному колесу на два часа в день, в течение 21 дня независимо от погоды. Пища его в течение всего этого периода состояла из галет, воды и консервов. «Полевое наказание №2» заключалось в выполнении всех тяжелых работ с той же диетой на срок от суток до 20 дней, при этом одеяло отнималось. Если проступок был менее значительным, солдата могли заставить маршировать два часа с полной выкладкой. Затем шло «С.В.» — «Confined to Barracks», наказуемый оставался в бараке от суток до недели.

В русской армии, по описанию Свечина, самострелов неофициально заставляли по три раза в день становиться во весь рост на бруствер передовых окопов, и прикладывать руки к глазам, изображая наблюдателей с биноклями. Немцы из своих окопов, удаленных на 700-800 шагов, давали несколько выстрелов по ним, после чего им разрешалось спуститься в окоп.

Юнгер вспоминал, что в немецкой армии провинившегося солдата могли послать с одной киркой на сотню метров вперед в сторону французских окопов».

Фрагмент из книги Николая Головина «Россия в Первой Мировой войне» [2]:

Великое отступление

Выход из создавшегося положения был только один: отвод всех армий в глубь страны для того, чтобы спасти их от окончательного разгрома, и для того, чтобы было с чем после восстановления снабжения продолжать войну. Но русская Ставка три месяца не может на это решиться. Только в первых числах августа начался грандиозный отход армий Северо-Западного фронта, проведенный с большим умением генералом Алексеевым. Много трагических переживаний выпадает на долю Высшего русского командования за время этого отступления: сдаются крепости Новогеоргиевск и Ковно, очищаются крепости Ивангород, Гродно и Брест-Литовск, в тылу царит паника. Несколько раз германские клещи готовы окончательно захватить отходящие русские армии, но в последнем итоге к октябрю месяцу русские армии выходят из грозящего окружения и останавливаются на новой линии, протягивающейся от Риги на Двинск, озеро Нарочь и далее на юг, на Каменец-Подольск.

Мы указывали выше, что если можно упрекать нашу Ставку, так только в том, что она слишком поздно решилась на отвод наших армий в глубь страны. Это запоздание стоило много лишних жертв. В этом легко убедиться, если вспомнить цифры потерь Русской армии за этот период.

В летнюю кампанию 1915 года Русская армия теряет убитыми и ранеными 1410000 человек, т.е. в среднем 235000 в месяц. Это рекордная цифра для всей войны. Средняя величина потерь в месяц для всей войны равняется 140000. Пленными в ту же кампанию Русская армия теряет 976000, т.е. по 160000 в среднем в месяц. Если же взять только май, июнь, июль и август, то для каждого из этих четырех месяцев потеря пленными в среднем возрастает до 200000. Среднее же таковое число в месяц для всей войны исчисляется в 62000.

Решиться на отвод армий в глубь страны было для нашего высшего командования психологически чрезвычайно трудно. Всякое отступление подрывает дух войск, а такой грандиозный отход, как очищение громадной территории империи, именно всей Польши, Литвы, Белоруссии и части Волыни, должен был тяжело отразиться на психике всей страны.

Для того чтобы понять, с каким трудом вынашивалась в нашем высшем командовании идея о необходимости общего отступления в глубь страны, следует перечитать мемуары лиц, находившихся при генерале М.В. Алексееве, на плечи которого выпал тяжелый крест отводить наши армии Северо-Западного фронта

«Во время борьбы в «Польском мешке», — пишет генерал Борисов, являвшийся ближайшим доверенным генерала Алексеева по стратегическим вопросам, — в первый раз у меня возник сильный спор с Алексеевым. Я, исходя из опыта бельгийских крепостей и зная крепостное дело из прежней своей службы в Ивангородской крепости, в Генеральном штабе, настаивал на очищении нами не только Ивангорода, Варшавы, но и Новогеоргиевска. Но Алексеев ответил: «Я не могу взять на себя ответственность бросить крепость, над которой в мирное время так много работали». Последствия известны. Новогеоргиевск оборонялся не год, не полгода, а всего лишь 4 дня по открытии огня немцами, или 10 дней со дня обложения: 27 июля (9 августа) 1915 г. обложен, а 6 (19) августа пал. Это произвело на Алексеева очень сильное впечатление. Мы были уже в Волковыске. Алексеев вошел в мою комнату, бросил телеграмму на стол, опустился в кресло со словами: «Новогеоргиевск сдался». Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга, потом я сказал: «Больно и обидно, но ничего на театре не изменяет». Алексеев ответил: очень больно для Государя и Народа».

