Дюжина ножей мимо революции. К годовщине со дня рождения озлобленного белогвардейца Аверченко

В этот же день в 1111 году:
Как Русь победила Степь.
О нашем единственном крестовом походе

27 марта 1881 года в Севастополе появился на свет писатель Аркадий Аверченко.

Не только Борис Пастернак был обречён на критику своих сочинений, которые сами критики не читали принципиально. 22 ноября 1921 года Ленин в газете «Правда» поместил короткую рецензию на парижский сборник знаменитого до революции литератора Аркадия Аверченко с воинственным названием «Дюжина ножей в спину революции». Миллионы читателей Ильича до конца 1980-х могли из его же текста узнать названия двух текстов из того сборника да цитату из одного из них. Между тем сам Ленин был за то, что «некоторые рассказы заслуживают перепечатки».

Да и теперь, отмечая 136-летие писателя, заметим, что чтение всей той книги невредно и поучительно – именно такими пронзительными криками души, как у Аверченко, заканчиваются гражданские войны.

И.о. короля смеха

Сын не то чтобы богатого купца из Севастополя Аркадий Тимофеевич Аверченко окончил по причине болезненности всего два класса гимназии, но уже в 27 лет, на девять лет раньше своего одногодка Александра Керенского, стал известен всей России.

А через пару лет он уже знаменит настолько, что в специальном рассказе «Автобиография» описал даже собственный выход из утробы матери: «Ещё за пятнадцать минут до моего рождения я не знал, что появлюсь на белый свет. Это само по  себе  пустячное указание я делаю лишь потому, что желаю опередить на четверть часа всех других замечательных людей, жизнь которых с  утомительным однообразием описывалась непременно с момента рождения».

И дальше не менее самовлюблённо: «Из скромности я остерегусь указать на тот  факт, что в день моего рождения звонили в колокола и было всеобщее народное ликование. Злые языки связывали это  ликование с каким-то большим праздником, совпавшим с днём моего появления  на свет, но я до сих пор  не понимаю, при чём здесь ещё какой-то праздник?»

До Первой мировой молодой литератор имел полное право писать такие оды собственной скромности. После окончания первой в истории России революции (1905-1907) общество в массовом порядке готово было отвлечься от суровой политики чтением незамысловатых внешне, но с обязательной фигой в кармане юмористических творений. Аверченко с группой совсем небесталанных товарищей оседлал эту тему во всеимперском масштабе, превратив скромный по замыслу журнал «Стрекоза» в знаменитый «Сатирикон», рисовать для которого стали даже знаменитые художники Иван Билибин и Борис Кустодиев.

Еженедельник, редактируемый Аверченко с  1908 по 1911 год, талантливо издевался над «гнусной российской действительностью», сам редактор обладал приятной для массового читателя особенностью – в одном предложении, часто самом первом в рассказе, он ловко излагал суть всего повествования.

Вот нестареющий «Октябрист Чикалкин»: «К октябристу Чикалкину явился околоточный надзиратель и объявил, что предполагавшееся им, Чикалкиным, собрание в городе Битюги с целью сообщения избирателям результатов деятельности его, Чикалкина, в Думе – не может быть разрешено».

Фальсификатор истории

А вот рассказ Аверченко «Неизлечимые» начинается с занятного эпиграфа: «Спрос на порнографическую литературу упал. Публика начинает интересоваться сочинениями по истории и естествознанию. (Книжн. известия)».

Интересам публики Аркадий Тимофеевич потрафил, выпустив с коллегами на книжный рынок насквозь издевательскую и пародирующую тогдашние скучные учебники (Иловайского и прочих) «Всеобщую историю, обработанную "Сатириконом”».

Сам Аверченко написал здесь курс новой истории, лихо сшибая со своими двумя классами гимназии любые авторитеты из прошлого. Вот что он сотворил с историей Речи Посполитой: «И Польша то же самое: никакого толку в ней не было. Кажется, и люди были умные, и воины храбрые — а всё-таки ничего у них не клеилось... В газетах того времени нетрудно было встретить объявление такого рода: "Речь Посполитая ищет трезвого, хорошего поведения короля. Без аттестата от последнего места не являться"… Удивительнее всего, что и парламент существовал у поляков (сейм), но никогда пишущему эти строки (да простит мне старая Польша!) не приходилось встречать более нелепого учреждения… Можно ли писать историю такой страны? Конечно, нет. Это только Иловайский способен».

