Испытание на прочность. Моральный дух в армии и тылу

10/12/2013

Текст выступления

 

Перевал между 1915 и 1916 годами можно считать одним из ключевых моментов первой мировой. Во всяком случае, для России. Впереди у русских будут еще и победы, например, знаменитый Брусиловский прорыв, однако, крупные неудачи предшествующего года подвергли самодержавие сильнейшему, я бы даже сказал, чрезмерному испытанию на прочность. Что в конечном итоге и аукнется стране революцией. Поэтому обойти эту тему нельзя.

Крупнейшие неудачи на фронте в 1915 году не могли не оказывать влияния на моральный дух в армии, но в куда большей степени они отразились на настроениях в тылу. Из письма командира 29 корпуса генерала Зуева военному министру Поливанову: «Немцы вспахивают поля сражений градом металла и ровняют с землей всякие окопы и заграждения, заваливая часто их защитников с землею. Они тратят металл, мы человеческую жизнь, они идут вперед, окрыленные успехом, и потому дерзают. Мы ценою тяжких потерь и пролитой крови отбиваемся». В этом письме точное описание трагичности момента, но нет и намека на панику. Иное происходило в тылу.

Совершенно верное в тех условиях стратегическое решение отвезти армию вглубь страны, вызвало в правительстве настоящую истерику, причем, в первую очередь распространял ее военный министр Поливанов, хотя, вроде бы, именно он должен был лучше других понимать реальную обстановку на фронте. Безмерно уставшая к тому времени и сильно обозленная на столичные верхи армия, где уже появились разговоры об измене в окружении царя, на тот момент, тем не менее, все еще надеялась на окончательную победу.

И главная проблема на тот момент заключалась в полной растерянности правительства и двора — где поселилась паника, результатом которой и стало решение Николая II стать Верховным главнокомандующим, сместив с этой должности великого князя Николая Николаевича. Великий князь выдающимся полководцем, разумеется, не являлся, однако в целом считался совсем неплохим военным профессионалом. К тому же пользовался популярностью в солдатской массе. Да и тяжелое отступление Николай Николаевич провел, по мнению даже современных военных экспертов, весьма грамотно.

А вот новый верховный — Николай II не был ни профессионалом, ни популярным, несмотря на свою корону, политиком. В профессиональном плане ситуацию отчасти спасало назначение начальником Генштаба опытного генерала Алексеева, но в плане политическом перемены были, безусловно, ошибочными. Если не сказать сильнее — роковыми. Это отлично понимала даже мать государя, кстати, очень умная женщина Мария Федоровна. В отличие от жены царя Александры Федоровны, которая, наоборот, мечтала, чтобы Николай встал во главе армии, мать трезво оценивала и способности сына, и политическую ситуацию. Она предчувствовала, чем эта ошибка грозит династии.

Находясь в стороне от непосредственного руководства войсками, Николай II, оставался последней опорой уже пошатнувшегося самодержавия: до этого молнии народного гнева в связи с неудачами на фронте падали не на него. Приняв же решение возглавить армию лично, царь брал на себя и роль громоотвода. Теперь за все провалы на фронте он отвечал лично. А это выбивало из-под самодержавия последнюю опору.

В полной мере оценив негативные последствия решения Николая II, подали в отставку наиболее умные члены правительства. Однако и это не поколебало убежденности царя и царицы. Хотя среди отставников фигурировали ключевые фигуры: министр иностранных дел, министр внутренних дел, министр финансов, министр торговли и промышленности. Как сказано в их коллективном письме: «Государь, еще раз осмеливаемся Вам высказать, что принятие Вами такого решения грозит, по нашему крайнему разумению, России, Вам и династии Вашей тяжелыми последствиями». Дальнейшие события, как мы уже знаем, подтвердили их правоту.

Отъезд государя в Ставку, оставив столицу на попечение запаниковавших бюрократов и не вполне адекватную государыню, как и предостерегали Николая умные люди, не укрепил ни армию, ни тыл. Хуже того, далеко не благополучный тыл стал все больше разлагать саму армию.

И больше всего беспокойство об этом проявляло опять-таки не правительство, а армия. Из письма начальника Штаба Верховного главнокомандующего все тому же министру Поливанову: «Получаются сведения, что в деревнях при участии левых партий уже отпускают новобранцев с советами: не драться до крови, а сдаваться, чтобы живыми остаться. Если будет 2-3 недельное обучение, с винтовкой на 3-4 человека, да еще такое внушение, то ничего сделать с войсками невозможно».

Разумеется, и это был не чисто русский феномен. Контролировать уставшие армию и тыл пришлось всем участникам войны. И чем дóльше длилась война, тем труднее это было всем делать. Просто справились с этой проблемой все по-разному.

О том, как негативно влияют настроения в тылу на армию, много писал французский премьер Пуанкарэ: «Петэн снова ставит нас в известность о положении в армии. Пять корпусов почти целиком заражены. «Болезнь серьезная, — говорит генерал, — но она не неизлечима; я надеюсь справиться с ней в течение нескольких недель; однако во всех взбунтовавшихся полках необходимо провести карательные мероприятия в назидание другим; нужно также отказаться от применения помилования во всех случаях коллективного неповиновения и сговора об оставлении поста». Правда, если уж быть точным, речь здесь все-таки идет уже о весне 1917 года. Тем не менее, тенденции те же.

«Мероприятия» для исцеления «заразы» последовали незамедлительно: в этот период было вынесено 130 смертных приговоров. 25 из них привели в исполнение, а остальным смертную казнь заменили ссылками в самые глухие места Марокко, Индокитая и на юг Алжира. Причем без права переписки, в связи с чем очень долго и этих солдат во Франции считали казненными.

О том же свидетельствует еще один француз, генерал Сереньи: «Это явление очень ясно обнаружилось у нас во время пораженческой пропаганды, имевшей место в 1917 году; войсковые части, которые первыми ей поддались, были те, которые выведенные из боевых линий, находились на отдыхе; эта гангрена была принесена к ним укомплектованиями и вернувшимися из отпусков внутри страны. То же самое имело место у наших врагов в октябре 1918 года. Германия была в полном разложении».

Действительно, и немцев подвел, в конце концов, тыл. Недаром немецкие ветераны первой мировой в один голос говорили, что войну проиграла не армия, а политики, не сумевшие предотвратить восстание в Германии. Примерно то же самое, можно сказать и о России. Просто здесь в силу целого ряда негативных факторов недовольство в тылу начало оказывать влияние на армию намного раньше, а власть оказалась намного слабее.

Самодержавие не смогло в чрезвычайных условиях повести за собой страну. Не хватило ни профессионализма, ни авторитета, ни морального духа. Результат хорошо известен: в конце концов, разгневанный тыл сам продиктовал власти свои условия.

 

Дополнительная информация по теме ...

