Не беда, что Миша молод. К годовщине избрания на царство первого из Романовых

3 марта 1613 года Земский собор утвердил кандидатуру Михаила Фёдоровича в монархи.

Где-то с конца 1980-х династию Романовых у нас перестали называть «проклятым царским режимом» и вспомнили, что опера Михаила Ивановича Глинки «Иван Сусанин» ранее называлась «Жизнь за царя». Ныне любовь к монаршей фамилии, чьё нахождение на троне не больно благополучно закончилось ровно сто лет тому назад, имеет избирательные формы. То в разных обличьях всплывёт совершенно невероятный в 1917-м культ личности Николая II, то любителя древностей Леонида Гозмана перемкнёт крепкая мужская страсть к Александру II, то сериальным сочинителям привидится Екатерина II с благостным ликом Марины Александровой. Того же царя, что у Глинки в опере, обычно если и поминают, то мимоходом, в рифму с новым праздником 4 ноября.

Самодержца звали Михаилом Фёдоровичем, и в юношестве своём положил он 404 года тому назад начало трёхвековой династии. И в его 32-летнем правлении нетрудно обнаружить немало поучительного.

Разумом не дошёл?   

Появление на троне 16-летнего двоюродного племянника последнего Рюриковича – умершего в 1598-м Фёдора Иоанновича – с лёгкой руки Василия Осиповича Ключевского привычно изображается даже не в оперном, а почти в опереточном ключе.

Особенно запоминается вот этот фрагмент из 43-й лекции его «Курса русской истории»: «Есть известие, будто бы Ф.И. Шереметев писал в Польшу кн. Голицыну: “Миша-де Романов молод, разумом ещё не дошёл и нам будет поваден”». То есть главную роль в появленни и именно этого кандидата сыграл прагматизм избиравших: «Хотели выбрать не способнейшего, а удобнейшего. Так явился родоначальник новой династии, положивший конец Смуте». Не упустил из виду Ключевский и элемент случайности при выборе монарха: «Сам по себе и Михаил, 16-летний мальчик, ничем не выдававшийся, мог иметь мало видов на престол, и, однако, на нём сошлись такие враждебные друг другу силы, как дворянство и казачество».

На самом деле если и было в первом Романове что из оперетты, то внешность (уж больно похож прижизненный портрет на народного артиста СССР Николая Николаевича Трофимова) да длительные поиски невесты, только на 30-м году жизни увенчавшиеся браком с 18-летней дочерью дворянина из Мещовска Евдокией Стрешневой.

Само же более чем 30-летнее царствование оказалось и длительным, и позитивным. Утомлённая длительной Смутой, страна постепенно продвигалась в сторону стабильности и нормальности – в том виде, в котором их понимали люди, одобрившие кандидатуру юного Михаила.

Землёй поставленный

Решение Земского собора 1613 года было событием ключевым, стоящим в одном ряду с недавним, времён прошлой осени, изгнанием из Москвы подзадержавшихся там гостей из Речи Посполитой. Смута всё ещё продолжалась, но стала подобна туману и принялась убывать. Безвластие, безначалие и просто бардак надоели очень многим участникам событий, и решение вопроса о стабильном присутствии понятного всем лица на троне было серьёзным шагом вперёд. Серьёзным настолько, что в своём ёрническом повествовании от Гостомысла до Тимашева Алексей Константинович Толстой (коему в нынешнем году ровно 200 лет исполняется) при описании собственно избрания Михаила был непривычно не склонен шутить:

Вернулися поляки, Казаков привели; Пошёл сумбур и драки: Поляки и казаки,

Казаки и поляки Нас паки бьют и паки; Мы ж без царя как раки Горюем на мели.

Прямые были страсти – Порядка ж ни на грош. Известно, что без власти Далёко не уйдёшь.

Чтоб трон поправить царский И вновь царя избрать, Тут Минин и Пожарский Скорей собрали рать.

И выгнала их сила Поляков снова вон, Земля же Михаила Взвела на русский трон.

