Как делают настоящих русских творцов. К годовщине поездки Пушкина на Кавказ

13 мая 1829 года Пушкин выехал на кавказский театр боевых действий русско-турецкой войны 1828-1829 гг.

Давайте-ка подумаем и вспомним, когда в последний раз мы читали/смотрели/слушали нечто искренне пронзительное. Мы не про песни об исторической боли, которые отправляются за престижным европейским призом, ранее доставшимся женщине с бородой и уже не доставшимся голому белорусскому мужику. Мы про настоящее.

…Есть мнение, что причина простая: сегодняшних творцов за редким исключением из столицы кнутом не выгонишь. Сегодня, в годовщину отъезда Пушкина на Кавказ (где в то время шла война с турками) стоит поговорить о том, что наша русская литература – она во многом оттого, что мы много воевали. В том числе наши писатели и поэты.

Галопирующий Пушкин

Конфликты с Турцией в XVIII-XIX веках – дело довольно обычное: 8 военных кампаний за два столетия. Фактически по войне на каждое поколение. По итогам конкретно этой войны Россия закрепилась в Бессарабии, завоевала территории в нынешних Грузии и Армении, на побережье Чёрного моря – в общем, продолжила отгрызать у Турции Причерноморье.

И вдруг посреди всего этого – Пушкин. Что он там делал? Сложно сказать наверняка. Сам Пушкин писал, что ехал повидаться с братом. Сделанное им в тот же день предложение Наталье Гончаровой, оставшееся без определённого ответа, наводит на мысль, что личная жизнь также могла быть поводом к отъезду. Однако на самом деле это не столь уж важно. Не к цыганам же уехал гулять в конце концов.

Никаких монументальных поэтических произведений по итогам поездки не появилось, за что поэта потом долго попрекали. Зато вышло «Путешествие в Арзрум» (сегодня Эрзурум) – дневниковые записи о поездке: «...Лагерная жизнь очень мне нравилась. Пушка подымала нас на заре. Сон в палатке удивительно здоров. За обедом запивали мы азиатский шашлык английским пивом и шампанским, застывшим в снегах таврийских. Общество наше было разнообразно. В палатке генерала Раевского собирались беки мусульманских полков; и беседа шла через переводчика».

Вроде бы: поехал барчук проветриться, так? Однако есть свидетельства современников, которые несколько меняют угол зрения: «...14 июня Паскевич стал лагерем на вершине Соганлуга в 8 верстах от позиции Гагки-паши. Здесь удалось Пушкину осуществить свое желание подраться с турками. После полудня, когда утомлённые ночным 30-вёрстным переходом войска предавались послеобеденному отдыху, значительная партия курдов и дели, посланная Гагки-пашей, внезапно атаковала и потеснила нашу передовую цепь казаков. По словам М.И. Пущина, поэт, услыхав выстрелы в цепи, вскочил на коня и исчез с глаз своих друзей. Семичев и Пущин отправились на поиски и увидели его скачущего с саблею наголо против турецких наездников. К счастью, приближение улан с Юзефовичем, прискакавшим на выручку, заставило турок удалиться. Пушкину не удалось попробовать своей сабли на турецкой голове, но зато и свою удержал он на плечах».

Самому о таком, понятное дело, писать не с руки. Хотя даже без этого образ поэта явно меняется: это уже не привычный нам салонный Пушкин, и ехал он посмотреть на войну, которую вёл победоносный фельдмаршал Иван Фёдорович Паскевич. Ехал смотреть не на поражение, а на победу. Война в конечном счёте – всегда война, даже с шашлыками и шампанским. Немного находится людей, которые по своей воле едут в зону боевых действий, даже если в основном проводят там время за приятными беседами на пикниках. Да и не только в войне дело. Поездов в 1829 году не было. Добраться на Кавказ – в карете либо верхом, целое предприятие.

Другие достойные люди

Пушкин, разумеется, такой не один. Добровольцами на войну 1812 года отправились Пётр Вяземский и Василий Жуковский. Первый принимал участие в Бородинской битве — и считается, что его рассказы о ней использовал Лев Толстой для написания «Войны и мира».