 

Фрагмент из книги Евгения Белаша «Мифы первой мировой» [1]:

«СПАСИТЕЛЬНЫЙ ЛЕНД-ЛИЗ» – 2

По автомобилям Россия также сильно зависела от заграничных поставок — всего за время войны было произведено в России и закуплено за границей 24 978 машин, из них до 1 октября 1917 г. армия получила 21 009 импортных автомобилей, еще 213 было на складах. Если учесть, что в 1910 г. весь автопарк русской армии составлял 24 автомобиля, все импортного производства, а крупнейший и по сути единственный в стране автомобильный Русско–Балтийский завод в 1912 г. изготовил 50 машин, в 1913 г. 127 и в 1914 г. — 300 машин, на 1916-1918 гг. было заказано 1500 машин, то можно сделать вывод, что подавляющая доля автомобилей была иностранного происхождения. К началу войны, по сведениям Кочнева, армия располагала всего лишь 418 грузовыми, 259 легковыми, 2 санитарными и 3 машинами вспомогательного назначения, а также 101 мотоциклом. По статистике Головина, еще 475 машин было реквизировано у частных лиц. Из доклада по Военному министерству за 1914 г., всего на снабжение армии поступило около 3000 легких и 430 грузовых автомобилей и до 1800 мотоциклов. Но плохое состояние большей части этих машин не обеспечивало продолжительной эксплуатации в военных условиях.

Для сравнения — в 1895 г. США, по данным Милковского и Тау, имели всего лишь 4 легковых автомобиля, в 1900 г. — 8000, а в 1910 г. они насчитывали уже 468000 машин, из них 10000 грузовиков. К 1914 г. количество машин в США возросло до 2 миллионов, в числе которых было свыше 50000 грузовиков. В других странах количество автомобилей также возрастало, хотя и не такими быстрыми темпами. Еще в 1913 г. Германия произвела 1850 грузовых автомобилей (и 19743 машин вообще), притом, что годовая потребность военного времени превзошла эту цифру в шесть раз. В итоге к началу войны Франция и Англия имели приблизительно по 100000 машин, Германия — около 65000 автомобилей и 20000 мотоциклов (по данным Вернера Освальда — 25000 грузовых, 12000 легковых, 3200 санитарных, 1600 прицепов и примерно 5400 мотоциклов). При этом британская армия располагала всего лишь 80 грузовиками, 15 мотоциклами и несколькими тракторами «Холт», но имела резервы в виде гражданских автомобилей и промышленности. СШЛ — около 2 млн автомобилей, 150 000 мотоциклов и 35000-40000 тракторов, в т.ч. и гусеничных. В России с 1912 г. в Балакове выпускался колесный быстроходный трактор Якова Мамина, но малой серией и с… американскими моторами фирмы «Кейс».

Уже в 1914 г. с началом войны было заказано 1276 автомобилей и 15 паровых тракторов английской фирмы «Маршалл». Только в конце 1915 г. начали поступать английские паровые тягачи «Фаулер», известные еще по русско-турецкой войне. Однако на испытаниях зимой 1916 они застряли в глубоком снегу, пройдя всего около 6 верст. Тем не менее, в 1917 г. на фронт были отправлены 4 батареи по две 12-дм гаубицы «Виккерс» в каждой вместе с паровыми тягачами. На перевозку каждой гаубицы в разобранном виде требовалось 6 тракторных поездов с прицепами. Еще 5 «Фаулеров» направили в инженерные части для перевозки электрического кабеля. С 1916 г. поставлялись и тракторы с двигателями внутреннего сгорания, в т. ч. гусеничные. На 1 октября 1916 г. насчитывалось 408 тракторов, из них 92 в военной автошколе, 22 на Северном фронте, 2 — на Западном, 1 — на Юго-Западном и 291 — в ГАУ. Первый тракторный тяжелый дивизион был переформирован в октябре 1915 г. из дивизиона 6-дм осадных пушек «Шнейдер» (созданного в январе того же года) и имел три батареи. Еще два дивизиона — с 6-дм гаубицами «Виккерс» и 280-мм гаубицами «Шнейдер» были созданы в феврале 1917 г., осенью к ним добавился четвертый тяжелый тракторный дивизион с четырьмя батареями 280-мм гаубиц «Шнейдер».

Уже при отступлении из Восточной Пруссии в январе 1915 г. пришлось бросать автомобили, неспособные пробиться сквозь заносы. В 107–мм орудие приходилось впрягать 16 лошадей, тащить километр и возвращаться за следующим. При этом нагрузка на оставшиеся машины была весьма серьезной — по статистике Изместьева, только одна авторота (13-я) в боях под Влодавой 1915 г. перевезла два корпуса, а за 1916 г. — свыше 70000 т интендантского груза, 6000 т артиллерийского и порядка 35000 т инженерного.

В январе 1916 потребность рассчитывалась в 3000-4000 автомобилей в год (на середину 1916-1918 гг.) при наличии 5283 машин. Общее количество автомобилей, подлежащих заказу возникающим заводам, составило 9000 штук: малых и больших штабных — по 1500 (стоимостью 18000 рублей), полуторатонных грузовых — 3000, трехтонных грузовых — 2250 и санитарных — 750 (стоимостью по 19000 рублей при требовании моторов одинаковой мощности для всех типов). Приспособление зарубежных конструкций к русским условиям требовало 8-12 месяцев. До 1 января 1917 г. планировался заказ за рубежом 956 колесных и 177 гусеничных тракторов, но в реальности в Россию поступила только малая часть заказанных машин. При потребности в 1200 тракторов-тепловозов до 1 июля 1917 г. подлежало к поступлению 350, все из-за границы.

В августе 1917 г. в Москве было установлено всего 50% оборудования от «Фиата». Еще менее был готов Ярославский завод, который должен был собирать санитарные и штабные машины британской фирмы «Кроссли». На 1 сентября 1917 г. в русской армии насчитывалось около 10000 автомобилей, по плану на 1918 г. хотели иметь 14000, тогда как вдвое меньшая по численности французская армия уже имела 90000 автомобилей с организованным тылом (англичане к концу 1917 г. имели 76000) — отсюда и чудеса обороны Вердена, где 1250 3,5-тонных грузовиков перевезли к фронту 30000 человек за 4 часа.

Еще в 1914 г. французы могли себе позволить перебрасывать тяжелые орудия со скоростью до 300 км за четыре дня. Имея в начале войны единственный тракторный дивизион из 4 шестиорудийных батарей 120-мм пушек образца 1878 г., к концу 1914 г. французская армия располагала 8 дивизионами по 2 шестиорудийных батареи в каждом. Ко времени наступления 25 сентября 1915 г. тяжелая тракторная артиллерия была представлена 19 дивизионами, включая восемь 220-мм орудий, к концу 1916 г. — 79 дивизионами, а к апрелю 1917 г. — 87. Школа артиллерийских шоферов в Венсенне, учрежденная в ноябре 1914 г., до июля 1916 г. успела выпустить более 10000 человек. Поэтому резко возросла мобильность тяжелой артиллерии, даже по снегу и распутице преодолевавшей до 300 км в неделю. К июлю 1918 г. переформированная тяжелая тракторная артиллерия состояла из 10 гаубичных и 10 пушечных полков по 4 дивизиона.

