Генералы всегда готовятся к прошедшей войне» (из актуального опыта 1914-1941 годов)

«Генералы всегда готовятся к прошедшей войне». Эти слова выдающегося государственного деятеля и премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля подразумевают, что, готовясь к будущим военным конфликтам, военачальники призывают себе на помощь весь свой прошлый опыт, думают о том, как учесть предыдущие ошибки, чтобы не допустить провалов в будущем. Черчилль понимал, что необходимо в этой связи не оставаться ретроградом, но изучать современную военную науку, знать все новейшие факторы победы, смело брать в расчет применение современных технологий, техники, стратегии.

Слова об отношении генералов к прошедшим войнам имеют и свой негативный оттенок. Общественность склонна критиковать военачальников, которые якобы бояться всего нового, поклоняются обветшалым идолам, а вот молодые и талантливые – не боятся рискованных решений и, в конце концов, выигрывают войну. Все как по пьесе Александра Корнейчука «Фронт», вышедшей в 1942 году и ставшей предметом особого внимания высшего советского руководства. Существует мнение, что пьеса написана по указанию Сталина, который внес в нее свои правки. Напомним, что в основе пьесы лежит противостояние между двумя поколениями командиров: старшим, которое сформировалось ещё в Гражданскую войну, и молодым, которое уже успело получить опыт в Великой Отечественной войне. Представитель старшего поколения - командующий фронтом Горлов воюет по старинке, его войска терпят поражения. Командующий армией Огнев (молодой образованный генерал) идёт наперекор воле Горлова и одерживает победу. Командование смещает Горлова и назначает Огнева командующим фронтом.

Пьеса «Фронт» была напечатана в газете «Правда» в августе 1942 г. Ее сценарий специально посылался в зону боевых действий для оценки нашими военачальниками. Главному политическому управлению РККА необходимо было знать, как к нему отнесутся командующие фронтом, армиями, дивизиями. Ответы были разные – одни одобряли идею, заложенную в пьесе, другие считали, что и среди «старых» военачальников есть немало тех, кто активно изучает опыт текущей войны, воюет успешно и способен одерживать победы, используя все свои знания о войнах прошлого, включая Гражданскую и Первую мировую войны.

В августе 1942 г. полковник Поддубный из оперативного отдела штаба Западного фронта сообщал в Москву, что пьеса Корнейчука «горячо обсуждалась», в целом, офицеры оценили ее высоко. «Нам лишь кажется, - добавлял полковник, - что в пьесе не следовало бы разделять военачальников на «старых» и молодых», а показать грамотных, талантливых и умеющих вести современную войну командиров и «невежд», которые не способны вести современную войну. Ибо среди старых командиров многие всю свою жизнь учились тому, как бить врага и сейчас бьют неплохо»[1]. И основания для такого вывода, безусловно, были. Талантливые (но «старые») военачальники – такие как маршал Б.М. Шапошников - сделали немало в 1941 г. для обороны государства, а затем вели смелые наступательные действия в период контрнаступления под Москвой.

Итак, «старость» и готовность к «прошлой» войне не всегда означает ретроградство. Напротив, человек, занимающийся историей войн и творчески применяющий свои знания в войне текущей, может оказаться на голову выше своих коллег, которые полагаются целиком только на свои (пусть даже недюжинные) способности.

История показывает, что к противопоставлению генералов старой и новой формации нужно относиться крайне осторожно. Не будем забывать, что даже наши «молодые» военачальники – Жуков, Василевский, Рокоссовский и др. – все они прошли школу Первой мировой войны. Имея тогда незначительные должности, они, тем не менее, в полной мере прочувствовали ее дыхание и характер. Правильно говорят о том, что они были более энергичными, мыслили более гибко, чем их оппоненты на германской стороне в 1941-1945 гг., однако, без опыта сражений 1914-1917 гг. они вряд ли бы состоялись как выдающиеся полководцы.

В этой лекции мне хотелось бы показать, что не все так просто в проблеме отрицания и преемственности опыта предыдущей войны. Будущие войны могут стать если не повторением минувшего вооруженного конфликта, то продолжением тенденций (в политике, стратегии, кадровом вопросе), которые обозначились ранее. С другой стороны, военачальники зачастую идеализировали предыдущий багаж знаний и тем самым совершали крупные ошибки, стоившие многих тысяч жизней солдат. Наглядным примером здесь стали Первая и Вторая мировая война.

Решения, касавшиеся наших вооруженных сил накануне и после 22 июня 1941 г., часто имели отсылки к состоянию русской императорской армии начала века – порой это делалось целенаправленно, с указанием источника, иногда – без видимой связи с 1914-1918 гг. Остановимся кратко на некоторых параллелях между Первой и Второй мировыми войнами и действиях, которые предпринимало наше военное руководство, исходя из войны прошедшей – Первой мировой.

Предвоенные замыслы сторон: преемственность в заблуждениях

Известно, что культ наступления был слишком развит в штабах противоборствующих сторон накануне 1 августа 1914 года. Так, Германия планировала быстрым ударом вывести из войны Францию, а Россия, наступлением на Восточную Пруссию и, возможно, на Берлин – нанести поражение немецкой армии. Однако оборона оказалась сильнее наступательного потенциала. На новом этапе войны стороны стремились преодолеть позиционный тупик, уничтожив как можно больше личного состава и вооружения обороняющегося. «Верденская мясорубка» 1916 г. явилась в первую очередь попыткой немецкого Генерального штаба и его руководителя Фалькенхайна создать превосходство сил на узком участке фронта и образовать здесь «насос» для выкачивания французской крови. Правда, в результате рекой потекла и французская и немецкая кровь.

Существенную роль 1914-1918 гг. играла идея военно-экономической блокады противника. Подобную акцию пытались осуществить страны Антанты по отношению к Германии. После начала Второй мировой войны ситуация повторилась. Однако вначале под угрозой блокады оказалась Англия. В период, когда Гитлер и его генералы разрабатывали план «Барбаросса», в Берлине полагали, что Англия не сможет противостоять Германии после разгрома СССР. Немецкое руководство рассчитывало захватить Гибралтар, отрезать Великобританию от ее сырьевых источников и предпринять осаду Британских островов. Вполне возможно, что после этого был бы предложен «почетный» мир для Лондона с потерей им своего влияния в мире. По крайне мере, отказ Гитлера от быстрого уничтожения британского контингента войск под Дюнкерком во время французской кампании 1940 г. наводит на мысль, что Гитлер не терял надежды как-то договориться с англичанами. Причем мир Берлина с Лондоном делал иллюзорным вступление в мировую войну США.

Напротив, западные демократии считали возможным истощить именно ресурсы нацистской Германии, во-первых, отрезав ее от любых океанских маршрутов, а затем постепенно сжимая кольцо блокады на континенте. Да, оставалась проблема, связанная с немецким подводным флотом, который неплохо проявил себя еще в Первой мировой войне. Но мысль об окружении и принуждении Германии к сдаче за счет истощения ее ресурсов витала в английских штабах все время с 1939 года. Она не оставляла британского премьера вплоть до завершающей стадии глобального конфликта. Достаточно вспомнить так называемую «балканскую стратегию» У. Черчилля (высадку и удар в «мягкое подбрюшье» Европы), борьбу в Северной Африке, Средиземном море и Италии, чтобы осознать, что Лондон скорее стремился навязать противнику борьбу на истощение ресурсов, чем прямую наступательную стратегию, ведущую к жизненным центрам Германии. Добавим, что тот же «балканский» вариант был выгоден англичанам и в связи с желанием не допустить в сердце континента Красную Армию, успешно наступавшую с 1944 года уже по территории европейских государств.

