Жадные ублюдки. К годовщине премии Стейнбеку

В этот же день в 1942 году:
в блокадном Ленинграде
возобновлено проведение футбольных матчей

6 мая 1940 года Джон Стейнбек получил Пулитцеровскую премию за роман «Гроздья гнева».

Статус беженца в ЕС в прошлом году получили 700 тыс. человек. Это меньше, чем годом ранее, но поток не иссякает, хотя и замедлился. Новости о европейском миграционном кризисе (так он именуется официально) можно легко найти, правда, придётся постараться, чтобы составить для себя цельную картину происходящего. Уже в названии нас ждёт неточность: в ближневосточных странах мигрантов осело в несколько раз больше, чем в Европе, однако о тамошнем кризисе как раз не известно почти ничего.

Сегодня, когда мы справляем 77-ю годовщину присуждения премии Стейнбеку за роман о людях без дома и судьбы, стоит поговорить о том, что главная ценность подобных произведений совсем не художественная, а историко-социологическая.

Внутренняя миграция

Не все американцы смогли уехать из США в поисках лучшей доли после начала Великой депрессии. Однако мигрантами они всё равно стали – просто миграция была внутренней, а оттого незаметной со стороны. Джон Стейнбек сохранил для нас эти события в виде документально-художественного произведения удивительной силы.

Роман писался долго, с 1936 по 1939 год. Многие пишут и дольше, но для репортёрского стиля Стейнбека и это немало. Писатель колесил по лагерям сезонных рабочих в Калифорнии. Тема была ему близка, он и сам провёл немало летних дней на сезонных работах в той же самой Калифорнии. Однако в Калифорнии 20-летней давности не было такого беспросветного отчаяния. А Стейнбеку, который, казалось, должен знать о быте таких работников всё, пришлось несколько раз в течение своих поездок пересматривать концепцию произведения.  В конце концов, он воплотил её во фразе «Я хочу заклеймить позором тех жадных ублюдков, что ответственны за Великую депрессию и её последствия».

О чём роман?

В центре произведения – трагедия семьи Джоуд. Фермеры-арендаторы из Оклахомы вынуждены массово сниматься с обжитых мест. Засухи 1930-х годов в США в течение нескольких лет губят их урожай, а экономический кризис обесценивает его остатки. Земля в аренде – фермеры не могут расплатиться за неё, и владельцы сдают паи крупным агрохолдингам, гарантирующим не долю от урожая, а стабильную арендную плату. У агрохолдингов множество тракторов и другой сельхозтехники – им не нужны работники, по крайней мере, не в таких количествах. Эдакая коллективизация по-американски. Семья Джоуд, да и почти все их соседи вынуждены отправиться на поиски работы.

На пути в Калифорнию семья постепенно становится меньше: одни умирают, другие сбегают в надежде, что у одиночки больше шансов зацепиться и выжить. Работы Джоуды не находят – лишь временные заработки. Иногда их даже не хватает на пристойный ужин. Мигранты в прямом смысле слова бьются за работу с местными, а те жгут их временные поселения. Чтобы понять силу воздействия романа на читателя 1940-х, его нужно читать вместе со справочной информацией о миграционном приросте США в конце XIX – начале XX веков. Европейцы, азиаты – все ехали в Америку как на землю обетованную, которой она, конечно же, не была. Но почти каждый  из приехавших так или иначе находил работу и кусок хлеба. Стейнбек ещё застал это время, и многие читатели его романа застали. Те, для кого годы экономического кризиса 1930-х стали годами без будущего, мог считать себя счастливым человеком: для многих они стали временем и без настоящего.

В романе нет хэппи-энда, да и вообще окончания как такового нет – писатель, который всё это время словно ехал вместе с Джоудами на их старом грузовичке, как бы вышел на очередной развилке. Так оно и было, собственно: ничего не кончилось, герои романа продолжали жить в домах из жести и картона – там, где Стейнбек их и оставил. Но мы находимся в несколько более выигрышном положении, чем читатели в 1940 году, и знаем, что лучшие времена всё же наступили. Правда, этими «лучшими временами» стала война.