В 1915 г. по приказанию Жоффра в каждой армии организовали автомобильный отряд, способный одновременно перебросить бригаду пехоты, а в каждой группе армий — такой же отряд для переброски пехотной дивизии. К началу 1917 г. в распоряжении одного французского фронта имелись автомобильные средства, позволявшие одновременную перевозку в 12 км/ч 12 пехотных бригад от любого узлового района к позициям. Весной 1918 г. французским автотранспортом расходовалось по 50000 т бензина в месяц. Только с 27 мая по 2 июня 1918 г. французы, по данным Крыжановского, перебросили на автомобилях 38 пехотных дивизий (или 33 дивизии и 46 артиллерийских частей по данным Тау), в то время как по железным дорогам было переброшено лишь 19 дивизий. Если в сентябре 1914 г. французский автотранспорт, как пишет Тау, перевез 200000 человек, то за 20 дней июля 1918 г. — более миллиона. Под Верденом за 12 часов был переброшен корпус на 5000 автомобилей. По выводу французов, «французский танк победил германские газы, а французский автомобиль — германскую железную дорогу». В 1917 г. автомобили сыграли большую роль в переброске в Италию 12 англо-французских дивизий. Зайончковский отмечал, что часть автоколонн самостоятельно перешла через Альпы, совершив переход через горные перевалы высотой в 1500 м по дорогам, покрытым снегом, с крутыми поворотами и частыми подъемами.

Американцы в 1916 г. начали со 162 грузовиков, нескольких броневиков и тракторов Холта в карательной экспедиции Першинга в Мексику. К концу экспедиции Першинг имел 74 автопоезда по 25 грузовиков каждый. За сентябрь 1918 г. американские автомобильные части в Европе перевезли миллион человек, за одну ночь двенадцать дивизий в 400000 человек перебрасывалось на 80 км. Также США смогли доставить в Европу порядка 35000 грузовиков. Только компания FWD к концу войны выпустила 15 000 полноприводных трехтонных грузовиков модели В. Компания «Додж» в 1917 г. произвела более 100000 машин, а в 1918 — более 82000 Более 20000 машин было заказано у Форда американской армией, 8500 — закуплено французской. В 1916 г. было выпущено свыше полумиллиона автомобилей «Форд», в апреле 1917 с конвейера сошел двухмиллионный «Форд–Т», снова (после Мексики) используемый и как быстроходный пулеметный автомобиль. Часть машин доставляла боеприпасы по узкоколейным железным дорогам. «Фордзон» в 1918 г. построил свыше 34000 тракторов и 41 000 однотонных грузовиков, при этом первый трактор был собран только в июле 1917. 7,5-тонные грузовики Mack АС могли перевозить даже танки. Всего заводы США в 1918 г. выпустили 227 000 грузовиков.

Даже итальянцы смогли перебрасывать 100000 человек на легковых машинах со скоростью 200 км в сутки. «Фиат» выпустил порядка 45000 машин.

Немцы в 1916 г. достигли выпуска в 15000 грузовиков в год, а всего за время войны — около 40000, создают моторизованную бригаду для захвата Моонзунда и моторизованный экспедиционный корпус в Турции. Одновременно использовалось порядка 25000 грузовиков. И это при жесточайшем дефиците в Германии алюминия, бронзы, легированных сталей, бензина и каучука — с деревометаллическими шинами и пружинными колесами. Только артиллерийский тягач «Крупп–Даймлер» KD1, имевший привод на 4 колеса, был выпущен с июля 1917 г. до конца войны в количестве 1159 единиц. Австрийский автопоезд «Аустродаймлер» с 1915 г. при собственном весе в 15 т мог перетаскивать даже части 420-мм мортир и 380-мм гаубиц весом до 27 т. Транспортная система весны 1918 г. позволяла перебрасывать 35000 т припасов ежедневно.

Оставалась нерешенной проблема связи. При наличии на начало 1916 г. 240 радиостанций и потребности в 2040 до 1 июля 1917 г. подлежало поступлению из заказов 1232 (из них 542 зарубежных).

Даже обувь в значительной степени приходилось заказывать за границей — по подсчетам А. В. Арановича, было закуплено до 6,8 млн пар сапогов и около 8 млн пар башмаков. В 1916 г. отечественные предприятия выдали 14,7 млн пар сапогов, а из-за рубежа было получено 5,7 млн пар сапогов и 4 млн пар башмаков, не считая кожи. Теплые вещи, за исключением заказа в Японии 100 000 фуфаек и кальсон, практически полностью производились отечественными предприятиями — в 1916 г. заказано более 10 млн ватных брюк и кальсон и 10 млн фуфаек. В том же году от отечественного рынка было принято более 51 млн аршин серо-синего и защитного сукна, получено из-за границы — около 24 млн.

Еще более усугубляло кризис снабжения неспособность транспортной системы доставить уже произведенное или закупленное к фронту. Железные дороги, не рассчитанные на возросшую нагрузку, быстро изнашивались, а принятые меры запаздывали. Еще до войны при необходимости быстро вывезти урожай зерна возникали «хлебные залежи». Программу развития сети железных дорог, запланированную в 1906-1908 гг., во многих случаях не успели выполнить до конца. По сведениям Кириченко и Мартыненко, в 1913 г. Россия имела 19866 паровозов, 30673 пассажирских, 484250 товарных вагонов и платформ. Недоставало, по крайней мере, 2000 паровозов и 80000 товарных вагонов. При этом на перевозку каждой пехотной дивизии требовалось 35-45 эшелонов, а для армейского корпуса — до 128.

В течение почти двух месяцев с начала мобилизации все средства железных дорог почти целиком использовались для военных перевозок. Пассажирских поездов, по данным Кригера-Войновского, обращалось со скоростью воинских эшелонов не более 1-2 пар, а перевозка всех частных грузов была не только приостановлена, но и все товарные поезда, которые объявление о мобилизации застало в пути, были разгружены на ближайших станциях. Поэтому за 1914 г. остались невывезенными до 2 млрд пудов частных грузов. Конфигурация пограничной сети и ее оснащение не отвечали задачам перевозок в пределах фронта или театра войны. Разделение железнодорожной сети на подчиненную Министерству путей сообщения и Управлению путей сообщения (органу Генерального штаба), путаница в распоряжениях уполномоченных различных ведомств также не способствовали улучшению перевозок.

