Нелегальная страница биографии. Как благодаря маршалу Малиновскому солдаты РЭК нашли друг друга

Дочь маршала СССР Родиона Малиновского рассказала о том, как отец воевал во Франции в годы Первой мировой войны, почему решил написать книгу о Русском экспедиционном корпусе (РЭК) и как поездка с Хрущевым в Париж помогла «легализовать» службу в РЭК.

29 мая 2018 года Российское военно-историческое общество установит во Франции памятник воинам 3-й бригады Русского экспедиционного корпуса. Торжественное открытие обелиска состоится на холме Мон-Спен (коммуна Агилькур, департамент Эна, Французская Республика). Ранее, в 2015 году, неподалеку отсюда, в коммуне Курси, РВИО установило еще один монумент в память о подвиге РЭК – памятник «Русскому солдату». Как и в прошлый раз, на открытие мемориала приглашены потомки солдат и офицеров, воевавших во Франции в годы Первой мировой войны, а также российские и французские государственные деятели, политики и представители общественных организаций двух стран.

Русский экспедиционный корпус представлял собой объединение экспедиционных соединений Русской Императорской армии, которые участвовали в Первой мировой войне на территории Франции и Греции в рамках интернациональной помощи и обмена между двумя союзниками по Антанте. В состав корпуса входили четыре особые пехотные бригады, чей личный состав в совокупности насчитывал 750 офицеров и 45 000 унтер-офицеров и солдат. Все они прибыли во Францию в течение 1916 года.

Одним из воевавших в рядах Русского экспедиционного корпуса во Франции был знаменитый советский военачальник, Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский. Когда разразилась Первая мировая война, ему было всего 16 лет, и свой боевой путь он начал вместе со старшими сослуживцами из пулеметной команды 256-го Елисаветградского пехотного полка 64-й пехотной дивизии.

О том, как будущий маршал СССР сбежал из дома и стал подносчиком патронов, как по возвращении в Россию его чуть не расстреляли красноармейцы и каким образом спустя много лет бойцы Русского экспедиционного корпуса нашли друг друга благодаря поездке Малиновского и Хрущева в Париж, порталу «История.РФ» рассказала дочь полководца Наталья Родионовна Малиновская. Ранее мы публиковали отрывок этой беседы, а теперь, как и обещали, делимся с вами полной версией.

«Пошел посмотреть, как уезжают солдаты, и неожиданно для себя забрался в вагон»

– Наталья Родионовна, я думаю, что немногие знают о том, что ваш отец служил в Русском экспедиционном корпусе. Да и вообще, большинство людей, когда где-то упоминается имя Родиона Яковлевича, вспоминают прежде всего о событиях Второй мировой войны, верно?

– Моего отца знают в основном как полководца Великой Отечественной войны, это правда – эта победа была для него главным делом жизни. Но ведь его военная деятельность началась существенно раньше. Непосредственно до Великой Отечественной войны он был на испанской Гражданской войне, а еще до того была Первая мировая, на которую он попал 16-летним парнишкой.  

– Как это произошло?

Попал он туда очень просто. К этому времени он жил один, потому что ушел из семьи матери, когда она вышла замуж. Сам он был незаконнорожденным ребенком, и, когда мать вновь вышла замуж, не видел своего места в ее новой семье. Поэтому он стал самостоятельным человеком, а было ему на тот момент 12 лет. Он стал работать в Одессе – мальчиком на побегушках у купца. И вот, работая и снимая угол у своей тетки (сестры его матери, Елены Николаевны – Прим. ред.), он брал уроки французского языка у учительницы, которая жила этажом выше. Почему он счел это для себя важным – так и остается загадкой. Видимо, это судьба так отбрасывала свои тени из будущего.

Когда началась Первая мировая война, он пошел на вокзал посмотреть, как уезжают на фронт солдаты. И, возможно, даже неожиданно для себя самого, забрался в вагон и спрятался так, чтобы его подольше не нашли. Его нашли где-то уже на середине пути к фронту и стали обсуждать, что делать с парнишкой. Он объяснил, что он самостоятельный человек, что его никто не ждет, никакого дома у него нет. И солдаты решили, что они покажут его начальству, когда доедут до фронта. А там уже вместе с командирами решили, что его оставят до первого боя, и если он не испугается, то тогда ему дадут форму, солдатскую книжку и выпишут довольствие. И вот так после первого боя в Елисаветградском полку появился подносчик патронов к пулемету – так сказать, первый сын полка.