Нельзя не согласиться с В. Борисовым, что раз отход наших армий из «Польского мешка» в условиях летней кампании 1915 г. был стратегической необходимостью, то очищение крепости явилось логически вытекающим следствием. Но большая разница: логически мыслить в качестве безответственного советчика или окончательно решать вопрос в качестве ответственного начальника. Здесь невольно вспоминаются слова Жомини, сказавшего, что война прежде всего «est un drame effrayant et passionné».

Воспоминания генерала Палицына, тоже бывшего в это время при генерале Алексееве, обрисовывают переживания нашего Главного командования летом 1915 г. более глубоко, нежели генерал Борисов{376}. Из этих воспоминаний видно, с каким трудом решались на это не только генерал Алексеев (Главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта), но и Ставка, т.е. Верховное главнокомандование. «Общее положение, — записывает генерал Палицын 26 мая (8 июня) 1915 г., — предлагает нам два простых вопроса: Россия или Польша. Причем представительницей интересов первой является армия. Обстановка на всем фронте такова, что именно эти вопросы требуют ответа; и кто, спрашивается, может и должен дать этот ответ? Главнокомандующий (генерал Алексеев. — Н.Г.) ответить на эти два вопроса не может. Они не в круге его ведения. Верховный главнокомандующий и его Генеральный штаб стоят перед ними, и оттуда должны прийти ответ и повеление. Но и наша мысль также работает над этими вопросами, и мы оцениваем их под влиянием наших нужд и нашей жизни. Главнокомандующий чувствует и, скажу, видит, насколько положение наше при отсутствии средств к борьбе [396] хрупко; он видит и необходимый в наших условиях исход. Гуляя вечером между хлебами, мы в разговоре часто к нему подходим и скоро от него отходим. Мы как-то боимся своих мыслей, ибо все затруднения, которые должны возникнуть при первом шаге его исполнения, нам ясны. Не неся никакой ответственности, я смелее в своих решениях, ибо они умозрительного свойства, но мне понятны те муки и тревоги, которые длительно и ежечасно переживаются Главнокомандующим, тем более что наше внутреннее, по отношению противника, положение нелегкое, в особенности ввиду совершающегося на Юге; оно еще усугубляется до состояния безнадежности вследствие отсутствия средств для борьбы. И надежд на близкое будущее нет. Пока вопрос о том, «зачем мы будем отходить», на весу, а с ним и целый ряд остальных».

24 июня (7 июля) 1915 г. генерал Палицын, опять затрагивая вопрос о необходимости отводить наши армии в глубь страны, записывает: «Михаил Васильевич (генерал Алексеев. — Н.Г.) прекрасно знает это; знает, что вопросы эти требуют заблаговременного решения, что они сложны и последствия этого решения чрезвычайно важны. Дело не в Варшаве и Висле, даже не в Польше, а в армии. Противник знает, что у нас нет патронов и снарядов, а мы должны знать, что не скоро их получим, а потому, чтобы сохранить России армию, должны ее вывести отсюда. Массы, к счастью, этого не понимают, но в окружающем чувствуется, что назревает что-то неладное. Надежда удержаться нас не оставляет, ибо нет ясного сознания, что пассивное удержание нашего положения само по себе есть одно горе при отсутствии боевого снабжения. В таких тяжелых условиях протекает творческая работа Главнокомандующего, и помочь ему нельзя, ибо решения должны исходить от него».

Если столь психологически трудным было положение генерала Алексеева, Главнокомандующего Северо-Западным фронтом, то насколько тяжелее было творчество Верховного главнокомандующего, Великого князя Николая Николаевича, от которого катастрофическая обстановка в лето 1915 г. требовала решиться на отвод русских армий в глубь страны. Верховный главнокомандующий  и его Ставка не могли не сознавать всех ужасающих последствий, связанных с подобным отступлением.