Уже в начале войны узкоколейная дорога от Архангельска не справлялась с вывозом грузов, поступавших из Америки, Англии и Франции, также мешала необходимость перегрузки на широкую колею. По воспоминаниям председателя Государственной думы Родзянко «к концу лета 1915 г. количество грузов было так велико, что ящики, лежавшие на земле, от тяжести наложенных поверх грузов буквально врастали в землю». Один поезд в сутки из Владивостока в Европейскую Россию требовал наличия около 100 паровозов и 3000 вагонов. Большая часть станков, заказанных «Руссо–Балтом» за границей, либо не успела прибыть в Россию, либо лежала в Архангельске и Владивостоке по недостатку транспорта. Большая часть станков, заказанных в России, также не прибыла в срок из-за забастовки Николаевского завода.

7 ноября 1915 г. министр торговли и промышленности В.И. Шаховский пишет военному министру, что «за исчерпанием собственных запасов топлива и за недостатком такового на складах железных дорог» многим заводам Московского и особенно Петроградского районов угрожает остановка производства. Поэтому Шаховский просил внести на обсуждение Особого совещания вопросы о немедленном прекращении выдачи новых заказов и даже о приостановке уже исполняемых для менее важных заводов, об эвакуации части заводов из Петрограда, а также постепенной разгрузке города от излишнего населения и лазаретов. Генерал Мышлаевский также предлагал поставить вопрос о частичной эвакуации Петрограда. При этом осенью 1916 г., по словам Кригера–Войновского, при сообщениях о прекращении работы ряда заводов через день-два большинство крупных петроградских заводов было обеспечено углем и коксом на один-два месяца — т.е. неэффективным было распределение.

В 1916 г. паровозный парк уменьшился на 16%, а товарных вагонов — на 14%. Перешивка колеи и закупка товарных вагонов в США (12268 вагонов и платформ в 1916 г.) не дали желаемого результата, хотя только на пароходе «Могилев» было доставлено 33000 шт. рельс, 250 вагонов и 20 локомотивов. Экономист П.П. Мигулин писал: «Американские паровозы — слишком нежная машина, требующая тщательного ухода и особо качественного топлива. Американцам пришлось бы дать своих машинистов и свой уголь». Британцы помогали в строительстве второй колеи Транссиба и переоборудовании дороги Архангельск – Вологда на широкую колею, а летом 1916 г. выделили на строительство Мурманской железной дороги железнодорожной техники и материалов (моторные тяги, котлы, колесные пары, железо, гвозди, лопаты…) на сумму 871470 фунтов стерлингов. Пропускную способность Архангельской железной дороги к 1916 г. удалось поднять до 240-250 вагонов в день, а к концу года — удвоить, но этого было мало.

К февралю 1916 г. на внутренних линиях залежи грузов составляли 150000 вагонов. К концу декабря того же года только на станциях южного и юго-восточного направления застряло в снегу свыше 50000 вагонов. Московско-Курская железная дорога ограничила прием несколькими десятками вагонов в сутки. К лету 1917 г. во Владивостоке скопилось примерно 42-43 млн пудов грузов. Только в Архангельске уже в 1918 г. большевики обнаружили и вывезли свыше 300 самолетов английского и французского производства, не считая моторов и другой техники. На одном московском заводе «Дуке», прекратившем еще в сентябре 1917 г. отгрузку самолетов на фронт, стояло более 370 машин, на складах в районе Ходынки — 196, зачастую под открытым небом, что было смертельно для полотняной обшивки. На фронте она могла прийти в негодность за две-три недели, плюс небоевые потери, именно поэтому аэропланов требовалось много — ведь их убыль, по данным Шаврова, достигала 37% в месяц. А ведь многие поставки просто не дошли до России — только с американскими грузами были потеряны примерно 15 пароходов, не считая аварий.

Фрагмент из книги Г.П. Виллмотта «Первая мировая война» [2]:

«Роль женщин в годы Первой мировой войны значительно возросла, они вышли из традиционной области «трех «К» — Kinder, Kirche, Kuche («дети, церковь, кухня») во всех воюющих странах. Пресса военного времени предпочитала обращать внимание на наиболее экзотические примеры женской эмансипации, вроде женщин-водителей автобусов и автомобилей «скорой помощи», а также на женщин в комбинезонах и брюках, работающих в тяжелой промышленности. Но не меньшие перемены происходили и в других областях, вроде медицины, где женщины и раньше успели достаточно полно проявить себя.

Флоренс Найтингейл, известная медсестра второй половины 19 века, никогда не находилась так близко к полю боя, как фронтовые медсестры Первой мировой войны. Мейри Чизхолм и ее коллега Элси Кнокер (впоследствии баронесса де Т Серклас) присоединились к «летучему отряду» и руководили располагавшимся в убежище перевязочным пунктом на Западном фронте: «День начался с непрекращающегося обстрела, шрапнель буквально сносила головы». Шотландские женские госпитали (SWH) с исключительно женским персоналом организовала женщина-хирург Элси Инглис, умершая в 1917 году сразу после возвращения из России. Когда она впервые явилась со своим предложением в военное министерство, ей ответили: «Идите домой и сидите тихо».

Госпиталь, возглавлявшийся Мейбл Стобард, находился в Сербии и проделал с сербской армией весь путь «Великого отступления», этого героического, полного лишений перехода через горы Албании и Черногории. Одна из женщин, Флора Сэндз, присоединилась к сербской пехоте и после участия боях, где была тяжело ранена, завершила войну в чине армейского офицера.

Военная карьера Флоры Сэндз была весьма необычным явлением, но существовали и другие столь же незаурядные женщины, например, Мария Бочкарева, работавшая до войны мастером на фабрике. После личного обращения к царю ей разрешили поступить в армию, где она провела два года в окопах. В 1917 году, получив унтер-офицерское звание, она организовала «Женский батальон смерти» в надежде поднять боевой дух солдат, устыдив их собственным рвением воевать до победного конца. Командующий южным сектором фронта генерал Брусилов поддержал инициативу Бочкаревой, поскольку считал, что для военных усилий России необходимо более широкое участие патриотически настроенных энтузиастов обоего пола. Женщины Бочкаревой стригли волосы, носили обычную армейскую форму, а перед отправкой на фронт собирались в Москве, чтобы получить благословение Русской православной церкви».

Фрагмент из книги Николая Головина «Россия в Первой Мировой войне» [3]:

Моральное воздействие отступления на армию

Генерал Нокс, внимательно наблюдавший за состоянием Русской армии, записывает в августе месяце в своих воспоминаниях:

«Дух Русской армии проходит через многие тяжелые испытания, только одного из которых было бы достаточно, чтобы подорвать дух многих других армий. Нельзя не поражаться тому, что многие из выдающихся начальников настолько подавлены убеждением в техническом превосходстве немцев, что считают, что немец «все может». Это — естественное, но нездоровое явление. Среди солдатской же массы было много случаев сдачи в плен и дезертирства в тыл. Предпринимаемые строгие меры и наказания, по-видимому, малодействительны.