В конце концов, быстрый и бескомпромиссный разгром Германии был возможен только прямым наступлением на ее жизненные центры. Это прекрасно понимали в Москве, этой же стратегии придерживался и президент США Ф. Рузвельт. Затягивание открытия второго фронта во Франции стоило Красной Армии 5,5 млн погибших солдат, тогда как сокращение сроков войны стало возможно только после начала десантной операции западных союзников в Нормандии. В этом отношении события Второй мировой войны шли вразрез с реалиями войны 1914-1918 гг. Если бы Красная Армия и армии союзников придерживались замыслов «войны на истощение», то неизвестно сколько еще потребовалось времени для капитуляции противника. Используя ресурсы оккупированной Европы, Германия могла оказывать очень длительное сопротивление.

Следует сказать, что решительное наступление было визитной карточкой молодой Красной Армии, рожденной Октябрьской революцией. В Советском государстве под влиянием, прежде, всего Гражданской войны развивалась теория «глубоких» (последовательных) наступательных операций. Однако свою роль здесь сыграл и опыт Первой мировой войны. Действительно, боевые действия на Восточном фронте в 1914-1917 годах показали, что фронт, который по своей протяженности в несколько раз превышал западный тяжело удерживать даже самыми многочисленными армиями. Продвижение противника, может быть более чем значительным (как это случилось в 1915 году) и вызвать непомерные тяготы, связанные с отступлением и эвакуацией. Все это может привести к глубокому внутреннему кризису и как следствие – к революционным выступлениям. Но почему бы тогда не перевернуть ситуацию наоборот – самим вести решительное наступление на армии противника, опрокинуть их, войти на чужую территорию и, тем самым, вызвать кризис и революционные волнения уже в стане противника.

Гражданская война показала слабость Красной Армии для решения подобных глобальных задач. В 1920-30-е гг. необходимо было заниматься, в основном, укреплением своих границ, строить оборонительные линии («линия Сталина»), но идея решить исход войны прежде всего наступлением оставалась приоритетной. Более того, она получила развитие по мере укрепления боеспособности и перевооружения РККА. Считалось, что если враг нападет на нас, то мы не будем отсиживаться в обороне, пойдем вперед ради достижения самых решительных целей войны. Протагонистами «глубоких» наступательных операций были многие советские военачальники, среди которых, конечно, выделялся маршал Тухачевский.

Такое одностороннее понимание опыта предыдущих войн оказало плохую службу советскому командованию. Значение крепкой обороны, опирающейся на глубину нашей территории, должным образом оценено не было. Красная Армия училась, прежде всего, наступать, но не обороняться за естественными препятствиями. Накануне 22 июня 1941 года начальную фазу конфликта в Генштабе видели как оборону «накоротке», за которой последует решительное наступление. Однако ставка на ведение войны «малой кровью» и «на чужой территории» оказалась несостоятельной в условиях столкновения с моторизованной и полностью отмобилизованной армией противника.

Так же, как и перед Первой мировой войной руководство нашей страны стремилось если не полностью избежать, то дипломатическими и другими средствами максимально отодвинуть вовлечение страны в войну, найти союзников и разобщить противников. Однако и в 1941 году не было выработано реалистичного плана ведения войны. Насколько глубоко нужно продвигаться по вражеской территории (в результате наступления), или насколько глубоко можно отойти (в случае отступления)? Эти вопросы достались неразрешенными от 1914 года и тщательно не прорабатывались.

К этому надо добавить и ошибки, ставшие следствием неправильной оценки характера уже идущей новой войны. Так, трудно объяснить заявление наркома обороны С. Тимошенко на совещании высшего руководящего состава РККА в декабре 1940 г. о том, что «в смысле стратегического творчества опыт войны в Европе, пожалуй, не дает ничего нового». Известно, что Германия к этому времени прошла огненным валом и Польшу, и страны Скандинавии, и Францию. Она была в зените своих зловещих побед, основанных на новых тактических и стратегических приемах – массированном применении танков и авиации. Но на это в Москве, казалось, не обращали внимания. Это говорило о том, что наше высшее командование плохо знало противника, не понимало характера «войны моторов», которая стояла у порога. Расчеты советского политического руководства на то, что до 1942 г. удастся воспрепятствовать вовлечению СССР в войну, оказались несостоятельными.

Однако теория «глубоких» операций в Красной Армии пережила тяжелые поражения 1941 года и не была положена под сукно. На новой основе (уже после срыва германского «блицкрига» против СССР) она была реализована нашими талантливыми военачальниками, которые и привели РККА к окончательной победе.

Уроки мобилизации

Вернемся к событиям кануна Первой мировой войны. России необходимо было учитывать, что сроки переброски немецких войск к границам намного короче, чем собственные. Да, русская армия, возможно, не потерпела бы фиаско с началом войны, не объявив всеобщую мобилизацию накануне, а наши войска выдержали бы столкновение с германскими и австрийскими армиями летом 1914 г. Но что тогда стало бы с Францией? И главный вопрос – что стало бы с Россией после разгрома Германией французских вооруженных сил.

Стоит обратить внимание на то, как российская сторона действовала в условиях все сжимающегося времени до начала боевых действий. Министр иностранных дел России С.Д. Сазонов внимательно прислушивался к французскому послу Морису Палеологу, который подтвердил связывающие их обязательства: «Франция целиком на стороне России». Было понятно также, что без наступления русской армии Франции грозит быстрое поражение. Поэтому военный министр В.А. Сухомлинов и начальник Генерального штаба Н.Н. Янушкевич требовали провести немедленную мобилизацию, полагая, что столкновение с Германией предопределено.

Решение о форсировании мобилизации в России было принято уже 15 (28) июля, то есть до окончательного решения Николая II вступить в войну. Царь все еще надеялся предотвратить конфликт и 16 (29) июля в телеграмме кайзеру предложил передать австро-сербский вопрос на урегулирование Гаагского международного суда. Однако Вильгельм II ответил, что виновники убийства в Сараево должны получить заслуженное возмездие. Переписка между кузенами «Ники» и «Вилли» ни к чему разумному не привела. В этот же день австро-венгры начали бомбардировку Белграда, а сам император Вильгельм II председательствовал на военном совете в Потсдаме, где и было решено вступление в войну. Немцы бросили свой жребий»[2].

Николай II еще некоторое время сомневался. Ночью 16 (29) июля 1914 г. он распорядился даже отменить всеобщую мобилизацию, заменив ее частичной. Российские военные, прежде всего Генштаб, были решительно против нерешительности в этом вопросе. Генералы вспоминали годы русско-японской войны, когда частная мобилизация внесла неразбериху в развертывание войск и 17 (30) июля убедили императора в проведении общей мобилизации.

Вечером 1 августа германский посол Ф. Пурталес последний раз пришел в особняк российского МИДа. Он трижды повторил перед Сазоновым вопрос, не прекратит ли Россия всеобщую мобилизацию, и трижды услышал ответ – нет. После этого Пурталес вручил министру ноту с объявлением войны. Итак, 1 августа 1914 г. Германия объявило войну России. Эта дата означала и начало Первой мировой войны.