В многомиллионной солдатской массе росли слухи об измене. Эти слухи становились все сильнее и сильнее и проникали даже в среду более интеллигентных лиц. Причиной, дающей особую силу этим слухам, являлось то обстоятельство, что происшедшая катастрофа в боевом снабжении как бы оправдывала те мрачные предположения, которые нашли сильное распространение еще в конце 1914 г.

Фрагмент из книги Андрея Зайончковского «Первая мировая война» [3]:

«Изучение операций на обоих европейских театрах войны в первые 4 месяца 1915 г. приводит к следующим выводам: 

1. Под давлением необходимости спасти союзника и в поисках за скорейшим окончанием войны Германия перебрасывает свои главные усилия на Восток, а на Западе устанавливает на всем фронте солидный позиционный барьер. Эта перемена линии главных операций, однако, далеко не единодушно разделяется всем ее главным  командованием и влечет разрозненность в выборе направлений на Русском театре. В январе стратегический  резерв предоставляется Гинденбургу для глубокого охвата русского правого фланга, а с апреля ведется подготовка  прорыва, связанного с попыткой охвата русского левого фланга, выдвинутого в Галицию: центр тяжести удара  переносится с севера на юг. Возникает серьезное сомнение в правильности такого зигзагообразного пути  германского творчества. Германское главное командование подарило Антанте целый год, который блестяще был  использован французским и английским правительствами для обеспечения себе конечной победы. 

2. На стороне русского главного командования нет вовсе какой-либо цельности стратегического замысла.  Материальное состояние русских армий, удостоверенное к началу года такими авторитетными лицами, как главнокомандующие фронтами, диктует настоятельность крайне сдержанного образа действий, по крайней мере, до поздней весны 1915 г. Под углом зрения этой необходимости замышляется операция для овладения Восточной Пруссией как опорным районом для будущих операций на Берлин. Но рядом и будто совершенно независимо расцветает идея вторжения в Венгрию через Карпаты, очевидно, требовавшая затраты крупных сил и материальных средств. Верховное командование поочередно одобряет оба плана и таким образом вместо выполнения обязанности высшей инстанции — регулировать и умерять центробежные стремления фронтов — само толкает их на расширение их частных задач.

Постепенно верховное командование заражается соблазнительностью похода на Венгрию, неосмотрительно растрачивает на него скудные средства, накопленные зимой в виде образования стратегического резерва и некоторого количества артиллерийских запасов, в результате к началу летних операций, когда надо было ожидать самого широкого развертывания последних, эти средства расплываются. К моменту Горлицкого прорыва почти не имеется свободных резервов (кроме I корпуса), и обнаруживается такая недостача снарядов, что сам главнокомандующий Юго-западным фронтом вынужден обратиться в артиллерийского раздатчика, лично ведающего назначением каждого артиллерийского парка.

3. Французский фронт Антанты охотно идет навстречу решению германского главного командования  стабилизовать борьбу на этом фронте. С точки зрения интересов своего театра действий англо-французское  командование поступало совершенно правильно на основании брошенного Китченером лозунга, что война  только начинается в 1915 г. и рассчитанная отныне на изнурение война будет продолжаться не менее 3 лет. Но  непонимание необходимости единства действий на Французском и Русском театрах в дальнейшем повело к  коренному изменению всего хода борьбы. Русские армии приняли на себя всю тяжесть ее с самого начала 1915 г.  и, как увидим дальше, до конца его. Прямым последствием событий летней кампании 1915 г. на Русском театре, при оправдавшейся уверенности германцев в пассивности англо-французов, явился преждевременный для Антанты выход в будущем русских сил из общей борьбы. 

События весеннего периода кампании 1915 г. подчеркнули всю ошибочность разрозненного руководства коалиционными силами, благодаря которому германцы достигли самой полной свободы оперативных решений. 

4. Операции весеннего периода логически предопределили дальнейшее развитие кампании 1915 г. Отказ англо-французов от решительных действий, окончательный уход русских из Восточной Пруссии, мертворожденная карпатская затея Иванова помогли германцам использовать Горлицкий прорыв Макензена для сокрушительного разгрома к осени 1915 г. всего Русского фронта».