Награды

За свой роман Стейнбек получил именно журналистскую премию – Пулитцеровскую, ведь события в романе так или иначе происходили на самом деле. Писатель лишь «сшил» отдельные факты одной сюжетной линией. Но это было скорее дежурное признание таланта Стейнбека как писателя и журналиста (к тому же забавное: с первой работы в газете Джона уволили как не справляющегося с обязанностями). По-настоящему писателя вознаградила Ассоциация фермеров, разродившаяся в его адрес возмущённой филиппикой. Фермеры пытались подавать в суд, а когда дело не выгорело – ограничились тем, что добивались запрета на выдачу книги в библиотеках или изучение в школе. Задумка автора вполне удалась: жадные ублюдки запрещали «Гроздья гнева» даже после смерти писателя и спустя полсотни лет после кризиса 1930-х.

Книгу не могли не заметить в СССР: уже в 1940 году отдельные главы публиковались в «Интернациональной литературе», потом последовал русский перевод романа. Писатель и сам дважды бывал в СССР (в 1947 и 1963 годах). С последним визитом связана забавная история. Стейнбек был в гостях у Евгения Евтушенко, когда к поэту внезапно нагрянул его дядя Андрей. Сибирский шофёр, работяга – Стейнбек обожал беседовать с такими типажами, ценил их за настоящесть. Далее, со слов Евтушенко:

«Стейнбек спросил дядю, читал ли он его книги. Спросил он осторожно, как бы невзначай. К моему удивлению, дядя ответил, что читал ещё до войны “Гроздья гнева”, но, если ему не изменяет память, на фотографии у Стейнбека тогда были только усы, а вот бороды ещё не было.

– Правильно! – радостно воскликнул Стейнбек. – У меня тогда ещё не было этой седой метлы! На той фотографии я был похож на Кларка Гейбла!

Но потом в его глазах появились тревожные искорки некоторой подозрительности. Как я впоследствии понял, Стейнбек был по-детски доверчив, но и по-детски мнителен. Не показалось ли ему появление моего пролетарского дяди искусной инсценировкой советской пропаганды?»

За время предыдущего визита Стейнбека действительно вдосталь накормили такой «клюквой». Впрочем, большинство постановок он раскусил. Однако в этот раз всё оказалось взаправду: суровый обветренный водитель, читавший «Гроздья гнева» ещё в первых изданиях (скорее всего, «Роман-газеты», выпустившей его тиражом 300 тыс. экземпляров) – всё это было взаправду.

«You made my day, Andrew! – восклицал он моему дяде. – Думал ли я когда-нибудь, что меня будут читать даже шофёры сибирских грузовиков!»

Похоже, что внезапный дядя Андрей обрадовал Стейнбека гораздо сильнее, чем Нобелевская премия по литературе, полученная им за год до второго визита в СССР. По крайней мере, в своей нобелевской речи писатель этой радости никак не выражал: «Мы сумели пережить бедность, боль и потери. Посмотрим теперь, сумеем ли мы пережить и это».

Журналистов много, писателей мало

Нашим Стейнбеком мог бы стать Олесь Бузина – киевский писатель, в середине апреля 2017-го как раз была вторая годовщина его убийства. Поэтому скитания и тяготы Донбасса и его жителей придётся описывать кому-то другому. Кто станет Стейнбеком для Ближнего Востока, чьи мигранты сегодня разбросаны от Ливана до США – и вовсе загадка. И найдётся ли такой вообще? Сам Стейнбек туда или туда поехал бы обязательно – как поехал военным корреспондентом на войну, на чём, в общем-то, никто не настаивал.

Нищета нашей эпохи в том, что о таких тягостных событиях мы узнаём из средств массовой информации. Многие американцы только благодаря Стейнбеку узнали, что большая часть сезонных рабочих – не мигранты из Латинской Америки, а такие же американцы. СМИ, конечно же, оперативнее, однако не дают понимания происходящего: «Гроздья гнева» стали не только художественным произведением, но и социологическим слепком эпохи. Если бы гроздья гнева вызрели, то по Стейнбеку изучали бы очередную американскую революцию. Как уже говорилось, война избавила американцев от такого варианта финала.

Миру остро не хватает Стейнбеков. Порой даже кажется, что этот дефицит как раз и плодит всё новые конфликты. Некому учиться на ошибках и учить других.