       Германское командование, рассчитывая на длительность мобилизации русской армии, планировало быстрый разгром Франции. Австро-венгерское командование точно так же было уверено в скорейшем разгроме Сербии. Однако неоправданное завышение своих возможностей присутствовало и на русской стороне. Так, начальник штаба Киевского военного округа генерал В.М. Драгомиров в августе 1914 г. отводил на боевые действия всего четыре месяца.

Даже первые неудачи русских войск в Восточной Пруссии не поколебали веру российского руководства в окончательную победу Антанты. Американский военный корреспондент Стэндли Вошбёрн, встретившись в сентябре 1914 г. с российским министром Сазоновым, увидел в нем полную уверенность, что «союзники выиграют войну». Единственно, чего министр опасался, так это того, что Германия разгромит Францию до момента, когда мир узнает, что в реальности означает немецкая победа. «Не имеет значения, продлится война один год или 50 лет, - утверждал он, - германская психология находится вне развития цивилизации, поэтому они не смогут выиграть, когда противопоставили себя всему мировому общественному мнению»[3].

Однако реальность Первой мировой оказалась куда более тяжелой, чем ее представляла российская военно-политическая элита в 1914 г. Несмотря на значительные экономические успехи России в конце XIX- начале ХХ веков, к войне такого нового типа, как Первая мировая она оказалась полностью не готова. Российское общество еще оставалось во многом традиционным, сохраняющим институты власти, которые оказались не в состоянии четко работать в новых жестких условиях. Необходимы были реформы. Но как их проводить во время войны, когда все силы общества были направлены, прежде всего, на борьбу с внешним врагом? В период тяжелых испытаний требования политических и социальных преобразований лишь подталкивало страну к роковой черте революционного взрыва, а следовательно – выходу из войны.

Теперь посмотрим на положение Красной Армии накануне Великой Отечественной войны. В условиях нараставшей угрозы СССР, несомненно, был лучше подготовлен к войне с Германией, чем российская армия в 1914 г. Интенсивный рост промышленного производства за годы пятилеток создавал необходимые основы для развития опережающими темпами военной экономики. Только за три с половиной года предвоенной пятилетки были введены в строй 3 тыс. крупных предприятий.

 Ценой исключительного трудового напряжения всего народа СССР постепенно достиг, а затем превзошел Германию по количественному производству основных видов оружия и военной техники (самолетов, танков, орудий и минометов). Значительно возросла и численность Красной Армии и Военно-Морского Флота (с 1,9 млн. человек в 1939 г. до 4,9 млн. на 1 июня 1941 г.) Однако быстрый рост новых формирований происходил без должного учета реальных возможностей в снабжении их вооружением, боеприпасами, средствами связи, автотранспортом. Так, к началу войны для укомплектования новых танковых и механизированных соединений не хватало 12,5 тыс. средних и тяжелых танков, 43 тыс. тракторов, 300 тыс. автомобилей.

Пожалуй, главный вывод из опыта Первой мировой войны для руководства в Кремле заключался в том, что объявление всеобщей мобилизации неминуемо означает войну. И второе – активная подготовка к войне (отражению агрессии) чревата тем, что в международном общественном мнении могут прозвучать заявления, что твоя страна является чуть ли не зачинщиком конфликта. И если даже накануне Первой мировой войны, когда уже существовали коалиционные договоренности, оставалась под вопросом позиция Англии, то как можно было рассчитывать на создание союза против агрессора, если тебя обвинят в провоцировании войны? В этом случае вести успешную войну против сильного и смертельно опасного противника будет в несколько раз сложнее, - и это прекрасно понимал Сталин в 1940-начале 1941 г.

Но и держать войска по штатам мирного времени весной- в начале лета 1941 года также было катастрофически опасно. Сообщения о германских приготовлениях на советских границах поступали тогда во все возрастающем объеме. Дилемму попытались разрешить частичным пополнением войск в западных приграничных округах, переброской на западный театр дивизий из глубины. По сути дела, советское правительство, в условиях угрозы нападения Германия решило провести скрытую частичную мобилизацию под видом «больших учебных сборов».

Всего около 800 тыс. чел. (из намеченных в случае полной мобилизации 5 млн. чел) пополнили в мае – июне 1941 г. дивизии западных округов и соединения, расположенные к востоку от линии Днепр – Западная Двина, что составило 24 % приписного состава по мобилизационному плану МП-41.

В середине мая 1941 г. поступили распоряжения Генштаба о выдвижении ближе к границе армий второго стратегического эшелона. Но к началу войны эти армии были в основном еще в пути и лишь начинали выгрузку в намеченных районах.

Время до 15 июня 1941 г. явилось, вероятно, последним критическим рубежом, когда войска советских приграничных округов в случае приказа сумели бы перейти в основном в состояние полной боевой готовности и более достойно встретить агрессию противника. Но своевременного распоряжения высшего политического руководства не последовало. Командующие округами были персонально предупреждены начальником Генштаба Жуковым и наркомом обороны Тимошенко (по указанию Сталина) как о бдительности, так и о недопущении поводов для провокации. 11 июня 1941 г. они получили указание Генштаба полосу предполья без особого указания не занимать.[4] 14 июня Жуков и Тимошенко, получая неопровержимые данные о противнике в очередной раз просили Сталина о приведении войск в полную боеготовность, но вновь последовал отказ. Любые меры, которые могли бы быть истолкованы командованием вермахта, как приведение советских войск в полную боевую готовность пресекались Кремлем строжайшим образом.

Результат известен – развернутым и приведенным в полную боевую готовность войскам вермахта противостояла на западе хотя и большая по численности танков и самолетов, но не боеготовая, находившаяся на стадии формирования и не имевшая плана глубокой оборонительной операции советская трехмиллионная группировка.

Другими словами, Сталин сделал все возможное, чтобы не спровоцировать Гитлера перед 22 июня 1941 года, но мероприятия, проведенные в Красной Армии накануне войны оказались крайне недостаточными, чтобы достойно встретить агрессию врага. Опыт Первой мировой войны предостерег от провокации, но не дал необходимых средств, чтобы избежать крупных поражений после начала боевых действий. Документы также свидетельствуют, что Сталиным и Генштабом РККА не были санкционированы и самые необходимые меры для приведения войск в боевую готовность, что помогло бы избежать гигантских потерь.

Развертывание войск

С другой стороны, было понятно, что сидеть сложа руки в то время, когда угроза большой войны на западных границах СССР становилась реальностью, когда всего за несколько недель была разгромлена Франция было смертельно опасно. Опыт Первой мировой войны заставлял решать вопросы создания полноценной военной инфраструктуры перед возможным будущим театром военных действий. Более того, трагические события Великого отступления 1915 года напоминали и о том, что сам этот театр может оказаться на западных территориях страны. Но если в Западной Украине и Западной Белоруссии наши военные округа обустраивались уже с осени 1939 г., то Прибалтика к лету 1940 года пока оставалась слабым звеном. Наши военные базы, которые стояли в Эстонии, Латвии и Литве, конечно, не могли выполнить роль надежного щита в случае внезапного немецкого наступления.