Фрагмент из книги Нормана Стоуна «Первая мировая война. Краткая история» [4]:

«Второго мая одновременно пошли в наступление восемнадцать дивизий австрийской 4-й и германской 11-й армий. Четырехчасовой артобстрел разнес в клочья русские передовые позиции, которые даже не могли вести ответный огонь: основная часть орудий 3-й армии находилась где-то в другом месте (а командующий, несмотря на предупреждения перебежчиков о готовящейся атаке, уехал отмечать награждение орденом Святого Георгия). Солдаты были в основном совсем юные или, наоборот, в почтенном возрасте: они запаниковали под огнем минометов и бежали, путаясь ногами в полах шинелей на виду у немецкой пехоты. Русские потеряли треть своих солдат, и в русском фронте образовалась брешь в пять миль. За пять дней войска центральных держав продвинулись на восемь миль. Только отход к реке Сан и Перемышлю мог спасти 3-ю армию, но ей было приказано держаться, и к 10 мая австро-венгры захватили сто сорок тысяч пленных и двести орудий. Русским пришлось отводить войска с Карпат, резервы направлялись скупо, неохотно и неспешно. Не хватало и боеприпасов: одному корпусу требовалось на каждый день двадцать — двадцать пять тысяч снарядов, ему давали только пятнадцать тысяч. К 19 мая немцы заняли плацдарм за рекой Сан, и когда Фалькенгайн встретился в Ярославе с начальником штаба 11-й армии Хансом фон Зектом, оба пришли к выводу: открылась блестящая возможность для захвата всей русской Польши. Понял это и командующий русским Юго-Западным фронтом, славший панические телеграммы о том, что ему придется отступать, возможно, до самого Киева. И он отступал, не зная, в каком направлении пойдет дальше противник. Четвертого июня был взят Перемышль, а 22 июня немцы вошли во Львов.

На русском фронте сложилось кризисное положение. Огромный таран из Галиции продвигался к южному краю русской Польши, а к середине июля немцы создали таран такой же силы на северной стороне. Вдобавок ко всему немцы открыли еще один фронт — на Балтике. В середине апреля они послали вперед конницу по открытым местам и отвлекли столько сил, сколько эти позиции и не заслуживали. Одна армия должна была прикрывать Ригу, другая — Литву, и появился новый фронт — Северный, также требовавший резервов. Стратегическое положение русских было крайне шатким, и разумнее всего стал бы уход из Польши. Но любому инициатору такого шага можно было легко закрыть рот. Для эвакуации Варшавы потребовались бы две тысячи составов, а они нужны для перевозки фуража. Но самый главный аргумент — Польшу защищают мощная крепость Ковно, на севере, и Новогеоргиевск, недалеко от Варшавы, символ русского владычества, а также другие, менее значительные, но тоже крепкие форты, расположенные на реках. Эти крепости имели тысячи орудий и миллионы снарядов. Зачем же их бросать?

Значит, армия должна стоять и сражаться. Нехватка снарядов была вызвана не отсталостью страны (как утверждали Сталин и генералы-эмигранты), а головотяпством военного руководства. Военное министерство не доверяло русским промышленникам, считая их бесчестными и некомпетентными. Артиллерийский департамент был убежден в том, что пехота придумывает ужасы. Обратились к иностранцам за помощью. Но Россия всегда занимала последнее место в списке очередников. Она не только не могла сама платить за снаряды (пользовалась британскими кредитами), но и предоставляла спецификации в устаревших единицах измерения (в локтях). Тем не менее Россия имела два миллиона снарядов: они лежали в крепостях, которые теперь рушились. В середине июля Макс фон Гальвиц, имея тысячу орудий и четыреста тысяч снарядов, — с севера, и Август фон Макензен — с юга начали громить русские войска, сводя иногда численность их корпусов до нескольких тысяч человек, и 4 августа немцы взяли Варшаву. Крепость Новогеоргиевск располагала большим гарнизоном, имела тысячу шестьдесят орудий и миллион снарядов. Все это следовало эвакуировать с учетом плачевной судьбы всех крепостей Европы, рухнувших под обстрелом тяжелой артиллерии. Однако командующий фронтом, генерал Михаил Алексеев, вспомнил о высоких духовных принципах и приказал защищать бастион русского владычества. Ханс фон Безелер, покоритель крепости Антверпен, прибыл на место с осадным поездом. Он сумел изловить главного инженера крепости со всеми картами. И одного снаряда оказалось достаточно, чтобы рухнул первый же форт, а 19 августа капитулировала вся крепость. В то же самое время такая же судьба постигла другой бастион — Ковно, призванный защищать Литву. Немцы взяли аналогичный трофей: тысячу триста орудий и девятьсот тысяч снарядов.