Число заболевших громадно. Отыскиваются всякие предлоги, чтобы уйти в тыл. Среди солдат распространяется убеждение, что не стоит драться, раз везде бьют».

Далее генерал Нокс упоминает об одном из писем, которые в большом числе посылались из рядов войск прямо Главнокомандующему с критикой ближайшего начальства. Весьма вероятно, что многие из этих писем были написаны из патриотических чувств и некоторые из них были справедливы; но самый факт их появления являлся ярким признаком падения доверия к начальникам и падения дисциплины.

Пессимистическое настроение фронта передавалось в тыл при посредстве тысячи нитей, связывающих современную многомиллионную армию с народом. Письма к родным, жалобы раненых, рассказы возмущенных представителей общественности являлись теми каплями, составлявшими целые потоки мрачных настроений, которые в конце сливались в океан общего недовольства и растерянности. Генерал Сериньи в своей очень интересной книге, составленной на основании наблюдений на французском театре военных действий, пишет:

«Кризис недоверия начинается всегда среди тех, которые не сражаются. Мармон в своем «Духе военных учреждений» рассказывает, что бегство всегда начиналось среди солдат последних рядов фаланги. Этот случай повторялся на полях сражений во время мировой войны: обычно писаря и чиновники всякого рода первые бросали свои посты. Да и было бы удивительно, если бы было иначе, потому что менее приученные к боевым переживаниям, менее дисциплинированные, а главное, менее поглощенные битвой, эти люди слабели духом гораздо раньше своих товарищей, непосредственно ощущавших реальности боя.

Кризис недоверия необычно увеличивается по мере удаления от поля битвы. Какой-то оптический обман увеличивает все явления, удачи, как и неудачи. Тыл составляет себе мнение не на основании действительного положения, а на основании рассказов раненых и беженцев, извращающих факты в зависимости от своего душевного состояния. Преувеличение является правилом. Поэтому можно утверждать, что, как правило, положение никогда не бывает таким хорошим или таким плохим, каким оно кажется на первый взгляд людям, находящимся в тылу.

Из всего вышесказанного ясно, что душевное состояние высшего начальника может быть подорвано событиями гораздо раньше, чем дух его войск.

Многочисленные доказательства последнего мы имели в течение мировой войны у наших союзников и у наших врагов...

Чем дальше удаляться с поля битвы, тем больше факты деформируются, плохие известия раздуваются вследствие своего прохождения через многочисленные уста и страх — называя вещи своим именем — растет. Воображение, играя свою обычную роль, наполняет умы химерами. Самое удаление опасности окружает ее еще большими ужасами. Пессимизм развивается, как во времена Ксенофонта, в самых задних рядах фронта. Одним словом, кризис недоверия начинается в тылу и, по современному масштабу войны, среди самой нации...»

Такого же рода психологическое явление имеет место и у нас в летнюю кампанию 1915 г.

Командир Лейб-гвардейского гренадерского полка генерал Рыльский описывает в частном письме к генералу Поливанову участие полка в бою 6-11 июня (19-24 июня) 1915 г. у с. Крупе, в котором полк понес потери в 36 офицеров и около 2500 нижних чинов. Это письмо он заканчивает так:

«Армия, насколько мы можем судить, ожидает какого-то события, которое должно повернуть войну в нашу пользу. Один слух, самый якобы достоверный, сменяется другим. По последней версии, к нам перевозится японская армия, и тогда война решится одним ударом. Многие уже видели японцев в тылу. Массовая галлюцинация».

Письмо генерала Рыльского верно схватывает настроение армии. Хотя вера в свои силы и подорвана, но надежда на окончательную  победу в рядах бойцов еще есть. Отходя назад, войска дерутся, льют реки крови, но, по существу говоря, нигде не «бегут».

Командир XXIX корпуса генерал Зуев пишет генералу Поливанову о крайне неудовлетворительной постановке вопроса укомплектования армии, о громадной убыли в офицерском составе армии, о колоссальном превосходстве противника в вооружении...

«Немцы вспахивают поля сражений градом металла и ровняют с землей всякие окопы и сооружения, заваливая часто их защитников с землею. Они тратят металл, мы — человеческую жизнь. Они идут вперед, окрыленные успехом, и потому дерзают; мы ценою тяжких потерь и пролитой крови лишь отбиваемся и отходим. Это крайне неблагоприятно действует на состояние духа у всех».

Письмо далеко не безнадежное. Действительность обрисована мрачными красками, но надежда выйти из этого тяжелого положения не потеряна.

Так и переживал фронт катастрофу 1915 г. Личные впечатления автора совершенно совпадают с изложенным в только что упомянутых двух письмах».

Фрагмент из книги Андрея Зайончковского «Первая мировая война» [4]:

ЭРЗЕРУМСКАЯ ОПЕРАЦИЯ

Армянский театр, включая в него и приморскую полосу, прикрывающий со стороны Кавказа Анатолию — ядро и жизненный центр Турции, являлся для русской армии, действующей со стороны Кавказа сухим путем, по всей вероятности, конечным районом боевых операций, будучи в то же время для турок исходным районом для действий против Кавказа. На этом театре наибольшее значение имели Эрзерум, Трапезунд и Битлис.

Эрзерум является узлом всех путей из пределов Кавказа со стороны Ольты, Сарыкамыша, Башкей и Алашкерта, чем и определяется его стратегическое значение.  К тому же Эрзерумская долина представляет собой обширный  плацдарм и главную турецкую базу для операций в Закавказье. К востоку от Эрзерума в 10-12 км имеется укрепленная Девебойнская позиция, отделяющая Эрзерумскую долину от Пассинской долины, единственного удобного района для действий войск, наступающих с востока, т.е. таким образом преграждающая главное операционное направление от Карса. 

Эрзерумская крепость состояла из городской ограды с опорными пунктами — фортами, Девебойнской позиции — с 11 расположенными в 2 линии долговременными укреплениями; ее правый фланг прикрывался 2 фортами, расположенными на высоком хребте Палантекен, а обходный путь от Ольты через Гурджи богазский проход запирался 2 фортами, причем передний, расположенный на труднодоступной горе, находился в 28-30 км от Эрзерума. Эрзерумская крепость не отвечала требованиям современного военного искусства, но в условиях многоснежной суровой зимы 1916 г., при невозможности для наступающего подтянуть в короткий срок большой осадный парк из крепости Карс, Эрзерум представлял для овладения им русскими большие трудности. 

Трапезунд с его береговыми укреплениями, с одной стороны, мог служить базой для действий в Черном море и приморской полосе, с другой, — будучи узлом транзитных путей, соединявшим морские пути подвоза снабжений и людских пополнений с районом Эрзерума, мог служить для сокращения коммуникаций той армии, чей флот получал владение Черным морем, чем и воспользовалась со второй половины 1916 г. русская кавказская армия.