В тот момент, когда до капитуляции Франции остались считанные дни в Наркомате обороны и в Кремле забили тревогу. Что будет дальше? Какой следующий шаг предпримет Германия? И если она уже разделалась с фронтом на западе (Великобритания на своих островах как сухопутная военная сила теперь не в счет), то не устремятся ли теперь соединения вермахта на восток – к советским границам? Поэтому нарком обороны маршал Тимошенко 17 июня 1940 г. решился обратиться к Сталину с предложением политического переустройства в сопредельных государствах. Его целью было выдвинуть войска вперед в связи с усилившейся военной угрозой СССР.

В записке на имя Сталина и Молотова он писал:

«В целях обеспечения скорейшей подготовки Прибалтийского ТВД считаю необходимым немедленно приступить, на территории занятых республик, к осуществлению следующих мероприятий: Решительно приступить к советизации занятых республик… На территории Прибалтийских республик образовать Прибалтийский военный округ со штабом в Риге… На территории округа приступить к работам по подготовке ее, как ТВД (строительство укреплений, дорожное и автодорожное строительство, склады, создание запасов и пр.)»[5].

Можно сказать, что мнение наркома обороны и ответственных руководителей Красной Армии решительным образом повлияло на последующую советизацию Прибалтийских республик, смены там правительств и последующего присоединения к СССР.

Новая ситуация, сложившаяся в Европе к осени 1940 г. в результате успехов вермахта на западе и выдвижения вперед наших западных границ в Прибалтике и Бессарабии, требовала и новых планов развертывания. И их проекты, как известно, были подготовлены в Генеральном штабе РККА в конце 1940 – начале 1941 г. Здесь мы должны заметить, что накануне Великой Отечественной войны таких жестких условий, как скорейшая помощь союзнику, у Красной Армии уже не было. И в этом было отличие исходных положений для развертывания сил. Однако, как и в годы Первой мировой, командование Красной Армии вновь стремилось осуществить наступательные операции вскоре после отражения первого вражеского удара. Наступательные тенденции, существовавшие у разработчиков планов стратегического развертывания, сказывались и на размещении войск. Как правило, они были выдвинуты непосредственно к границе как на севере от Припятских болот, так и на юге. Все это сыграло трагическую роль в начале войны, когда в окружение у самой границы попали несколько наших армий Западного фронта и войска понесли тяжелейшие потери в людях и технике.

Рубежи обороны

Касаясь вопроса о подготовке рубежей советской обороны в глубине государства, то в отличие от Первой мировой войны (и с учетом ее отрицательного опыта) наше руководство все-таки приняло важнейшие решения, которые, правда, оказались запоздалыми. Во-первых, в директивах, направленных в приграничные военные округа 14-15 мая 1941 года и ставивших задачу разработки оперативных планов обороны, предусматривалась вероятность отступления наших войск в глубь территории страны. Указывалось: "На случай вынужденного отхода разработать согласно особым указаниям план эвакуации фабрик, заводов, банков и других хозяйственных предприятий, правительственных учреждений, складов военного и государственного имущества". Во-вторых, Накануне войны появились распоряжения, о целых трех оборонительных рубежах[6]. Известный отечественный историк, профессор О.А. Ржешевский отмечает: «Фронтовой рубеж был определен по западной границе СССР. Стратегический - по Западной Двине и Днепру. Последний, государственный рубеж обороны располагался на дальних подступах к Москве (Осташков, Сычевка, Ельня, Почеп, Рославль, Трубчевск)»[7]. Однако для организации действенной обороны у нас фактически не оставалось никакого времени.

Уже после начала войны, в конце сентября 1941 года, генерал-лейтенант С.А. Калинин сделал доклад командованию Западного фронта, озаглавленный, как «Некоторые выводы из опыта первых трех месяцев войны и характер ближнего боя». Генерал, кроме всего прочего, высказал интересные замечания относительно наших несостоявшихся оборонительных рубежей. Он писал: «Великие Луки, Гомель, Киев – игра в поддавки. Если приграничное сражение – результат неожиданности, ошибка ЗапОВО и ПрибОВО в выносе развертывания к границе, то в последующем было время для принятия плана в соответствии с большим, гениальным решением готовить линию отпора на рубеже Осташков, Дорогобуж, Рославль. По этой линии рубеж можно было протянуть до Черного моря. На этой линии при условии вывода войск на нее сохраненными, мы были бы сильнее немца». Генерал, однако, не терял присутствие духа и надеялся на успех в последующих боях, поскольку за Красной Армией оставались еще ключевые пункты, имевшие громадное военное и политическое значение для обороны: «Удерживая Ленинград, Москву, Донбасс, – писал он, – мы сохраняем шансы на победу...»[8].

Взаимосвязь трагедии 1941 года с отсутствием оборонительных рубежей в глубине нашей территории очевидна. Вместе с тем, решение накануне войны перебросить на запад ряд соединений из внутренних округов, позволило достаточно быстро сформировать новый фронт обороны. После катастрофических поражений первых дней войны именно эти формирования позволили избежать худшего развития сценария войны – выхода германских танковых группировок на оперативный простор и быстрое достижение ими ключевых пунктов Советского Союза.

Можно заключить, что главный просчет Сталина заключался не в боязни спровоцировать немцев, а в том, что войска оказались неподготовленными к крупным оборонительным операциям и не были отведены на надежные рубежи в глубине страны. Просчет этот наблюдался и в Первой мировой войне – в период «Великого отступления 1915 года.

Идеология и моральный фактор: преемственность и отличия

Глобальный характер Первой мировой войны потребовал исключительной мобилизации общества и его политического единства. В качестве инструмента мобилизации выступала национальная идеология и пропаганда.

Началу войны предшествовала не только гонка вооружений, но и идеологические кампании практически во всех странах – ее участниках. Морально-психологические мотивы, включающие в себя обостренные чувства к своей Родине, союзникам и противникам, на начальном этапе войны определяли настроения общества. С началом войны в Петербурге перед Зимним дворцом была организована массовая манифестация, участники которой приветствовали царя Николая II. Люди выходили на улицы, неся в руках портреты императора, плакаты с надписями «Победа России и славянству», с желанием искоренить не только в Европе, но и у себя дома засилье всего, что связано с немцами.

Либеральная и правительственная печать назвала начавшуюся войну «Великой» и «Отечественной». В столичных театрах публика требовала исполнения перед спектаклем «национального гимна», а в деревнях и на станциях железных дорог торжественно провожали новобранцев. Большинство Государственной думы одобрило дополнительные кредиты на военные нужды, хотя социал-демократы и трудовики от голосования воздержались. Лозунг «война до победного конца!» на время сплотил правящие круги и российских либералов. Сам император торжественно объявил, что не подпишет мира, «пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей». На страницах печати очень часто проводилась историческая параллель между Отечественной войной 1812 г. и начавшейся войной с Германией. 1 сентября немецкое название столицы Санкт-Петербург было заменено на Петроград. Как и в ряде других стран, некоторые крупные чиновники и генералы поспешили переменить свои немецкие фамилии на русские.