Турецкая поговорка гласит: одна беда научит больше, чем тысяча советов. Ставка наконец приняла правильное решение — отступать по схеме 1812 года, уничтожая и сжигая все, что пригодилось бы немцам. С военной точки зрения отступление происходило достаточно осмысленно. Брест-Литовск был сожжен, и сотни тысяч беженцев запрудили дороги, уходя из еврейской черты оседлости и переполняя другие города. Немцы исчерпали свои запасы материальных средств и продовольствия, оставались иногда даже без питьевой воды, с трудом преодолевая болотистые низины Припяти. Ставка переоценила угрозу для Риги, и отступление происходило в разных направлениях. Восемнадцатого сентября немцы проскользнули в «Свенцянский прорыв» и взяли Вильно, столицу Литвы. Людендорф хотел идти дальше, но Фалькенгайн, проявив здравомыслие, с ним не согласился. Русские потеряли около миллиона человек только пленными и вряд ли могли бы где-либо создавать помехи германским войскам. В любом случае Фалькенгайн, как специалист своего дела, хорошо понимал трудности снабжения армий в Белоруссии, вдали от германских железнодорожных узлов и шоссе, имея в наличии только скверные русские железнодорожные пути с широкой колеей, непригодной для немецких локомотивов. Теперь он поставил главной целью — покорить Сербию и проложить наземный путь в Турцию до того, как на Балканах установится зима. Фалькенгайн отложил в сторону австро-венгерские планы в отношении Украины и Италии и отправил Макензена на Балканы. У Болгарии имелись свои амбиции — возродить средневековую Болгарскую империю. Болгария занимала стратегически выгодное положение для вторжения в Сербию с востока. В октябре — ноябре Сербия была оккупирована, и 1 января 1916 года в Стамбул прибыл первый прямой поезд из Берлина».

Фрагмент из книги Анатолия Уткина «Первая мировая война» [5]:

Отступление из Польши

«Самая суровая реальность пришла к русской армии на центральном участке фронта — в Польше — в мае 1915 года. Классическим выражением немецкого умения концентрировать ресурсы и время для целенаправленного решения задачи может служить их наступление в районе Горлице-Тарнова весной 1915 года. Наступление, осуществленное немцами и австрийцами в мае 1915 года, имело значительно более внушительные результаты, чем февральское наступление того же года. Германское командование решило на этот раз нанести удар по участку фронта между Карпатами и Краковом. Достижение этих результатов стало возможным из-за отсутствия координации действий между ставкой и командующими фронтами. С немецкой стороны оказалось очевидным, что русская Третья армия, защищающая фронт к югу от Кракова, стратегически изолирована. Соотношение сил на этом участке было примерно равным: 219 тысяч (18 пехотных и 5 кавалерийских дивизий) с русской стороны против 126 тысяч немцев (10 дивизий) и 90 тысяч солдат австро-венгерской армии (8 пехотных дивизий и 1 кавалерийская). Против 733 легких, 175 среднего калибра и 24 тяжелых орудий немцев и австрийцев у русской армии здесь было 675 легких орудий и 4 тяжелых.

Но немцы собрали на весьма узком участке прорыва миллион снарядов такое количество было мыслимо для русских в нескольких очень укрепленных районах. Затем, в апреле 1915 года, произошла скрытная группировка людского состава и орудий на отрезке фронта в 45 километров Третьей армии генерала Радко-Дмитриева.

На собственно линии наступления германцы и австрийцы достигли превосходства в артиллерии (у немцев было 2228 тяжелых и легких орудий). Ничейная земля, разделявшая две линии укреплений, была широкой, что позволило немцам и австрийцам приблизиться к русской линии и невдалеке от русских укреплений создать новые ударные позиции, не будучи при этом замеченными. Приказ генерала Макензена по войскам делал упор на необходимости быстрого и глубокого прорыва вперед, чтобы не позволить русским призвать необходимые резервы. «Атака Одиннадцатой армии должна быть осуществлена быстро... Только посредством высокой скорости можно подавить сопротивление русских тылов... Два метода — основополагающие: глубокое проникновение пехоты и быстрое следование за ней артиллерии».