В том-то и дело, что на защиту страны выступила «земля», «основные люди» – то самое общество, об отсутствии которого в России не извёл тонну бумаги только самый ленивый либерал. Народное недовольство активно проявилось ещё до того, как в августе 1610 года бояре-олигархи, они же «семибоярщина», призвали на русский престол королевича Владислава, а польско-литовский гарнизон обосновался в Кремле.

Большой русский историк Сергей Фёдорович Платонов описывал это возмущение весьма актуальным и сегодня стилем: «Когда олигархия осуществилась, то олигархи с Шуйским во главе вдруг очутились лицом к лицу с народной массой. Они не раз для своих целей поднимали эту массу; теперь, как будто приучась к движению, эта масса заколыхалась, и уже не в качестве простого орудия, а как стихийная сила, преследуя какие-то свои цели. Олигархи почувствовали, что нити движений, которые они привыкли держать в своих руках, выскользнули из их рук, и почва под их ногами заколебалась. В тот момент, когда они думали почить на лаврах в роли властей Русской земли, эта Русская земля начала против них подниматься…»

Именно такой «землёй» и был избран 16-летний юноша Михаил, в стране появились законная власть и новая династия. И хотя выход из порожденного Смутой глубочайшего кризиса занял ещё долгие годы, главное было сделано: разрушение государства было остановлено, а русское общество проявило себя способным к консолидации и самостоятельному историческому творчеству. В последнее трудно поверить, если заглядывать в версию, давно и упорно пропагандируемую, к примеру, Ричардом Пайпсом и Збигневом Бжезинским. Однако при обращении к событиям Смуты сказка о деспотической, бесконечно отсталой и ни на что кроме тирании не способной России оказывается решительно никуда не годной.

Время жить и время умирать

Этой сознательной общественной силе, вытащившей из безвестности на трон Мишу Романова, не могли противостоять ни самозванцы, ни разгулявшиеся в смутные годы казаки, ни лучшие полководцы Речи Посполитой – гетман коронный Станислав Жолкевский и гетман литовский Ян Кароль Ходкевич.

На Польско-Литовское государство теперь надвигалась куда большая беда, чем капитуляция осаждённого в Москве и обессилевшего от голода гарнизона. Московская авантюра стоила Варшаве утраты стратегической инициативы в многолетней борьбе за преобладание в Восточной Европе. Королевич Владислав так и не обосновался на московском троне, а его несчастный младший брат Ян Казимир меньше чем через полвека после освобождения Москвы вынужден был пережить захват русскими войсками столицы Великого княжества Литовского Вильно и переход под власть московского царя Смоленска и Киева.

Избавившись от внутренних неурядиц, Россия уже через столетие стала сильнейшей державой на пространстве Восточной Европы, чему не могли помешать и амбициозные шведы, в разгар Смуты позволившие себе захватить Великий Новгород. Отнюдь не случайно при Петре Великом в 1721 году совпали два больших события – победоносное окончание Северной войны и провозглашение России империей. Претензии Швеции на роль великой державы были утрачены навсегда, а Речь Посполитая в 1795 году после третьего раздела Польши и вовсе перестала существовать как государство (такое положение сохранялось 123 года).

И в 1913-м подданным империи Романовых явно было что праздновать, но конструкция оказалась неожиданно хрупкой и четырьмя годами позже себя исчерпала.

Спустя 74 года выяснилось, что две самые длительные и самые победоносные модели отечественной власти, 1613 и 1917 года рождения, очень похожи. На первый, поверхностный взгляд, прямо как в вечнозелёной песне у Юрия Антонова, «пришли ниоткуда, ушли в никуда». Ни в момент воцарения Михаила, даже без поправки на возраст и разум, ни в день первого заседания ленинского Совнаркома никто и гроша ломаного не дал бы за долговечность очередного проекта управления страной. А потом эта много пожившая власть празднует славный юбилей (300-летие, 70-летие), кажется сама себе непоколебимой, а потому самодержавной, однако через четыре года летящей походкой исчезает с исторической арены.

И в этой как бы случайной похожести – ещё одна из граней преемственности истории государства Российского. И возраст Миши тут в общем-то не при чём.