Так с 1 сентября 1914 года началась его военная служба. Он прошел буквально все ее стадии, и, думаю, это одна из важных и главных особенностей его биографии, как, впрочем, и многих его соратников по Второй мировой войне, которые тоже начинали не с офицерских чинов.

«В своем первом лагере русские потребовали… библиотеку»

– Расскажите, как ваш папа оказался в рядах Русского экспедиционного корпуса.

– Он был ранен и где-то через полгода получил своего первого «Георгия» (Георгиевский крест. – Прим. ред.), и после госпиталя служащих его полка стали отбирать в особые бригады, предназначенные для Русского экспедиционного корпуса во Франции. Куда их отбирают, они не знали. К этому времени отец уже был пулеметчик, Георгиевский кавалер – в общем, уже опытный вояка. Его отобрали в числе прочих, и они направились через Сибирь, на Дальний Восток, а дальше морским путем. Это было очень трудное, но очень интересное для него, такого молодого парнишки, путешествие. Он увидел другие страны, южные моря… Русские солдаты были поражены укладом жизни в других странах.

Они очень долго путешествовали и, наконец, прибыли в Марсель. Их встретили с большим восторгом. Наше правительство послало туда цвет своего воинства. Там был замечательный список, где говорилось, как нужно отбирать бойцов: они должны были быть грамотные, православные, ростом не меньше 175 сантиметров и «отличаться общей приятностью облика». Облика славянского, чтобы не было никаких черт инородцев – никаких раскосых глаз, кавказских усов и так далее.

– Суровые требования! Зачем такая щепетильность?

– Все очень просто. Это свойственная в том числе нашему царскому правительству любовь к показухе. Им хотелось потрясти французов! И они достигли своей цели: французы были потрясены не только тем, как воевали русские солдаты (тогда они еще не знали, как они будут воевать), но и их красотой. Французские дамы «в воздух чепчики бросали» и радостно кричали: «Они нас спасут!» И, кстати, попробуйте угадать: что потребовали в своем первом лагере русские солдаты, когда они там обосновались? Чего им не хватало?

– Честно говоря, теряюсь в догадках. Наверное, это что-то, что напоминало им о Родине? Сдаюсь, не знаю, скажите.

– Я не вам первой задаю этот вопрос и слышала много ответов – про баню, про водку, в лучшем случае – про черный хлеб. Но вы никогда не догадаетесь. Они потребовали русскую библиотеку!

– Достойно! Такого варианта у меня и правда не было. И что же, французы предоставили им эту библиотеку?

– Предоставили! Выяснилось, что для французов это было дело очень легкое. А кроме того, поскольку во время войны люди неизбежно попадали в госпиталь, во Франции были созданы русские госпитали, и при них для выздоравливающих действовал самодеятельный театр. И репертуар у них был самый что ни на есть современный. В этом контексте они очень душевно общались с местным населением. Французы, жившие рядом, с удовольствием давали им реквизит для спектаклей и сами приходили на них. У них даже был свой хор, с очень благородным и культурным репертуаром. Некоторые из младшего офицерства, когда им давалось время на отдых, ездили в Париж брать уроки вокала. Так что мы, находясь в нашем времени, плохо себе представляем этих людей и их культурный кругозор.

«Французы были восхищены тем, как воюют русские»

– Что ж, культурный досуг в корпусе был разнообразен. А как русские проявили себя в бою?

– Когда их послали на фронт, выяснилось, что воюют они замечательно, как и ожидалось. Французы, понятное дело, наши части не жалели и жалеть не могли (естественно, жалеют всегда своих!). Но они были восхищены тем, как русские воюют, и стали награждать отличившихся французским крестом «За воинскую храбрость».

– Как вам кажется, ваш папа ценил эти награды наравне с отечественными?

– Несомненно, он их очень ценил, да и как же не ценить то, что было заслужено солдатской доблестью? Ведь одно дело, когда человеку дают какой-то орден по случаю юбилея, а другое дело, когда его дают за подвиг. Кстати, существует такая бумага, как описание подвига – она прилагается к представлению к награде. И у нас в семье сохранились эти документы, которые касаются папы, номера его «Георгиев», французских военных крестов. Сами награды, к сожалению, не сохранились.