Чтобы скрыть прибытие германских войск на южный, австрийский фланг, германские разведгруппы были одеты в австрийскую униформу. Это позволило внести элемент внезапности. Офицеры германских штабов взбирались на самые высокие холмы и горы, обозревая лежащие перед ними, как на карте, русские позиции. Отличие от Западного фронта было довольно значительным: широкая «ничейная земля», один укрепрайон обороны. Все местное население было эвакуировано немцами, чтобы противостоящие войска генерала Радко-Дмитриева пребывали в безмятежности. 25 апреля Радко-Дмитриев все же обнаружил немецкое присутствие, но не запросил подкреплений. Генерал Данилов рисует удручающую картину русской неготовности. «Русская армия находилась на пределе своих возможностей. Непрекращающиеся схватки в Карпатских горах стоили ей многих потерь. Недостача оружия и боеприпасов была катастрофической. В этих обстоятельствах мы могли еще сражаться с австрийцами, но не могли выдержать серьезного давления энергичного и решительного врага».

Подготовительная артиллерийская канонада началась вечером 1 мая 1915 г.

Утром 2-го германо-австрийские войска начали совместное наступление. Германские штурмовые группы ждали своего часа для скоростного броска. Немцы пошли вперед после четырехчасовой артиллерийской подготовки (700 тысяч снарядов) — здесь была самая большая концентрация артиллерии за всю Первую мировую войну{285}. Немецкая пехота бросилась вперед, практически не встречая сопротивления. Гаубицы крушили русскую оборону. Нокс: «Немцы выпустили десять снарядов на каждый шаг своей пехоты».

После недельных боев армия генерала Радко-Дмитриева перестала существовать. «Доблесть русских, — пишет Б. Линкольн, — значила мало на протяжении последующих двух недель, когда молот армии Макензена крушил Третью армию с неумолимой брутальностью».

Под ударами немцев оставила оружие не только первая, но вторая и третья линии русской обороны. Германские снаряды сокрушили русские окопы, линии связи и пути подхода подкреплений. Немецкая артиллерия уничтожила треть обороняющихся сил, остальные должны были преодолевать глубокий шок. Это открыло наступающим немцам стопятидесятикилометровую полосу наступления.

В течение часа после окончания бомбардировки немцы взяли в плен 4 тысячи человек и разъединили русский фронт. В первый день наступления и в следующий германские штурмовые отряды прошли вперед на расстояние более десяти километров в день, полностью преодолев русскую линию обороны. Численность штыков в русских корпусах уменьшилась с 34 тысяч до 5 тысяч. Все брошенные на путь немецкого наступления части попросту исчезали в огне. Русская армия, неся тяжелые поражения, начала кровавое отступление: через сутки из Горлицы, через пять дней — из Тарнова. 4 мая немецкие войска вышли к чистому полю, а позади 140 тысяч русских солдат молчаливо шагали в плен. Третья русская армия потеряла 200 орудий, запасы снарядов таяли катастрофически. Пятого мая командующий армией генерал Радко-Дмитриев запросил 30 тысяч снарядов. На следующий день — запрос еще на 20 тысяч. «Я знаю, как это сложно, но моя ситуация исключительна».

Два обстоятельства отличали русскую оборону от германской и западных союзников: в тылу не было необходимых железнодорожных путей для подвоза резервов и боеприпасов. Истощение запаса снарядов было особенно ощутимым. Напомним, что в начале войны в железнодорожных батальонах, обслуживающих пути снабжения русской армии, насчитывалось лишь 40 тысяч человек. Треть из них была неграмотной. Три четверти офицеров в этих войсках не имели технического образования. В Германии же железнодорожные перевозки были поручены лучшим из лучших.