Битлис являлся исходным пунктом турок и базой для наступательных операции на Эриванском направлении.  Значение Битлиса, как узла путей из Диарбекира и Мосула, расположенного притом вблизи единственно удобного горного прохода (дефиле) через южный армянский Тавр, было особенно велико для обеих сторон.

Местность между расположением кавказской армии и упомянутыми выше объектами ее действий представляла собой труднодоступные горные массивы, весьма бедные дорогами, которые в большинстве состояли из троп или аробных путей, причем на связь для совместных действий разных колонн до входа в Эрзерумскую долину не всегда можно было надеяться. Операции должны были развиваться отдельно на каждом направлении: Приморском, Ольтинском, Сарыкамышском и Эриванском, причем сравнительно удобные дороги были только на Сарыкамышском направлении, но здесь они преграждались сильной Кеприкейской позицией турок.

Турки предполагали использовать зимний период, чтобы развить решительную операцию против англичан, а затем весной 1916 г. всеми силами обрушиться на кавказскую армию русских. От наступления ее зимой они  считали себя вполне обеспеченными и суровым временем года и непроходимостью занесенных глубоким снегом  горных дорог. Таким образом, слабой кавказской армии, не имевшей надежды ожидать подкреплений из России, тем более что в течение 1915 г. она передала на Европейский фронт 2 пехотные дивизии и 2 пластунские бригады, — предстояло весной или летом выдержать соединенный натиск кавказской, галлиполийской и месопотамской турецких армий.

У русского командования имелись определенные сведения о предполагаемом направлении на Кавказский фронт нескольких турецких корпусов, и поэтому при таких условиях единственным выходом оставалось воспользоваться относительной слабостью турок на этом фронте и нанести им поражение еще зимой. В этом духе и была поставлена в конце 1915 г. задача кавказской армии, а именно — нанести живой силе турок короткий удар на главном Эрзерумском направлении, но без выдвижения фронта армии вперед.

Таким образом, общая идея намеченной операции заключалась в прорыве турецкого центра в направлении на Кеприкей, для чего за центром в резерве было сосредоточено все, что можно было собрать; в общем из 126 русских батальонов в предстоящей операции должен был непосредственно участвовать 101 батальон. Силы  русских и турок к началу операции были почти одинаковы (126 русских батальонов против 132 турецких), но  русские превосходили турок в количестве артиллерии и конницы, и к тому же русский батальон был сильнее  турецкого.

Наступление русских войск началось в ночь на 10 января атакой II туркестанского корпуса на Ольтинском направлении с целью привлечь внимание турок к их левому флангу, а затем через 2 дня перешел в наступление и I кавказский корпус, поддержанный армейским резервом. Для турок наступление русских в самое неудобное  время года, тщательно подготовленное, при скрытно произведенных перегруппировках войск, было полной  неожиданностью, что и помогло успеху первого этапа операции — овладению Кеприкейской позицией. Вся  операция вылилась в ряд тактических действий борьбы за горные перевалы, в обходы противника по горным  хребтам, достигавшим высоты 2700 м при 30 градусном морозе и при вьюгах, сейчас же заметавших  протоптанные тропы. Вся тяжесть наступления легла на пехоту, которой приходилось втаскивать пушки на руках.  Особенно тяжело пришлось войскам ударной группы 4  й кавказской стрелковой дивизии, колонны которой  пробивались через хребты, устраивая в снегу траншеи. Наиболее быстро шло наступление русских на Сарыкамышском направлении как по сравнительно богатом здесь дорогами, так и потому, что русским удалось внезапно для турок произвести прорыв фронта в горной зоне к северу от Пассинской долины. Причем этот  прорыв угрожал окружением главных сил турок, сражавшихся в долине Араке. 

В середине января была занята Гассан Кала почти без всякого сопротивления, так как турки спешно отступили к Эрзеруму, и можно было считать, что задача, поставленная кавказской армии, была выполнена, живая сила турок была разбита и центр их расположения прорван. Агентурные сведения указывали, что среди турок в Эрзеруме полный упадок духа, никто не готовится к обороне и крепость легко может быть взята простым преследованием по пятам отступающей турецкой армии. С другой стороны, имелись определенные сведения о начавшейся спешной переброске турецких войск к Эрзеруму из Константинополя и Месопотамии, и, таким образом, в близком будущем русским предстояло встретить атаку уже превосходящих сил, опирающихся на Эрзерум.

На этом основании командующий армией доложил главнокомандующему, что, по его мнению, улучшить свое положение русским можно было только овладением Эрзерумом, главной турецкой базой для всех их действий на Армянском театре. Однако главнокомандующий не согласился на штурм Эрзерума. Свое несогласие он основывал  на количестве артиллерии на фортах (300 орудий) и на политическом значении возможной неудачи этого  штурма после всех неудач истекшего года на Русско-Европейском театре. В телеграфных переговорах протекало  время после отъезда главнокомандующего в Тифлис. Турки успели оправиться от начавшейся паники; войска, прошедшие уже Эрзерум, были возвращены; стали приниматься меры по подготовке фортов к обороне, очищению дорог от снега и пр. Наконец было получено разрешение штурмовать Эрзерум под ответственностью командующего армией.

I кавказский корпус тотчас же вышел своим правым флангом на труднодоступный хребет Каргабазар, лежащий против левого фланга Девебойнской позиции, с большим трудом втащив свои пушки; тем временем туркестанцы медленно продвигались к Гурджи Богазу.

Началась подготовка к штурму: подвезена была из Сарыкамыша тяжелая артиллерия (16 орудий) и приступлено было к энергичному развитию действий на флангах, к стороне Гурджи богазского прохода и хребта Палантекен, чтобы охватить Девебойнскую позицию и спускаться в Эрзерумскую долину с трех сторон. 10 февраля начался пятидневный штурм Девебойнской позиции войсками I кавказского корпуса; в это же время II туркестанский корпус пробивался в Гурджи Богаз, а 2 колонны, составленные из войск I и IV кавказских корпусов, лезли на Палантекен. Из Девебойнских фортов первой линии русским вначале удалось овладеть лишь одним из них, штурм же остальных фортов этой линии закончился неудачно, главным образом, вследствие господствовавшего положения сильнейшего форта Чобан Деде, и к вечеру четвертого дня наступил кризис, который разрешился только тогда, когда II туркестанский корпус, форсировав Гурджи Богаз, вышел в долину. В  ночь на 16 февраля войска I кавказского корпуса, преодолев Девебойну, ворвались в Эрзерум. 

Таким образом операция, продолжавшаяся более месяца, закончилась полной победой русских, падением Эрзерума, полным расстройством 3-й турецкой армии и захватом всех ее запасов. Потери русских за всю операцию равнялись — 16 000 убитых, раненых и обмороженных, а трофеи — 13 000 пленных; при наступлении путь движения русским указывался линией замерзших трупов отступавших турок.