– А как складывались отношения русских военных с французскими сослуживцами? Они ладили?

– С французами у них были очень хорошие отношения до самого Ла-Куртина, когда у нас начались смутные времена. Представьте себе: уже полтора года эти люди воюют во Франции; естественно, они не знают, что делается в родной стране. И, когда выясняется, что там революция, конечно, их первое желание – вернуться на Родину. Но не затем, чтобы к кому-то примкнуть, а чтобы посмотреть своими глазами, что происходит, и, соответственно, решить, что делать.

«От концлагеря в Алжире спасло ранение»

– Как российские власти восприняли желание наших солдат вернуться домой?

– Их не хотели отправлять в Россию: в правительстве шла речь о том, чтобы вернуть их на фронт. Но, так как в нашем корпусе стали, как и в России, образовываться солдатские комитеты и произошла такая микрореволюция в масштабах корпуса, то французы, во избежание дурного влияния на свою армию, хотели изолировать русских. Так они попали в лагерь Ла-Куртин и там продолжали требовать возвращения на Родину. Французы старались в это не вмешиваться: они предпочитали, чтобы русские с русскими разобрались сами… России было не до того, чтобы возвращать своих солдат – там были свои заботы. Озаботился этим уже только Ленин в 1919 году, и тогда часть наших солдат все-таки вернулась официальным путем.

– Родион Яковлевич принимал участие в восстании в Ла-Куртине или оно его не коснулось?

– Он как раз только вернулся из госпиталя (тогда у него еще не до конца зажила рука, которую чуть не ампутировали), и тут произошел расстрел восставших в Ла-Куртине. Во время этих событий папа вновь был сильно ранен и опять попал в госпиталь. Вот так человек никогда не знает, что сделает судьба, если задумает его спасти. Папу она подвела под тяжелое ранение и таким образом спасла его от концлагеря в Алжире, куда в изрядном количестве попали восставшие в лагере, или, что могло быть и того хуже, от тюрьмы, откуда было очень трудно выйти живым. Так папа спасся благодаря госпиталю.

Когда он вышел оттуда, он мало кому был нужен и интересен, и у него был выбор: либо идти на тяжелые работы в каменоломню, либо поступать в Иностранный легион. Если бы он пошел в каменоломню, он бы никогда не заработал денег на обратную дорогу, а на тот момент никто не собирался централизованно отвозить русских солдат обратно в Россию.

Отец отслужил в легионе. Это была довольно долгая служба, и воевали они очень героически. Русские там служили в составе 1-й Марокканской дивизии. Это подразделение известно своей храбростью, потому что там также служили очень верующие мусульмане, которые свято верили, что если они погибнут в бою, то отправятся прямиком в рай. Ну, а когда рядом были люди, которые так воюют, то русские воевали из одного азарта и нисколько не хуже мусульман.

Вот оттуда, из Иностранного легиона, у отца осталось очень характерное для него и потом, видимо, поддержанное испанской войной, где было большое единение людей, чувство абсолютного человеческого интернационала. Он всегда с большим интересом относился к чужим культурам, к чужим обычаям. В какую бы страну я с ним ни приезжала, я видела, как он расспрашивал о том, что здесь принято. И, помню, как мама рассказывала, что, когда они были в Бирме и в Индонезии, папа у всех допытывался, как там устроена жизнь, ведь она была совсем другая.

«Не нужно никакой медицины. Прирожденный командир!»

– А как он все-таки вернулся в Россию? И как воспринял революцию?

– В общем-то, это было довольно жульническое предприятие, в котором вместе с отцом участвовало несколько солдат и разжалованный доктор. Они все дружили и однажды уговорились, что изобразят из себя санитарный отряд и поедут в Россию – якобы в белую армию. А надо сказать, что наши солдаты из корпуса в белую армию не рвались, хотя дорога туда была им открыта. Не рвались по простой причине: они очень хорошо знали, что такое русское офицерство – всего этого они навидались и испытали на себе. Поэтому они хотели просто вернуться домой.

