Говорит и показывает. К годовщине советского телевещания

10 марта 1939 года из телецентра на Шаболовке начались регулярные передачи.

В наши дни телевизор – штука опасная. И дело не только в содержании многих программ на бесчисленных каналах, за которые ни в чём, собственно, не повинное чудо техники ХХ века прозвали «зомбоящиком» и «дебилизатором». Наши добрые друзья и партнёры из ЦРУ, как только что выяснилось, оказались горазды вести слежку даже с помощью выключенного, но «умного» телевизора марки Samsung. 

Отмечая же 78-ю годовщину регулярного телевещания из окрестностей Шуховской башни, стоит обратить внимание прежде всего на изрядную пользу от внедрения на отечественной почве одного из самых зримых символов модернизации образца прошлого столетия.

Башня товарища Шухова

Первая трансляция 10 марта 1939-го, а именно документальный фильм об открытии XVIII съезда ВКП(б) (событие это состоялось тем же утром), стала возможной не только за счёт новейших изобретений, но прежде всего благодаря наличию в Москве уникальной Шуховской башни. Уникальной прежде всего тем, что ажурное творение инженера Владимира Григорьевича Шухова высотой 160 метров, долгие годы бывшее символом советского радио- и телевещания, появилось в Москве в очень непростые годы (1920-1922). Наличие радиобашни, как её принято называть, решало самые сложные для продвижения новых СМИ проблемы – трансляционные. Построили, кстати, на совесть – даже авария летевшего в 1941-м из Киева почтового самолёта, напоровшегося на трос, натянутый от вершины шедевра русского авангарда до земли, на устойчивость башни не повлияла.

Русским авангардом были и успешные опыты советских учёных на  благодатной телевизионной ниве. Магистральным каналом пропаганды до правления Хрущёва включительно было вездесущее радио, именно с Шуховской башни вещала главная в стране радиостанция имени Коминтерна.

Слово «телевизор» было известно в СССР уже в 1930-е годы, но не как явление массовое, а как объект интенсивного интереса изобретателей. Один такой энтузиаст, 27-летний Борис Грабовский, 26 июля 1928 года в Ташкенте впервые в мире передал по радио, без проводов, движущееся изображение с помощью электронной системы телевидения, наречённой «радиотелефотом». Изображениями, переданными с ужасными помехами, служили жена Грабовского и его товарищ Иван Белянский.

Вровень с Муромцем

До начала 1930-х научная мысль взвешивала плюсы и минусы двух систем телевидения – механической и электронной. Но когда в 1929 году русский эмигрант, уроженец Мурома Владимир Зворыкин придумал кинескоп (приёмную телевизионную трубку), а спустя два года – иконоскоп (трубку передающую), проект электронного телевидения победил окончательно и бесповоротно.

Претворила идею в жизнь расторопная и на том разбогатевшая компания другого эмигранта из России, Давида Сарнова, Radio Corporation of America (РСА). Параллельно и почти на два месяца раньше на сходное с иконоскопом устройство получил патент молодой советский учёный Семён Катаев.

Телевизор наряду с мороженым в стаканчике стал одной из тех американских технологий, которые внедрялись в СССР в 1930-е годы. Катаев ездил в Америку, Зворыкин – в страну большевиков, с РСА подписали договор, по которому в 1938-м была введена в строй первая советская передающая станция электронного телевидения, а в Москве начали в ограниченном масштабе выпускать телевизоры модели ТК-1 со зворыкинским кинескопом. Речь товарища Сталина на открытии партсъезда в марте 1939-го могли принимать около ста таких аппаратов, предназначенных для коллективного просмотра и имевших экран 14 на 18 сантиметров.

Вещание с Шаболовки до начала Великой Отечественной велось на ультракоротких волнах регулярно – четырежды в неделю по два часа. 7 мая 1945-го передачи возобновились, в конце года стали регулярными, а с июня 1949 года для передачи изображения стал использоваться стандарт в 625 строк, который использовали первые массовые советские телевизоры КВН-49, производство которых первым наладил радиозавод в Александрове. Экран чудесного устройства был размером 14 на 10,5 сантиметров, и телезрителю в нагрузку прилагалась увеличительная линза, заполняемая глицерином или водой.

Устройство хрипело, часто ломалось, но вызывало всеобщее любопытство, а аббревиатура снятого с производства в 1960-м телевизора уже на следующий год дала название популярной телепередаче.   

Полезное воздержание от мыла

Совсем уж в повседневный быт советских людей, перестав быть предметом роскоши, телевизор прочно вошёл уже при Брежневе. Миллионы граждан смотрели в голубой экран именно так, как это делал товарищ Саахов из «Кавказской пленницы», то есть вечером и выключив свет.

Преклонный возраст членов Политбюро не позволял им зорко следить за героями «мыльных опер» из многих десятков серий, посему такие попытки были прекращены ещё в первой половине 1970-х – отныне даже формат похождений Штирлица сочли излишним. И развивалось советское телевидение своим особым путём, не мешая, а по большей части способствуя просвещению широких масс и даже интеллектуализации общества.

Американские же телемагнаты подсадили свою паству на неказистый, но прибыльный продукт уже в конце 1940-х, посему уже после октября 1957-го, отмеченного успешным полётом первого советского спутника в космос, в этом резонно обвинили и телевизионных дебилизаторов. Известный журналист Эд Мэроу счёл, что американское ТВ избыточно развлекательное, но способно «учить и просвещать, и даже вдохновлять, но только до тех пор, пока люди будут использовать его соответствующим образом. В противном случае – это не более чем ящик с проводами и лампочками».

Советские теленачальники по большей части пытались использовать вверенную им технику именно «соответствующим образом», а идея кормиться за счёт рекламы восторжествовала только в конце 1980-х на волне перестроечного энтузиазма. И сегодня, справедливо упрекая всю нынешнюю телевизионную систему ровно за то, за что бранил 59 лет назад своих коллег Эд Мэроу, отечественное ТВ на протяжении почти всего ХХ века надлежит признать проектом уникальным, начиная с башни инженера Шухова ярко вписанным в ту часть истории страны, которая повествует о пользе острого ума, нацеленного на созидательную работу.