Обстоятельство, сопровождавшие начало войны, убеждали в виновности Германии за развязывание конфликта. Люди с возмущением следили, как Австро-Венгрия предъявляла претензии к маленькой Сербии – братскому славянскому народу. В борьбе с ненавистным злом, которое олицетворяли Германия и Австро-Венгрия, желали участвовать многие слои российского общества, особенно рвалась на фронт молодежь – студенчество. Историк С.В. Тютюкин отмечал:«Чувство страха и бессилия перед надвигающейся бедой, тревога за судьбу уходящих на фронт солдат и за судьбу всей России соседствовали с сочувствием к братьям-сербам и вполне понятной ненавистью к германским агрессорам, подогреваемой информацией об их бесчинствах в Бельгии и во Франции»[9].

В первые месяцы войны в стране, казалось, наступил гражданский мир; забастовки на предприятиях почти прекратились. Но такое единство оказалось лишь видимостью. Вскоре события на фронтах повернули общественные настроения совершенно в другое русло. Пропаганда революционных и либеральных партий обесценивала жертвенные подвиги наших солдат. Критика «бездарного» руководства, неспособности власти перестроить экономику ударяла и по высоким целям войны, начавшейся с лозунгов защиты братьев-славян и недопущения врага на родную землю. Войну все чаще стали называть «бессмысленной бойней». Оппозиционные партии и группы подрывали доверие к руководству, но тем самым все ближе подводили нашу армию к поражению.

Несмотря на все патриотические чувства, которые имелись у наших воинов в Первую мировую, та война для большинства населения не таила немедленной опасности уничтожения родного очага и своей семьи. В отличие о 1 августа 1914 года дата 22 июня 1941 года сразу стала той чертой, которая не только разделила былую мирную жизнь и страдания войны, но явила собой начало борьбы за собственное существование, выживание всего народа перед лицом неумолимого врага. Тем не менее, и в Первой и Второй мировых войнах мы можем увидеть элементы преемственности в формировании морально-идеологических установок для ведения боевых действий.

Это касается, прежде всего, оценки своих сил. Как и в русской армии образца 1914 года, в Красной Армии завышали свои возможности. И не просто завышали. Советская пропаганда выдвинула лозунг – «Красная Армия всех сильней!». В предвоенных песнях звучали бодрые слова: «Броня крепка, и танки наши быстры» («Марш советских танкистов»). Многие фразы напоминали скорее предупреждение потенциальному агрессору: «Мы - мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути!» (песня «О Каховке»); «Если завтра война, - всколыхнется страна… Мы войны не хотим, но себя защитим» (песня «Если завтра война»), и т.д. Накануне войны наша пропаганда (фильмы, газеты, плакаты, стихи) была направлена, с одной стороны, на констатацию неизбежности неминуемой агрессии врага, с другой стороны, подчеркивала, что наступление противника должно быть остановлено у самых границ. За этим последует неминуемый и мощный контрудар Красной Армии, который будет означать, что война будет вестись, прежде всего, «малой кровью и на чужой территории».

Предупреждения пагубности шапкозакидательства в РККА конечно звучали. И исходили они осенью 1940 г. от самого наркома обороны С. Тимошенко. Однако его замечания о пагубности недооценки врага, шли в разрез с выступлениями других генералов, которые содержали в себе явно противоположное – необоснованную уверенность в своих силах. Так, генерал Д.Г. Павлов (чей Западный фронт понес впоследствии самое жестокое поражение в начале войны) на заседании высшего руководящего состава РККА в конце декабря 1940 г. утверждал, что советский танковый корпус способен решить задачу уничтожения одной – двух танковых или четырех – пяти пехотных дивизий противника. Другой генерал – начальник Генерального штаба К. Мерецков – сделал следующее заявление: «наша дивизия значительно сильнее дивизии немецко-фашистской армии. В обороне одна наша дивизия отразит удар двух – трех дивизий противника. В наступлении полторы дивизии преодолеют оборону дивизии противника». Все это подтверждало тот факт, что наше высшее командование плохо знало противника, не осознало вовремя, что новый характер войны («войны моторов») требует и нового подхода к обучению армии. А начало агрессии стояло уже у порога.

Трудно, однако, сказать, насколько завышение своего потенциала было хуже его трезвого осмысления. Реальные оценки могли вызвать нежелательную реакцию страха перед будущим противником. Накануне войны пропагандистские установки были несколько скорректированы высшим руководством страны. Важно также отметить, что в них мы находим отсылки к опыту Первой мировой войны. Не всегда на первом плане, но отчетливо звучала мысль о важности изучения уроков 1914-1918 гг.

Значительное место в этом отношении сыграла речь Сталина 5 мая 1941 года на приеме в Кремле в честь выпускников военных академий. Советские офицеры, услышали от советского лидера слова о том, что Германия до известного момента «шла в гору». Она извлекла, в частности, уроки из Первой мировой войны, когда ей пришлось воевать на два фронта, что в конечном итоге привело к ее поражению. В 1939 г., начиная войну, немцы смогли навязать войну на одном фронте. Но, несмотря на успехи Германии, ее будущее остается неопределенным. «Непобедимых армий» нет. Дальнейший ход войны будет зависеть от меняющейся политической обстановки. Германия будет встречать все возрастающее сопротивление, так как она ведет сражения «под флагом покорения других народов». Сталин сравнивал Гитлера с Наполеоном, который, как только стал вести агрессивную войну, сразу получил против себя многих противников. В речи кремлевского руководителя утверждалось, что вооружение Красной Армии не хуже немецкого, наши войска получают новую технику, все это доказывает, что германская армия не является непобедимой, она одерживала победы по причине военной слабости и неподготовленности к войне своих противников, в первую очередь — Франции.

Накануне 22 июня 1941 г. вновь актуальной стала задача встретить войну в коалиции с союзниками, которые были у России еще в 1914 году. Опыт подсказывал, что советское население будет более уверено в своих силах, если поймет, что СССР не одинок, и на его стороне будут сражаться такие западные демократии, как Англия, а затем возможно и Америка. За 12 дней до начала германской агрессии, 10 июня 1941 года, от членов Главного военного совета РККА были получены замечания к «Красноармейскому политучебнику», макет которого обсуждался еще с конца 1940 года. Из текста изымались фрагменты о революционной и наступательной политике СССР. Удалялись следующие слова: «Если создается такое положение, что в некоторых странах, в результате войны, созреет революционный кризис и власть буржуазии будет ослаблена, то СССР пойдет войной против капитализма, на помощь пролетарской революции». Убиралась вставки: 1) «если бы СССР пошел вместе с Англией и Францией, то нет сомнения, что германская военная машина обернулась бы против Советского Союза»; 2) «Не исключена возможность, что СССР будет вынужден, в силу сложившейся обстановки, взять на себя инициативу наступательных военных действий»[10]. Другими словами, высшие военное руководство страны стремилось скорректировать в нужном русле и саму пропаганду. В ней не должно было оставаться мест, которые могли, с одной стороны, послужить обвинению Советского Союза в организации превентивного удара против изготовившегося к войне агрессора и, с другой стороны, создать негативное представление об Англии и США – возможных потенциальных союзников СССР.

Но в начале Великой Отечественной войны в СССР во многом еще существовали неверные оценки морального потенциала противника.  Оставалось отношение к германским солдатам, основанное на классовом характере. Большую роль здесь играл опыт конца Первой мировой войны и войны Гражданской. Факт братаний, которые стали обычным явлением на Восточном фронте после заключения перемирия в конце 1917 года, казалось, доказывал, что Рабоче-крестьянская Красная Армия способна поражать врага не только силой оружия, но и силой своих интернациональных идей, своей передовой идеологией. Немцы, увидев, что воюют против своих классовых братьев, быстро побросают оружие, или повернут его против своих хозяев.