В то время, когда I кавказский и II туркестанский корпуса наступали на Эрзерум, IV кавказский корпус развивал свое наступление в районе Хныс Кала — Мелязгерт. Разбив турок в середине января в боях у Мелязгерта, русские  овладели Хныс  Калой и Копом и заняли у Адильджеваса район северного берега озера Ван. В то же время другая колонна, продвигавшаяся от Вана вдоль южного берега озера Ван, заняла Вастан.

Таким образом, ко времени взятия Эрзерума линия фронта проходила через Вице, Эрзерум, Хныс Калу, Вастан.

Взятие Эрзерума и вообще вся наступательная операция русских зимой произвела во всем мире сильное впечатление и вызвала со стороны Турции посылку против кавказской армии подкреплений со всех фронтов. 

Благодаря этому была остановлена турецкая операция в сторону Суэцкого канала и Египта, а английская экспедиционная армия в Месопотамии получила большую свободу действий. 

После Эрзерумской операции 4 марта 1916 г. было заключено англо-франко-русское соглашение о «целях войны России в Малой Азии»: 1) Россия получала район Константинополя и проливов и северную часть турецкой Армении, исключая Сивас; 2) Россия признавала право Англии занять нейтральную зону Персии; 3) державы Антанты отнимали у Турции «Святые места» (Палестину).

Фрагмент из книги Анатолия Уткина «Первая мировая война» [5]:

В начале 1916 г. военный престиж России находился на низшей точке. Немцы демонстрировали самоуверенность. «Мы сделали огромные шаги в направлении полного крушения России, — пишет Людендорф в это время. Германский солдат полностью убедился в своем неоспоримом превосходстве над русским». Менее склонный к агрессивному самомнению Гинденбург отмечает все же фактор неизвестности: «Есть нечто неудовлетворительное в отношении окончательных результатов операций прошлого года. Русский медведь, нет сомнения, кровоточит от ран, но он избежал смертельных объятий. ... Сможет ли он восстановить жизненные силы и осложнить ситуацию для нас снова?»

И союзники, и противники смотрели на Россию как на огромное неизвестное в своих планах. Невозможно было определить, будет ли Россия продолжать свое отступление, либо она восстанет от неудач и явит миру новую силу.

Представители западных союзников полагали, что Россия восстановит численный состав своей армии, улучшит проблему военного снабжения, но ей трудно будет возродить свое волевое начало. На заседании Военного совета, состоявшемся под председательством царя в ставке в середине апреля 1916 г., возобладало мнение, что переход в наступление таит лишь новые несчастья России. Однако это мнение не разделял новый командующий Юго-Западным фронтом генерал от кавалерии А.А. Брусилов: «По моему мнению, мы не только можем, но обязаны предпринять наступление, и я лично убежден, что у нас есть шансы на успех».

Между тем Россия решительно меняла свое лицо. Огромная волна населения потянулась из деревень в города. Рабочий класс Петрограда увеличивался за каждый год войны на одну пятую, Москвы — на одну десятую. В обрабатывающую промышленность России пришли 200 тысяч человек. Это был новый, едва укоренившийся пролетариат. В то же время обезлюдевшая деревня ждала пахаря. Политические партии так или иначе отражали новое недовольство населения огромной страны. Их лозунги и слова ложились на серьезное народное недовольство. В критическое время — апрель-сентябрь 1915 г. — в России бастовали 400 тысяч рабочих, что стоило стране более миллиона рабочих дней.

Идеи смены правительства вызрели в России с устрашающими поражениями 1915 г. Лидер партии октябристов А.И. Гучков говорит вождю кадетов П.Н. Милюкову о необходимости контроля над государственными делами до того, «пока в дело не вмешаются неконтролируемые силы». Впервые думские деятели начинают открыто претендовать на управление страной, впервые с такой отчетливостью образованные люди России начинают выражать ту мысль, что «тирания царизма привела страну на край пропасти». Страной, по выражению Милюкова, «должны управлять люди, которых страна знает и уважает».

Престарелого (87 лет) председателя совета министров И.Л. Горемыкина русские политики и западные дипломаты характеризовали как примерного скептика. Он не преувеличивал ни сил России, ни степени изнурения центральных держав, ни вероятных плодов победы. Запад он устраивал тем, что не создавал препятствий курсу Сазонова на сближение с Антантой. Подписанная царем отставка Горемыкина (февраль 1916 г.) официально объяснялась его возрастом, тем, что он не мог уже успешно защищать политику правительства в Думе, где 30-40-летние депутаты соревновались в критике правительства. Запад мог только сожалеть об уходе политической фигуры, способствовавшей сближению Петрограда с Парижем и Лондоном.

Как первый сигнал об опасности русского сепаратизма была воспринята отставка военного министра Поливанова (1 апреля 1916 г.). Опасения Запада были тем большими, что, по мнению западных союзников, он привел, насколько это было возможно, военное ведомство в порядок, пресек злоупотребления (процветавшие при Сухомлинове), проявил несомненное стратегическое чутье, признанное даже критичным генералом Алексеевым. Не является ли уход Поливанова признаком ослабления партии Запада в России? Замена Поливанова бесцветным генералом Шуваевым была воспринята как грозный знак.

На должности двух уходящих министров — председателя Горемыкина и министра внутренних дел Маклакова — государем был назначен Б. В. Штюрмер член Государственного Совета, церемониймейстер двора и бывший ярославский губернатор. Кто выдвинул на политическую арену воюющей России малоизвестного чиновника, кто протежировал Штюрмера? Императрица пишет в январе 1916 г. Николаю II: «Его голова полна свежих идей, и он очень ценит Григория... Штюрмер — честный и превосходный... Это будет начало славной страницы твоего правления и русской истории... Пусть Штюрмер прибудет в штаб-квартиру, поговори с ним».

В середине месяца царь принял решение. В результате к власти пришел человек с незначительным опытом, отсутствием видимых талантов и сомнительной честностью. Более критически настроенные наблюдатели высказывались еще определеннее: ключевой пост в российском правительстве заняла себялюбивая и пустая личность — и это в тот час, когда страна начала всерьез ощущать фактор отрыва от ее экономической жизни десяти миллионов человек, надевших шинели.

Для западных союзников это была фигура малоизвестная, и союзные дипломаты устремились к Сазонову с расспросами о личности нового премьера. Сведения, которые они получили, обескураживали. Получаемая дипломатами характеристика нового русского премьера была убийственна. Немецкие корни происхождения Штюрмера были известны — он был внучатым племянником барона Штюрмера, служившего комиссаром австрийского правительства по наблюдению за Наполеоном на острове Святой Елены. Западные посольства быстро пришли к заключению, что его назначение — дело рук политиков, которые группируются вокруг императрицы. От Штюрмера, сошлись во мнении западные политики, можно ожидать неприятных сюрпризов.