Основательно прошлись сатириконцы и по российской истории, чьё изложение заняло последнюю часть книги и, в отличие от Польши, привлекло внимание цензуры. Исторический фейк неплохо продавался – собственно, именно это, но никак не уровень таланта, и роднит Аверченко с сегодняшними мастерами изображения прошлого «в мелкий горошек».

Не в своих санях

«Король юмора» чувствовал себя совсем неплохо при том «проклятом старом режиме», который он со знанием дела и с пользой для кошелька пощипывал в своих текстах. И в 1917 году литератору было что терять, начиная с привычного благополучия в быту.

Иные маститые собратья по перу – и Максим Горький, и граф Алексей Толстой – долго и мучительно раздумывали, прежде чем податься к большевикам. Но Аверченко-то был сатириком, узником злобы дня, а с этого ракурса советская власть казалась чем-то временным. Закрытие в 1918-м большевиками «Нового Сатирикона» добавило литератору озлобленности, а вынужденные мытарства в Гражданскую и эмиграция превратили его в антисоветского пропагандиста, причём не самого талантливого.

Именно таковы изданные в Париже в 1921-м «Дюжина ножей в спину революции». Если читать их так же, как «Сатирикон», в поисках фиги в кармане, то можно сделать печальный для автора вывод: а большевики-то победили, и ничего теперь не попишешь. В предисловии автор оплакивает близкий ему образ революции: «Разве та гниль, глупость, дрянь, копоть и мрак, что происходит сейчас, – разве это революция? Революция – сверкающая прекрасная молния, революция – божественно красивое лицо, озарённое гневом Рока, революция – ослепительно яркая ракета, взлетевшая радугой среди сырого мрака!..».

А напоследок «самый озлобленный белогвардеец» при виде советской власти забился в истерике, достойной влюблённой гимназистки: «Да ему не дюжину ножей в спину, а сотню – в дикобраза его превратить, чтобы этот пьяный, ленивый сутенёр, вцепившийся в наш загорбок, не мешал нам строить Новую великую Свободную Россию!»

Ленин в Кремле истерику понял правильно и в короткой рецензии «Талантливая книжка Аверченко» заключил, что там «с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России». Впечатления и настроения на фоне бессилия, вызванного победами Красной армии и понимания, что ленинская власть надолго.

В итоге публицист Ульянов коротким текстом начисто переиграл маститого литератора с текстами длинными. Метатель ножей, сидя в Константинополе, обиделся и ответил примитивным «Приятельским письмом Ленину от Аркадия Аверченко». Называя Ильича на «ты», «голубчик Володя» и советуя «Поцелуй Троцкого, если не противно», недавний король юмора вполне серьёзно проговаривается: «Ты гонял меня по всей России, как солёного зайца: из Киева в Харьков, из Харькова — в Ростов, потом Екатеринодар, Новороссийск, Севастополь, Мелитополь, опять… Севастополь. Это письмо я пишу тебе из Константинополя, куда прибыл по своим личным делам».

Под последней фразой мог бы подписаться и любой советский пропагандист, не исключая Демьяна Бедного. Судьба «солёного зайца» ожидала Аверченко и на чужбине: после неудачной операции по удалению глаза он умрёт 12 марта 1925 года в Праге, не дожив и до 44 лет.

***

Своей «Дюжиной ножей» Аркадий Аверченко никак не смог потрясти основ советской власти, о чём наверняка думал, сочиняя свои рассказы. Он эти основы даже скорее укрепил, показав уже в 1921-м то, что оставалось тогда проигравшим: обречённость того самого старого мира, с которого он стряхивал пыль ещё в бытность преуспевающим юмористом. Такие вот шутки юмора.