Седьмого мая Радко-Дмитриев предпринял отчаянную контратаку, и она окончилась неудачно. Сорок тысяч русских воинов оказались напрасной жертвой. Теперь лишь отход русской армии за реку Сан мог предотвратить ее полную дезинтеграцию. Но великий князь Николай Николаевич был непреклонен: «Я категорически приказываю вам не предпринимать никакого отступления без моего личного разрешения».

Это обрекло Третью армию. 10 мая нервы заместителя генерала Иванова (прямого начальника Радко-Дмитриева) сдали, и он в служебной записке изложил все, что думал: «Наше стратегическое положение безнадежно. Наша линия обороны очень растянута, мы не можем перемещать войска с необходимой скоростью, и сама слабость наших войск делает их менее мобильными; мы теряем способность сражаться».

Перемышль следует сдать вместе со всей Галицией. Немцы ворвутся на Украину. Киев должен быть укреплен. Россия должна «прекратить всякую военную активность до восстановления своих сил».

Автор этой оценки был немедленно уволен из армии. Но армия получила разрешение отойти за реку Сан. Из ее 200-тысячного состава лишь 40 тысяч пересекли Сан не ранеными. Да и Сан нельзя было рассматривать как непреодолимую преграду. Макензен же снова довел запас своих снарядов до миллиона (тысяча на одну полевую пушку) против 100 тысяч у генерала Иванова. Ураган артиллерийского огня выбрасывал русских солдат из плохо обустроенных окопов, а в открытом поле их ждал огонь германских пулеметов. Немцы без особых промедлений создали плацдарм на восточном берегу реки Сан.

Окончился девятимесячный период российских побед на австрийском фронте. В течение недели русская армия потеряла почти все, что было завоевано в Карпатах, тридцать тысяч солдат попали в немецкий плен. После овладения южногалицийским городом Стрый было заявлено о 153 тысячах русских военнопленных. К 13 мая австро-германские войска достигли пригорода Перемышля и Лодзи. 19 мая Макензен заставил русских оставить их самый большой прежний приз — крепость Перемышль, завершив вытеснение русских войск из Галиции. Австрийские войска вошли во Львов и приготовились к выходу на долины русской Волыни.

В Вене австрийский министр иностранных граф Чернин пришел к выводу, что наступает момент, когда становится возможным начало сепаратных переговоров с Россией на основе отказа России и центральных держав от всех территориальных приобретений. (После окончания войны он скажет, что-то был единственный момент во всем ходе войны, когда Россия, возможно, согласилась бы с мирными предложениями, учитывая то обстоятельство, что «русская армия бежала и русские крепости падали как карточные домики»). Но в Берлине горели надеждой полностью уничтожить всю русскую армию и только после этого хотели предъявить России ультиматум. Немцы, как уже говорилось, впервые применили на восточном фронте отравляющие газы (в районе русской Польши), что привело к гибели тысячи русских солдат.

Генерал Сект убедил Фалькенгайна перейти Сан у Ярослава. Германские дивизии подошли к Варшаве. Чтобы эвакуировать военные припасы из Варшавы, требовалось более двух тысяч поездов{293}, которых у России, естественно, не было. Британский представитель при Третьей русской армии сообщил в Лондон: «Эта армия ныне представляет собой безвредную толпу».

Русская армия потеряла 3000 орудий. Поток пленных, плетущихся в Германию, достиг 325 тысяч.

Обнадеживающие сведения шли только с Апеннин — здесь Италия 23 мая объявила войну Центральным державам. Но вооруженная старыми ружьями неопытная итальянская армия едва продвинулась на австрийскую территорию. Итальянцы не сумели отвлечь значительные австрийские силы и ослабить агонию Третьей русской армии. А сербская армия, спешащая захватить Албанию до прихода итальянцев, также ослабила давление на австрийцев.

В июне шестидневным броском Макензен вывел свои войска ко Львову. Великий князь Николай Николаевич доложил царю, что две трети войск Иванова уничтожены. В отчаянной обстановке генерал Иванов, когда-то бывший воспитателем императора Николая II, пособивший царю в получении Георгиевского креста (для этого царю нужно было участвовать непосредственно в бою), попросил об отставке. Алексеев взял на себя командование войсками в Северной Галиции. Запас снарядов на одно орудие сократился до 240, войска были измотаны тяжелыми боями, все их помыслы были направлены уже не на Сан, а на Днестр. Янушкевич просил военного министра об одном: «Дайте нам патронов». А Сухомлинов говорил о недостаче талантливых людей в военном производстве.