В посольства западных стран от их правительств поступают запросы: кто представляет опасность, кто выступает против союза с Антантой, кто толкает на путь сепаратного соглашения с Германией? Запад желал знать своего противника в России. Вывод лучших западных специалистов сводился к следующему: это дворянство балтийских провинций, группа высших лиц при дворе, реакционная часть Государственного Совета и Думы, фракция сената, часть крупных финансистов и промышленников. Их лидерами были председатель совета министров Б. Штюрмер, Г. Распутин, министр иностранных дел Добровольский и назначенный министр внутренних дел А. Протопопов. Прогерманская партия оказала влияние на императрицу, а та — на императора.

Вот что писал в Париж посол Палеолог: «Штюрмеру 67 лет. Как личность он ниже среднего уровня. Ума небольшого; мелочен; души низкой; честности подозрительной; никакого государственного опыта и никакого делового размаха. В то же время с хитрецой и умеет льстить».

Бывший премьер В. Н. Коковцов назвал его «бесталанным и пустым человеком». Британский посол Бьюкенен тоже достаточно прямолинеен: «Как реакционер с прогерманскими симпатиями, Штюрмер никогда не смотрел благожелательно на идею союза с демократическими правительствами Запада, боясь, что будет создан канал, по которому либеральные идеи проникнут в Россию».

На американского посла Френсиса премьер-министр Штюрмер произвел также негативное впечатление. «Его внешность столь же немецкая, как и его имя. Его ум работает медленно, у него темперамент флегматика. Он произвел на меня впечатление скучного человека». (Однажды Френсис невольно стал свидетелем сцены, когда Штюрмер, думая, что он в одиночестве, с удовлетворением подкручивал перед зеркалом усы «а ля Вильгельм Второй»). Френсис противопоставил Штюрмеру министра иностранных дел Сазонова, которого он описывает как столь же алертного, насколько флегматичным был Штюрмер; Френсису импонировало, как быстро схватывает суть дела Сазонов, и он постоянно отмечал его хороший английский язык.

Посла Франции особенно огорчило назначение управляющим канцелярией премьера Манасевича-Мануйлова, которого он знал еще с 1900 г., когда тот работал в Париже в качестве агента охранного отделения. Палеолог назвал Мануйлова «странной смесью Панурга, Жиля Блаза, Казановы, Робера Макэра и Видока... Я видел перед собой олицетворение всей мерзости охранного отделения».

Палеолог все же старался подавить в себе предубеждения, он зондировал довольно широкие круги общества. 15 февраля 1916 г. французский посол беседовал с великой княгиней Марией Павловной, которая и не пыталась скрыть своей подавленности: императрица сумасшедшая, а государь слеп; ни он, ни она не ходят видеть, куда их влекут. Грозит ли это Западу? «Государь останется верен Антанте. Но я боюсь, что на нас надвигаются серьезные осложнения. И это, естественно, отзовется на нашей боевой энергии. Другими словами, Россия, не отказываясь от своей подписи, не исполнит, однако, всех своих обязательств перед союзниками. Если она поступит так, то на какие же выгоды от этой войны она может рассчитывать? Условия мира будут зависеть от результатов войны. Если русская армия не будет напрягаться до конца с величайшей энергией, то прахом пойдут все громадные жертвы, которые в течение двадцати месяцев приносит русский народ. Не видать тогда России Константинополя; она, кроме того, утратит и Польшу, и другие земли».

Пока вклад России в общую борьбу был полновесным, потенциально спорные вопросы уходили на второй план. Но стоило восточному союзнику ослабить свой напор, как вперед вышли маскируемые прежде проблемы. Французский посол не зря в беседе с княгиней Марией Павловной помянул Польшу, она становилась проблемой во взаимоотношениях Запада и России. Понимая, что Германия и после войны будет для нее «вечной проблемой», Франция полагала, что возрожденная Польша будет безусловно антигерманским элементом европейской политической картины. А Франция нуждалась именно в таком элементе. Координационный польский комитет находился в Швейцарии, но наибольшую поддержку он получал от Парижа. Соответственно и французское посольство в Петрограде было на острие того давления, которое Запад оказывал на Россию в польском вопросе. (Разумеется, западные державы должны были действовать деликатно. Во-первых, в русском обществе еще достаточно живо помнили о польских восстаниях 1830 и 1863 гг. Во-вторых, обращение к польскому вопросу могло вызвать к жизни память о русско-германском согласии). Сазонов предупреждал посла Палеолога: «Будьте осторожны. Польша — скользкая почва для французского посла». Чрезмерным благоволением к Варшаве Запад мог потерять Россию.

Но и среди самих русских не было единой позиции в данном вопросе. Царь был настроен в польском вопросе достаточно либерально, он не являлся противником предоставления Польше широкой автономии. Ради сохранения ее под скипетром Романовых он готов был идти на существенные уступки. Эту позицию разделял Сазонов, хотя и ощущал, что особой общественной поддержки такая линия не имеет. И практически все западные послы разделяли ту точку зрения, что автономия Польши более реальна как результат выполнения царем своего обещания, чем как итог законодательства Думы, подверженной патриотическим веяниям публики.

Устраивала Запад и восточная политика царя. Император Николай явственно не желал чрезмерного увеличения территории Армении (он был за включение в состав империи Эрзерума и Трапезунда, стратегически важных для Кавказа, но не большей территории и был против предоставления Армении конституции). Нужно сказать, что русская армия продолжала развивать успех на Кавказском фронте, продвигаясь в глубину Малой Азии и вдоль черноморского побережья. Результатом успехов русских войск было то, что Англия в марте 1916 г. согласились на расширение русской сферы влияния в Персии, изменяя договоренность 1907 г. о демаркации зон влияния. Именно в эти дни тридцатипятилетний полковник Мустафа Кемаль — один из виновников галлиполийского унижения западных союзников — получил на Кавказском фронте генеральское звание и титул паши.

Романов Петр Валентинович — историк, писатель, публицист, автор двухтомника «Россия и Запад на качелях истории», книги «Преемники. От Ивана III до Дмитрия Медведева» и др. Автор-составитель «Белой книги» по Чечне. Автор ряда документальных фильмов по истории России. Член «Общества изучения истории отечественных спецслужб».

Примечания

[1] Евгений Белаш. Мифы первой мировой. М.: Вече, 2012.

[2] Виллмотт Г.П. Первая мировая война. М.: Издательство «Ломоносовъ», 2010.

[3] Головин Н.Н. Россия в Первой Мировой войне. М.: Вече, 2014.

[4] Андрей Зайончковский. Первая мировая война. СПб.: Полигон, 2002.

[5] Уткин А.И. Первая мировая война. М: Культурная революция, 2013.