С Лермонтовым тем более понятно. Внушительная часть его творчества – Кавказ, где он служил в 1838 и 1840-1841 гг. «Валерик» – стихотворение о сражении на реке Валерик, в котором Лермонтов принимал участие, во многом автобиографичный «Герой нашего времени»). Кавказ успел застать и Лев Толстой, хотя более он знаменит участием в обороне Севастополя («Севастопольские рассказы»).

В Первой мировой войне принимали участие символист Валерий Брюсов (военный корреспондент), Николай Гумилёв, который и до войны не сидел на месте, успев совершить две экспедиции в Эфиопию, ушёл служить в лейб-гвардию Её Величества, дослужился до унтер офицера, дважды был награждён Георгиевским крестом.

Гражданская подарила биографии людям по обе стороны фронта: и Багрицкому, и Шварцу, и Булгакову, и Катаеву.

Ну, и, разумеется, советское время: Твардовский, Симонов, Шолохов, Самойлов, Васильев, — десятки фамилий, благодаря которым мы знаем Великую Отечественную не только в хронологии и перечне битв, но и как нашу общую боль, трагедию и Победу.

Нетрудно заметить, что мы перечислили писателей и поэтов, входящих в первую линию нашего культурного слоя, передний край русской литературы. Они оказались там лишь потому, что побывали на какой-либо войне? Нет, конечно. Но и поэтому тоже.

Война как зеркало эпохи

Всякая война не только становится значимым событием своей эпохи, она часто и является этой эпохой – в усечённом, спрессованном, максимально жестоком и доступном виде. Тот, кто пишет о войне, идёт наиболее простым и эффективным путём, позволяющим донести до читателя суть эпохи. Так произошло с упомянутым выше Жуковским, чей «Певец во стане русских воинов» принёс ему большую известность, чем всё предыдущее творчество. И неудивительно: в 1812 году не было темы более актуальной, чем война с Наполеоном, а стихотворение Жуковского было, с известной долей условности, рифмованной военной корреспонденцией.

Коварный вопрос: были ли упомянутые здесь литераторы талантливы безотносительно тематики своих произведений, или же просто писали о том, что находило отклик в сердцах современников? Пожалуй, оставим его без ответа. Во-первых, есть «невоенное» творчество, можно сравнить. Во-вторых, постановка вопроса спекулятивна. Наверное, можно постараться написать действительно талантливо о чём-либо неизмеримо скучном. Только зачем, если вот она – жизнь и биение истории. И правда, жирная, как чернозём, которой не научат ни в одном литературном институте.

– Знаете ли вы, что такое любовь?

– Знаю.

– До войны я тоже считал, что знаю. Я любил женщину, я испытал страсть, но это ничто в сравнении с любовью, которая возникает в бою. На войне, в бою, рождается самая сильная любовь и самая сильная ненависть, о которой люди, этого не пережившие, не имеют представления. А понимаете ли вы, что такое внутренняя борьба, что такое совесть?

– Понимаю, – менее уверенно ответил я.

– Нет, вы этого не понимаете. Вы не знаете, как дерутся, борются два чувства: страх и совесть. Самые свирепые звери не способны так жестоко бороться, как эти два чувства. Вам известна совесть труженика, совесть мужа, но вы не знаете совести солдата. Вы бросали когда-нибудь гранату во вражеский блиндаж?

– Нет.

– Тогда как же вы будете писать о совести?

Спрашивающего зовут Бауыржан Момыш-улы, он панфиловец. Его собеседник – писатель Александр Бек, написавший о Бауыржане книгу.

Иногда задача писателя – не придумывать. Не надо придумывать. Нужно лишь найти и точно записать. Правда для этого приходится если не оборонять Севастополь, как Толстой, или зарабатывать кресты, как Гумилёв, то хотя бы съездить проветриться в сторону линии фронта. Как Пушкин. Тем более, что дефицита  мест для подобных поездок никогда не наблюдалось.

***

Дефицит хорошей современной литературы (а уж тем более кино) вызван как раз тем, что для нынешних творцов подвиг – выбраться за пределы МКАДа. Не говоря уж о том, чтобы верхом добраться на Кавказ, а затем атаковать там турецкую конницу.