И отец с товарищами договорились, что, когда они доедут до Владивостока, там каждый из них будет свободен. В их компании было несколько сибиряков, которым было близко до дома, врач остался во Владивостоке, а папа стал один пробираться в Одессу. Но уже на половине дороги, в том месте, где с одной стороны реки были колчаковцы, а с другой бойцы Красной Армии, папу арестовали наши солдаты – к тому времени уже красноармейцы. Увиденное зрелище их очень удивило: форма старая, кресты какие-то заморские, документы на иностранном языке!

– Должно быть, они приняли его за иностранного шпиона?

– Вы знаете, за кого они его приняли, сейчас сказать трудно. Но, к счастью, они не расстреляли его на месте, а решили все-таки показать эту диковинную птицу в штабе. А в штабе – опять же к счастью – был человек, знавший французский язык. Он почитал документы отца, объяснил, что все нормально и это не вражеский офицер, рассказал нашим солдатам историю про корпус. А папе куда было деваться? Так он, еще не успев толком осмотреться, стал солдатом Красной Армии.

– Родион Яковлевич участвовал в Гражданской войне?

– В Гражданской войне он участия практически не принимал, потому что буквально сразу после возвращения он заболел тифом, болел очень долго, и за это время война успела подойти к концу. Он остался в армии, но, так как всегда очень хотел учиться, в 1927 году самостоятельно подготовился к экзаменам в Военно-медицинскую академию в Ленинграде. Папа подал прошение о том, чтобы его отпустили сдать экзамены, но его непосредственный начальник распорядился его судьбой очень четко. На этом его рапорте он написал: «Не нужно никакой медицины. Прирожденный командир! Поедет в Академию Фрунзе». Вот таким образом он был откомандирован в академию Фрунзе и сдал там экзамены. Это было для него очень серьезно, потому что у него за плечами не было ничего, кроме церковно-приходской школы и непрерывного углубленного самообразования. Кстати, первым, что он купил во Франции, был учебник французского языка.

В Русском экспедиционном корпусе он довольно хорошо освоил французский язык, а здесь получил уже хорошее академическое образование. В Академии Фрунзе на тот момент почти весь педагогический состав представляли люди старого образования, представители старой армии. Отец очень ценил это образование и очень любил академию, тем более что после Испании он вернулся в нее уже преподавателем. В академии он как раз подготовил диссертацию об испанской Гражданской войне, где он три года пробыл военным советником. Представьте себе, его до сих пор очень хорошо помнят в Испании! Вообще, испанцы знают очень мало русских фамилий, но наряду с фамилией «Гагарин» они знают и фамилию «Малиновский».

«Хрущев говорит: “У нас сегодня свободный день, давайте съездим в эту вашу деревушку”»

– А с кем-то из французских боевых товарищей ваш отец потом поддерживал отношения? Остались у него там друзья?

– Понимаете, Русский экспедиционный корпус, а потом и Иностранный легион стали такой нелегальной страницей биографии. И все, кто вернулся оттуда, на всякий случай лишний раз не упоминали об этом эпизоде в своей биографии, хоть он и был боевой и героический. В одной советской анкете был такой восхитительный пункт (даже мое поколение отвечало на этот вопрос): «Воевали ли вы в составе белой армии или армий других государств?». Таким образом, белая армия непроизвольно приравнивалась к корпусу, и поэтому об этом помалкивали. Только в 1920-е годы вышло несколько книг на эту тему, печатали какие-то воспоминания, а потом, к 30-м годам, о корпусе напрочь забыли – и забыли очень надолго, вспоминали лишь в частных беседах.

Папа всегда вспоминал о корпусе. И я помню, как сын Бориса Леонидовича Пастернака рассказывал мне о том, как к ним приехал Илья Эренбург, который в годы Первой мировой войны работал военным корреспондентом на фронте, где служил отец. Он рассказывал в том числе о знакомстве с моим отцом и сказал: «Вы представьте себе, только что прошла Ясско-Кишиневская операция – операция блистательная, освобождена огромная территория! Всем понятно, что это – уже страница истории. И мы сидим, разговариваем с командующим фронтом – мы с ним всю ночь проговорили, – но не о том, что произошло только что. Мы вспоминали Францию, Первую мировую и всю ночь проговорили о тех временах!» Так что этот период был для отца и его сослуживцев очень важным, одним из краеугольных камней судьбы. Точно такая же история была и с Александром Вертом, английским корреспондентом: он тоже говорил с папой о корпусе, и это было сразу же после Сталинградской победы.