Вопрос о вооружении русской армии приобрел критическую значимость. Если бы Россия между августом 1914 и концом 1917 г. мобилизовала такую же долю своего населения, как Франция за то же время, то ее армия составила бы 60 миллионов человек, но встает вопрос: как вооружить такую армию? В результате Россия не смогла вооружить и четверть указанного количества. Ее производство росло — с 450 тысяч снарядов в начале 1915 года до более чем миллиона в сентябре. Но этого еще было недостаточно, в высшей степени препятствовала неэффективность системы коммуникаций. Процитируем и мнение английского историка о военной помощи западных союзников: «Нечестность и авантюризм иностранных бизнесменов разрушили веру русского народа в иностранных капиталистов. В Петрограде, в отталкивающей атмосфере ожидания обогащения, один за другим паразиты въезжали в отель «Астория». Кризис с военным оборудованием и боеприпасами длился до тех пор, пока русские не оказались способными обеспечить себя сами».

Немцы же развернули грандиозные силы. Летом 1915 г. на Восточном фронте было вдвое больше германских и австрийских дивизий, чем на Западном фронте. (К сожалению, Запад не полностью воспользовался представившейся возможностью — стратегической переориентацией центральных держав). Россия призвала в ряды своей армии к лету 1915 г. десять миллионов человек, и германское наступление захлебнулось кровью русских солдат. Потери по двести тысяч человек в месяц — таков страшный счет 1915 г., счет, к сожалению, не оплаченный Западом. И все же возрождаемое русское военное искусство сказалось в том, что отступающая армия была спасена Немцам, при всех их огромных успехах, так и не удалось добиться главного — окружить русскую армию.

Ставка санкционировала эвакуацию Львова. 22 июня Вторая австро-венгерская армия вошла в город. Эта шестинедельная операция была одним из самых больших успехов немцев и австрийцев за всю войну. Ударный кулак из восьми германских дивизий, потеряв 90 тысяч своего состава, взял в плен 240 тысяч русских воинов.

Страшный для России 1915 год продолжал свое течение. На протяжении его страна потеряла миллион солдат и офицеров только пленными. Началась подлинная деморализация русской армии, разобщение офицерского и рядового состава. На военной конференции в Холме было решено строить бараки в небольших городах — расквартированные в крупных промышленных центрах части быстро становились жертвою агитаторов. Ощутим был коллапс прежней армейской структуры. 40 тысяч офицеров 1914 года были, в основном, выбиты из строя. Офицерские школы выпускали 35 тысяч офицеров в год. На 3 тысячи солдат теперь приходились 10-15 офицеров, и их опыт и квалификация желали лучшего. 162 тренировочных батальона за шесть недель подготавливали младший офицерский состав. Увы, на протяжении 1915 года разрыв между офицерской кастой и рядовыми значительно расширился. Капитан русской армии пишет осенью 1915 года: «Офицеры потеряли веру в своих людей» {300}. Офицеры часто были поражены степенью невежества своих солдат. Россия вступила в войну задолго до массовой культурности. Часть офицеров ожесточились чрезвычайно, не останавливаясь перед самыми тяжелыми наказаниями.

Заметим, что немцы рекрутировали 86 процентов постоянного персонала армии из горожан, из квалифицированных рабочих, образованных и дисциплинированных».

Романов Петр Валентинович — историк, писатель, публицист, автор двухтомника «Россия и Запад на качелях истории», книги «Преемники. От Ивана III до Дмитрия Медведева» и др. Автор-составитель «Белой книги» по Чечне. Автор ряда документальных фильмов по истории России. Член «Общества изучения истории отечественных спецслужб».

Примечания

[1] Евгений Белаш. Мифы первой мировой. М.: Вече, 2012.

[2] Головин Н.Н. Россия в Первой Мировой войне. М.: Вече, 2014.

[3] Андрей Зайончковский. Первая мировая война. СПб.: Полигон, 2002.

[4] Норман Стоун. Первая мировая война. Краткая история. М.: АСТ, 2010.

[5] Уткин А.И. Первая мировая война. М: Культурная революция, 2013.