Однако такие оценки оставляли за скобками систему воспитания военнослужащих в гитлеровской армии, воздействие на них нацистских расовых установок. Гитлер в еще зимой и весной 1941 г. заявлял, что предстоящая война против СССР должна быть «полной противоположностью нормальной войне на Западе и Севере Европы», что в ней предусматривается «тотальное разрушение» и «уничтожение России как государства». Пытаясь подвести идейную базу под эти замыслы, Гитлер объявил, что война против СССР будет «войной двух идеологий», «уничтожающим приговором большевизму» и поэтому вести ее нужно будет «с применением жесточайшего насилия». Соответственно этим установкам строилась и пропагандистская работа в войсках.

Известно, что на моральный фактор в ходе войны огромное воздействие оказывает внутренний климат в армейской части. Благодаря ему во многом сохраняется и дисциплина. Известно, что накануне Первой мировой войны в ее поддержании большую роль играли суды чести офицеров. Суды общества офицеров были учреждены в России в 1863 г., когда вышло положение об охранении воинской дисциплины и о взысканиях дисциплинарных. К компетенции этих судов были отнесены поступки, несовместные с понятиями о воинской чести и доблести офицерского звания, а также разбор между офицерами ссор и обид. В период Гражданской войны суды чести сохранялись в Белой армии.

Накануне Второй мировой войны в Красной Армии вспомнили о былых традициях поддержания дисциплины. 17 января 1939 г. были созданы так называемые «товарищеские суды чести» командного политического и начальствующего состава РККА. В дальнейшем они действовали и в Вооруженных силах СССР как «выборные органы офицерской общественности». Также, как и в старой армии, офицерский суд чести имел право рассматривать дела о поступках, недостойных звания офицера, роняющих воинскую честь или о правонарушениях. Однако речь теперь не шла о возмещении морального ущерба путем «смытия кровью» нанесенного оскорбления. Разговор мог идти лишь о товарищеском предупреждении, общественном выговоре, ходатайстве о снижении в должности  и т.п. Решение суда чести можно было обжаловать.

Тем не менее, суд чести в Красной Армии даже в самые тяжелые периоды Великой Отечественной войны оправдывал свое назначение. В этом была преемственность с армией императорской. Вспомним хотя бы строки из известного произведения Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда», где как раз говорилось о действенности такого суда в среде офицеров. По содержанию повести, основанной на реальных событиях, готовилась военная хитрость, чтобы взять немецкие позиции, но при этом сберечь людей. Однако начальник штаба капитан Абросимов настаивает на атаке «в лоб». После неудачной атаки, когда под вражескими пулями гибнет много людей, состоялся суд над Абросимовым. Начштаба обманул командира полка, «он превысил власть, а люди погибли», приказ был «не атаковать, а овладеть». В результате  Абросимова разжаловали в штрафной батальон[11].

Такой случай, описанный в повести В. Некрасова, доказывает, что вопросы чести составляли важнейшую роль в поведении наших офицеров в годы Великой Отечественной войны. Недаром, что в произведении говориться о 1942 годе, и о Сталинградской битве, когда роль офицерского состава вновь стала подниматься нашим командованием на должную высоту, а в частях ликвидировались должности комиссаров. Война приобретала такой характер, когда традиции старой русской армии вновь оказались в полной мере востребованными, и чувство беззаветной любви к Родине дополнялось теми составляющими морального фактора, которые были присущи еще русским офицерам в «Великой войне» 1914-1918 гг.

Кадры армии

Несмотря на очевидные упущения, накануне Великой Отечественной войны в нашей армии в области кадров был сделан ряд необходимых и полезных шагов. Да, РККА далеко не полностью отвечала запросам времени. Но во главе военных округов и армий встали в большинстве своем относительно молодые (до 50 лет) военачальники – полные сил и энергии, преимущественно выходцы из рабочих и крестьян. Интересно и то, что многие из них первоначальное военное образование получили еще в Русской императорской армии, окончив военные училища (по ускоренному курсу) или школы прапорщиков. Анализ прохождения службы военачальников, командовавших в первые три месяца войны фронтами и армиями показывает, что 39 из них в годы Первой мировой войны имели обер-офицерские звания[12].

Проблемы с кадрами и обучением личного состава РККА современному бою накануне 22 июня 1941 можно рассмотреть в сравнении с той ситуацией, которая возникала накануне и в начале Первой мировой войны. Поменялась целая эпоха, но командование нашими вооруженными силами и в 1914, и в 1941 годах сталкивались со сходными явлениями среди личного состава.

Подбор императорским российским Генеральным штабомстаршего командного состава оставлял желать лучшего. Нередким являлось назначение офицеров, просидевших всю жизнь на административных должностях сразу на высокие командные посты в боевых частях. Кстати, накануне войны германское командование высоко оценило боевые качества и выносливость русского солдата, с похвалой отозвался об унтер-офицерах и резко критически – об офицерском составе. Как отмечал военный историк А.М. Зайончковский: «Русская армия начала войну без достаточно хорошо подготовленного офицерского и унтер-офицерского корпуса, с малым запасом кадров для новых формирований и для подготовки призываемых»[13].

Накануне Первой мировой войны страна и армия находились на этапе глубокой перестройки. Изменения в обществе не могли не влиять на армейский институт. Заметим, что занятия носили достаточно рутинный и стандартный характер, в них ничего, например, не говорилось о необходимости учить войска оборонительному бою в период глубокого отступления. Оборона, как необходимый и важнейший этап боевых действий можно сказать оставался на задворках тренировки частей и подразделений, что не могло не сказаться на качестве борьбы уже после начала сражений. В равной степени этот упрек можно отнести и к подготовке командного состава и бойцов Красной Армии уже накануне Великой Отечественной войны. И в том и другом случае это стоило затем немало крови на поле боя.

Что же касается подготовки личного состава РККА, то в проблемой кануна войны был безусловно кадровый голод. Это было связано и с репрессиями 1936-1938 гг., и с гигантским перемещением командиров в связи с ростом вооруженных сил. Достаточно посмотреть на цифры назначенных к 1940 г. на новые высшие должности командиров РККА, чтобы понять – кадровая проблема у нас стояла на одном из первых мест по характеристики боеспособности войск. Так, в «Отчете управления по начальствующему составу РККА за 1939 год» заместитель наркома обороны Е. Щаденко констатировал, что для укомплектования высших строевых должностей (от комполка и выше) за предыдущие два года было назначено 2452 человека или 74 % к штатному числу этих должностей[14].

В 1940 – начале 1941 гг. уровень обучения личного состава РККА не мог, конечно, удовлетворить высшее военное руководство страны. Но в преддверии Великой Отечественной войны, наше командование сделало все же намного больше для подготовки частей и соединений к современным сражениям, чем в 1914 году. Здесь серьезную помощь оказывал опыт войны с Финляндией.