– Выходит, вчерашним героям-фронтовикам пришлось серьезно конспирироваться… Когда же о Русском экспедиционном корпусе впервые заговорили открыто?

– Вот что переменило ситуацию. В 1960-е годы папа вместе с Хрущевым ехал в Париж на встречу «в верхах». Когда у них там выдался свободный день, папа за завтраком рассказывал о корпусе. А Хрущев говорит: «У нас сегодня свободный день, давайте съездим в эту деревушку, про которую вы рассказываете!» И вот таким экспромтом началась новая история корпуса. Они поехали туда, и папа рассказывал Хрущеву, где что происходило. И потом все французские газеты написали о том, что папа там воевал, что там были русские солдаты, что у них был ручной медведь (солдаты привезли с собой живого медвежонка из Екатеринбурга, который прошел с ними всю кампанию, остался жив и доживал свой век в местном зоопарке; на памятнике, установленном РВИО в Курси, русский солдат держит французскую девочку и плюшевого мишку. – Прим. ред.). А вскоре об этом написал и наш журнал «Огонек», который читали во всех уголках нашей необъятной Родины. И папе стали отовсюду писать письма. Все, кто на тот момент были живы, писали ему восхитительные письма, которые начинались примерно так: «Привет тебе, мсье Малиновский, мой однополчанин и товарищ незабываемых дней!» И дальше они вспоминали о корпусе, вспоминали о службе. Кто-то вспоминал, как они играли в театре, а еще у них была футбольная команда, и некоторые потом в письмах спрашивали: «Вы правым или левым краем играли?» Письма совершенно восхитительные, но они, помимо всего прочего, драгоценны вот чем: иногда одно письмо – это две толстые тетрадки! Это воспоминания, живая история в руках! Человек сел писать своему однополчанину и непроизвольно превратился в мемуариста. Все эти письма у меня сохранились, и я их уже привела в литературную форму, чтобы каждый мог их прочесть.

«Никому уже не было страшно сказать, что он воевал в корпусе»

– Представляю, какие это были горы писем! А Родион Яковлевич где-то описал свои воспоминания о Франции?

– Папа стал писать роман. И это совершенно поразительно, когда человек уже не первой молодости – ему было 60 лет, – он министр обороны, у него на работе сегодня один Карибский кризис, а завтра другой; и вот он, возвращаясь с работы, садится и пишет… У меня до сих пор хранятся все эти 11 толстых блокнотов, написанных от руки. В прошлом году я издала эту книгу, сверив с рукописью и прокомментировав некоторые фрагменты, потому что там очень многое, особенно теперешним молодым людям, абсолютно непонятно. Книга называется «Первая память». И сейчас мне бы хотелось (и эта работа уже начата) сделать еще одну, документальную книгу из этих писем, перемежая их с реальными документами. Думаю, что это будет необыкновенно интересно.

– Как же эти письма помогли снять клеймо с воевавших в корпусе?

– Дело в том, что, когда эта страница папиной биографии была обнародована, тем самым легализовалась служба в корпусе всех солдат! И никому уже не было страшно сказать, что он воевал в корпусе или в легионе. И они стали подтверждать свой боевой стаж, что очень сильно отразилось на их пенсии. То есть этим людям еще и стало легче жить – это тоже, согласитесь, очень много значит. У меня сохранились и папины свидетельства о службе в корпусе разных военных, а если он сам кого-то не помнил, то писал запрос в архив относительно того или иного человека.

Когда папа начал писать эту книгу, я была еще школьницей и для меня Первая мировая была очень древней историей. Я понимала, что относительно недавно была Великая Отечественная война, и спросила у папы: «Почему ты пишешь о той войне, когда все пишут про эту?» И папа мне на это ответил: «Начинать надо с начала…»

И вот он начал с начала, и рассказал такую головокружительную историю! Увы, он так рано умер – в 68 лет... Теперь, прожив жизнь, я понимаю, как повезло другим, которые прожили 80 и больше…