После финской кампании наша армия как бы встряхнулась, увидела себя с неприглядной стороны, а командиры осознали необходимость ежечасного внимания к боевой подготовке. Смена руководства НКО – уход из него К.Е. Ворошилова и назначение С.К. Тимошенко – сказалась благотворно на проведении самых насущных мероприятий. Находясь в Западном особом военном округе 3 сентября 1940 г. Тимошенко отмечал, что «Наши штабы жили, очевидно, приобретенным опытом времен Гражданской войны… Мы должны коренным образом переломить себя». С этой целью нарком считал необходимым, не проводя больших учения, «добиться настоящей подготовки роты, батальона, полка»[15]. Однако, выводы из боев зимой 1939/40 г. делались все же односторонние. Практика организации наступательных операций против Финляндии очевидно предопределила стремление наших военачальников строить систему занятий и учений преимущественно на основе опыта наступления.

Весной 1940 г. началась новая волна кадровых перемещений. Теперь на руководящие должности выдвигались недавно отличившиеся военачальники. 7 мая 1940 г. были введены звания генералов и адмиралов. Звание генерала армии тогда было присвоено Г.К. Жукову, К.А. Мерецкову и И.В. Тюленеву. Интересна мотивация появления новых воинских званий в РККА. Здесь также чувствуется перекличка времен. 17 марта 1940 г. нарком обороны К.Е. Ворошилов послал в Политбюро на имя И.В. Сталина и В.М. Молотова записку с проектом новых воинских званий для начальствующего состава. В ней он, в частности, отметил, что «при обсуждении этого вопроса мы пришли к выводу о необходимости принятия в нашей армии такого же количества генеральских чинов, как это было в царской армии и имеет место в ряде европейских армий – германской, французской, английской»[16].

Всего накануне войны генеральские звания получили более 900 человек, а адмиральские – более 70. Процесс переаттестации «кобригов» затянулся и даже прервался с началом войны, поэтому даже в 1942 г. можно было встретить еще не переаттестованных военачальников с этим старым званием. Однако звание «генерал» послужило, на наш взгляд, делу укрепления единоначалия в армии, приподняло статус командиров, заставило в том числе обратить внимание на лучшие традиции Русской армии дореволюционного времени. Последовавшее в 1943 году введение в РККА погон продолжило этот процесс. Погоны поставили не только новую планку, к которой должен был стремиться наш офицерского корпус, они укрепили его статус в обществе, придали дополнительную гордость за свою армию и ее историю накануне начала освободительной миссии СССР в Европе.

Система подготовки кадров для Красной армии накануне войны работала с полной нагрузкой, но она не смогла расставить на все посты компетентных военачальников. (Кстати, такую задачу не смогла выполнить в то время ни одна из армий будущих противоборствующих сторон). При развитии РККА сказались как объективные условия – гигантский рост армии и масштабы перевооружения, так и субъективные – репрессии командного состава во второй половине 1930-х годов. Тем не менее, руководству СССР удалось, пожалуй, добиться главного – подавляющая часть населения не просто поддерживала, но и любила свою армию, тогда как командиры в массе своей были преданы Родине и готовы идти до конца в деле выполнения поставленных задач. Возможность повторения ситуации 1917 года, когда армия разделилась на консервативных офицеров и революционных солдат, тех, кто хотел продолжения войны и тех, кто мечтал вогнать штык в землю, в 1941 году была сведена к минимуму.

Любая война вносит свои коррективы в процесс ведения боевых действий. Так было и в 1914 и в 1941 году. Сходные механизмы принятия решений в отношении личного состава мы замечаем в обеих мировых войнах. Менялась обстановка, менялось и поведение командиров. Да, беспрекословное подчинение приказам стимулировалось, прежде всего, воспитательной работой. Но боевая обстановка зачастую диктовала применение жестких карательных мер. Известно, что они применялись русским командованием в Первой мировой войне, - бескомпромиссно в этом отношении поступал генерал А. Брусилов, хотя об адекватности его реакции до сих пор ведутся споры среди историков. Случалось так, что в некоторых частях дело доходило не только до предания военнослужащих военному трибуналу, но и до рукоприкладства офицеров, самосудов и т.п.

В начальный период Великой Отечественной войны не редки были попытки военнослужащих уклониться от боя, покинуть свою часть. И тут неизбежно возникали параллели поведения нестойких воинов, которые под влиянием паники, потеряв свое достоинство, совершали воинские преступления. Характерны в этой связи сведения, приведенные уже упомянутым генерал-лейтенантом С.А. Калининым в докладе от 25 сентября 1941 года.

Генерал первоначально уделил внимание состоянию командного состава РККА в первых боях с германскими агрессорами. По его мнению, наш «начальствующий состав в основной своей массе выявил чудесные качества преданности, любви к Родине, беззаветной храбрости и геройства. Это золотой фонд страны». Однако, как отмечено в докладе, «были случаи, когда отдельные командиры уходили от своих подразделений, оставляя красноармейцев на волю случая. В первый период войны срывание знаков различия, петлиц приняло широкие размеры. Даже часть старшего комсостава была подвержена этому позорному явлению»[17]

Что касается дезертирства солдат, то оно строжайше каралось в Русской армии в 1914-1916 гг., хотя в связи с Революцией 1917 г. и последующим развалом армии оно стало рассматриваться революционной властью даже с положительной стороны. Борьба с этим явлением в первый год Великой Отечественной войны возлагалась в первую очередь на особые отделы НКВД. Главное политическое управление РККА работало над искоренением дезертирства своими пропагандистскими и воспитательными методами.

Нарком внутренних дел Л.П. Берия сообщал для сведения начальнику ГлавПУ Л. Мехлису, что с начала войны по 20 декабря 1941 г., в тыловых районах было задержано по подозрению в дезертирстве – 189 тыс. чел., из них арестовано – 40 тыс. чел., передано в РВК и воинские части – почти 150 тыс. чел.[18] Стоит сказать, что цифра дезертиров была, конечно,  большой, но не шла ни в какое сравнение с числом покинувших окопы в период 1917 года, когда домой уходили миллионы солдат. Для огромной Красной Армии эта цифра представляется ничтожной в процентном отношении и говорит как раз о том, что абсолютное большинство солдат достойно и самоотверженно сражалось за свою Родину даже в период трагических поражений.

Важно также подчеркнуть, что подавляющее большинство из пойманных дезертиров не арестовывались, а отправлялись обратно на фронт или в райвоенкоматы. В конце концов, в Красной Армии достаточно быстро удалось переломить ситуацию с дезертирами в лучшую сторону. Стабилизация обороны и наступательные операция сводили их число к минимуму.

В заключении лекции хотелось бы подчеркнуть, что рассмотренная тема, которая так или иначе касается преемственности мировых войн ХХ века, может включать и другие актуальные сюжеты. Поле для дальнейших исследований и сопоставлений весьма обширное. Взять, например, такой пример, как значение церкви для поддержания морального духа армии и общества. Известно, что в Первой мировой войне полковые священники проявили себя с самой лучшей стороны, жертвовали своей жизнью ради своих солдат. На середину 1915 года численность священнослужителей в войсках доходила до 1800.  На конец войны в составе ведомства протопресвитера армии и флота состояло до 700 священнослужителей постоянного состава и около 3000 священников, привлеченных из епархий. Всего за годы Первой мировой 40 священников было убито или умерло от ран, более 200 получили раны и контузии, свыше 100 находились в плену. За годы сражений 14 православных священнослужителей получили в награду орден Св. Георгия 4-й ст., 227 – золотой наперсный крест на георгиевской ленте.

Вызывает восхищение история иеромонаха Феликса (288-й пехотный Куликовский полк, 72-я пехотная дивизия), произошедшая во время боя 29 августа (11 сентября) 1914 г. около г. Даркемена. Видя колебание солдат (из-за открытого противником огня), о. Феликс пошел вперед со словами: «Молодцы! Вспомните присягу, которою вы клялись служить верой и правдой Царю-Батюшке и нашей дорогой родине, не щадя живота своего до последней капли крови. Вот, я пойду вперед, а вы за мной». В дальнейшем во время всего боя мимо холмика, за которым находился иеромонах Феликс, проносили тяжелораненых, и он успевал их причащать.

Однако церковь (и, прежде всего, Русская Православная Церковь) играла важную роль в духовном мире наших воинов и в годы Великой Отечественной войны. Да, государство было атеистическое, но страшная трагедия сражений, высокие освободительные цели войны волей-неволей обращали многих солдат к вере. Многие солдаты на фронте носили нательные крестики. Известно, что во время Сталинградской битвы Г.К. Жуков оградил от наказания и с чувством пожал руку солдату, у которого в окопе стояла маленькая иконка.

В свою очередь, Русская Православная Церковь в лице патриаршего местоблюстителя уже 22 июня 1941 г. обратилась к верующим с патриотическим воззванием. Верующие собирали деньги на эскадрилью «Александр Невский» и танковую колонну «Дмитрий Донской». В этой связи не могло оставаться в стороне и государство. В 1943 г. в нашей стране было восстановлено Патриаршество.

Тщательного внимания заслуживает рассмотрения межсоюзнические отношения в двух мировых войнах. Так, в Первой мировой войне наши союзники отнюдь не всегда действовали бескорыстно, и часто инициировали операции, результат которых мог осложнить разрешение послевоенных вопросов. (Вспомним хотя бы англо-французскую высадку в Дарданеллах). Более того, имела место отсутствие поддержки русского фронта в 1915 году. В тоже время русская армия оказывали союзникам действенную (и, порой, решающую) поддержку в период, когда на их фронте было особенно тяжело (Взять, например, наступление русских армий в период битвы на Марне в 1914 году, или Верденского сражения – 1916 год).

Тоже самое мы можем наблюдать во Второй мировой войне: долгое отсутствие второго фронта, который англо-американские союзники обещали Советскому Союзу еще в 1942 году, попытки британского премьера У. Черчилля блокировать наши интересы в Европе и т.д. С другой стороны, Красная Армия вновь, как и в Первой мировой войне, приходила на выручку союзникам, как, например, в период наступления немцев в Арденнах в конце 1944-начале 1945 г.

Сравнения можно продолжить: партизанские отряды в Первой мировой и Великой Отечественной войне; Русский экспедиционный корпус во Франции и на Салоникском фронте в 1916 г. и французская эскадрилья «Нормандия» на советско-германском фронте с 1942 г. и т.д.

*  *  *

В заключении хотелось бы подчеркнуть, что сегодня нельзя допустить, чтобы опыт Первой и Второй мировых войн лежал на дальних полках в архивах. Во-первых,  мы должны всегда помнить трагическое лето 1941 года. Во-вторых, многие механизмы принятия решений командованием в 1914 и 1941 годах выглядят и сегодня достаточно здраво.  От нас только требуется творчески подходить к делу – видеть, что из войны прошедшей пришлось ко двору, а что нет. Главное – понимать, что из истории мировых войн ХХ века может быть востребовано сегодня.

Аргументы в пользу того, что эти знания нам сегодня не пригодятся, часто оказываются простым лукавством или некомпетентностью. Сегодня мы часто слышим предупреждения, что так называемая «горячая фаза войн» теперь может быть короткой либо без нее вообще обойдутся те, кто в последнее время планомерно устанавливает свой контроль над важнейшими территориями планеты. По мнению некоторых авторов, сегодня главную роль будут играть не обычные вооруженные силы, а новейшие технологии в сетевых войнах, которые готовят, прежде всего, США.

Все это так. Будущие войны, как свидетельствует наш и мировой опыт не бывают полным совпадением с прошедшими. И все-таки. Если бы не прошлый опыт, не знания о минувших конфликтах, творчески переработанные в штабах армий противоборствующих сторон, на картах генерального штаба и в головах ответственных военачальников, то вся огромная военная машина любого государства оказалась бы просто не в состоянии вести любую войну. Да, сетевые конфликты, использование новейших технологий – не только компьютерных, но и социальных, информационных – факт нашей эпохи. Но кто сказал, что в будущих войнах не будут применяться танки и самолеты, что не будет стрелять артиллерия, а десантные войска никогда не будут заброшены в тыл врага. Почему мы думаем, что враг, победив в сетевой войне своего противника, не продвинет свои вооруженные силы на его территорию, а на ней, в свою очередь, не возникнет движение сопротивления – партизанская война.

Кроме того, в прогнозе будущего противостояния основных мировых держав (то есть, не гегемона в лице Соединенных Штатов, с одной стороны, и отсталых в военной отношении государств типа Ирака, Ливии и др., с другой), а передовых именно в военном отношении стран – мы обязаны учитывать все возможные варианты развития событий, в том числе и таких, которые вытекают из опыта глобальных войн ХХ столетия. Ошибка в этом плане может дорого обойтись современному поколению россиян.

---

[1]Центральный архив Министерства обороны РФ (Далее: ЦАМО РФ). Ф.208. Оп.2511. Д.1080. Л.124-131

[2] Оськин М.В. Первая мировая война. М., 2010.

[3] Washburn S. On the Russian Front in World War I: Memoirs of an American War Correspondent. N.Y., 1981. P. 29-33

[4] Анфилов В.А. Грозное лето 1941 года. С. 97

[5] Российский государственный военный архив (Далее: РГВА). Ф.4. Оп.19. Д.71. Л.238-238(об)

[6] Военно-исторический журнал. 1996

[7] Ржешевский О.А. Спираль войны Неутихающий спор о великой драме 41-го года//Российская газета. 2006. 22 июня

[8] ЦАМО РФ. Ф.208. Оп.2524. Д.13. Л.1-27;  См. также: Мягков М.Ю. Осень 41-го . Первые уроки войны. Доклад генерал-лейтенанта С.А. КАЛИНИНА военному совету Западного фронта "Некоторые выводы из опыта первых трех месяцев войны и характер ближнего боя". 25 сентября 1941 г. // Красная Звезда. 2001. 24.11

[9] Тютюкин С.В. Патриотический подъем в начале войны.// Мировые войны ХХ века. Кн.1. Первая мировая война. Исторический очерк. М., 2002. С.360

[10] ЦАМО РФ. Ф.32. Оп.11302. Д.6. Л.491-503

[11] Некрасов В. В окопах Сталинграда. С…..

[12] Великая Отечественная война 1941-1945 гг. Т.2. М., 2013. С.426

[13] Зайончковский А.М. Первая мировая война. СПб, 2002. С.16

[14] РГВА. Ф.9. Оп.29. Д.482. Л.6

[15] РГВА. Ф.4. Оп.18. Д.63. Л.36

[16] РГВА. Ф.4. Оп.19. Д.71. Л.133

[17] ЦАМО РФ. Ф.208. Оп.2524. Д.13. Л.1-27

[18] РГВА. Ф.9. Оп.39. Д.103. Л.101