Наполеон Бонапарт был мастером политической пропаганды и прекрасно понимал, как важно создать отталкивающий и неприглядный образ противника. Страх перед Россией нагнетался через построение образа дикого необузданного казака. К традиционным западным представлениям о варварстве, жестокости и экспансионизме русских добавились идеи о том, что русские, особенно казаки, — это вообще не люди, а звери. Так осуществлялось расчеловечивание противника и создавался зооморфный образ врага.
Нагнетание страха перед "варварами севера", как французы именовали русских, усилилось накануне Отечественной войны, или Русской кампании, как ее именуют во Франции. Уже в своих обращениях к Сенату накануне кампании 1812 года Наполеон использовал термин "варвары". В результате смутный, неосознанный архетипический страх перед нашествием "азиатов" поселился в душах французов.
Из-за наполеоновской пропаганды казаки стали символом России вообще. Эти "глотатели свечей" и "пожиратели детей" в глазах французского общественного мнения были воплощением отсталости Российской империи. Зачем казаки "глотали" свечи? Важно было показать, что они — не люди, они и едят что-то непонятное. Кулинарный код был очень важен для создания образа чужака. Однако о том, откуда пошел этот миф, исследователи спорят до сих пор. Так, этнолингвист и антрополог Галина Кабакова отмечает, что не известно ни одного лубка, ни иного свидетельства, относящегося к 1814–1815 годам, которые подтверждали бы эту странную особенность русских солдат и казаков. За неимением других свидетельств ссылаются на роман Эркмана-Шатриана "Вторжение, или Безумный Егоф" (Эркман-Шатриан — литературное имя работавших совместно французских писателей Эмиля Эркмана и Александра Шатриана. — Прим. авт.). Однако это произведение, авторы которого были известны своими ссылками на устную традицию, относится к 1862 году. Что же касается образа казаков—"пожирателей детей", то в таком ужасном грехе с давних пор обвиняли чужеземцев, особенно иностранных захватчиков. Можно в этой связи вспомнить образы цыган или евреев, "высасывавших кровь христианских младенцев".
"ПОСКРЕБИТЕ РУССКОГО, И ВЫ ОБНАРУЖИТЕ МЕДВЕДЯ"
Во французской культуре в казаке воплотились все негативные черты, приписываемые русскому человеку. Во французском языке есть афоризм: "Поскребите русского, и вы обнаружите казака, поскребите казака, и вы обнаружите медведя" (другой вариант: "поскребите русского, и вы найдете татарина"), авторство которого приписывается то ли Наполеону Бонапарту, то ли Жермене де Сталь. Это выражение намекает на внешний блеск "цивилизованных" русских, вышедших из состояния "дикости", и употребляется в отношении людей, у которых красивая наружность скрывает тайные пороки.
Несмотря на то, что слово "казак" вошло во французский язык еще в XVI веке (cosaques — "кочевники-разбойники северного побережья Черного моря"), именно во время Наполеоновских войн оно начинает широко использоваться. И именно тогда возникают его переносные значения: "страшный и жестокий персонаж", "хам", "мародер". Как отмечает Галина Кабакова, было и прилагательное-синоним — "жестокий, грубый", и глагол kesaquer — "убивать", а причастие cosaqué означает "захваченный в плен казаками", а также "изнасилованная казаками женщина". При этом заметим, что литература "об ужасающих поступках московитских калмыков и казаков" печаталась на Западе со времен Северной войны — в этом отношении особенно преуспели шведы. Теперь же образ казака использовался как фактор психологического устрашения.
Характерно, что в 1812 году аналогичный образ врага можно было наблюдать и в России: французы представлялись как "басурмане" ("бусурмане"), "нехристи", происходила дегуманизация противника, который наделялся зооморфными чертами. Однако это было традиционное изображение врага, и знакомство с французами не отразилось на создании какого-то нового образа противника. По словам крупного отечественного историка-франковеда Александра Чудинова, "в коллективном воображаемом русского народа французское вторжение встало в один ряд с иноземными нашествиями былых времен, историческая память о которых сохранялась на протяжении многих веков в устном народном творчестве".
"ИСТОРИЯ КАЗАКОВ" ШАРЛЯ-ЛУИ ЛЕЗЮРА
В начале 1813 года император Наполеон заказал чиновнику Министерства иностранных дел Шарлю-Луи Лезюру, автору книги "О прогрессе Российской державы от ее истоков до начала XIX века", в которой впервые было опубликовано подложное "Завещание Петра Великого", исследование о русских с пожеланием уделить особое внимание их истории, географии и этнографии. Лезюр с поставленной задачей справился. Так появилась двухтомная "История казаков". Однако работа вышла в свет лишь в 1814 году, когда русские войска уже перешли Рейн, о чем автор сообщает в предисловии. Поскольку труд появился после поражения Великой армии, Лезюру пришлось внести некоторые уточнения: он пишет о казаках и русских уже как о "врагах-союзниках", а императору Александру I воздает хвалу, благодаря чему книга получила одобрение российского государя. Однако в самом тексте Лезюр, по его собственным словам, оставил все так, как было им написано в конце 1813 года.
В предисловии автор отмечает, что ему "кажется пикантным показать старой Европе, столь гордящейся своей цивилизацией, полуварварский народ, привлекательный в своей дикой простоте, герои которого вовсе не похожи на героев культурных наций". Как и авторы эпохи Просвещения, он заново открывает Америку, точнее, Россию, сообщая читателям, что, несмотря на наличие научных трудов, истоки этого народа еще малоизвестны, а его история описана лишь фрагментарно.
В целом книга Лезюра весьма серьезная и даже скучная научная работа этнографического характера. Самой важной ее частью в плане пропаганды, пусть и утратившей актуальность, но преследующей исключительно политические цели, является заключение. В нем представлен доведенный до высшей степени преувеличения образ дикого и необузданного казака-варвара, скорее, зверя, нежели человека, воинственного, алчного, жаждущего добычи и разрушающего все на своем пути.
Во внешнем облике и привычках казака, отмечает Лезюр, прослеживаются азиатские черты. Роста они среднего, но сложения крепкого, образ жизни и климат закалил их, глаза почти у всех голубые, волосы светло-коричневые, а борода скорее русая, чем черная.
Если в массовом сознании казаки стали воплощением русских как таковых, то Лезюр их разводит. Казаки для него — это скифы, и с русскими их сближает лишь религия и "испорченный" язык. По нравам казаки тоже противоположны русским. Русские смиренны, трудолюбивы, ведут оседлый образ жизни, занимаются ремеслами; казаки, напротив, нетерпеливы, ведут кочевой образ жизни, не занимаются ни сельским хозяйством, ни торговлей, ни ремеслами. У одних — свобода, воля, дикие нравы независимой и полукочевой жизни, у других — хитрость, покорность и уже ставшая привычной склонность к длительному рабству.
Воинские качества казаков Лезюр оценивает как не слишком высокие, и виной тому, по его мнению, является отвращение к порядку и дисциплине. Между тем они очень выносливы, в походе не знают "ни жажды, ни голода, ни холода, ни усталости", спят на сырой земле, прислонившись к лошадям. Они такие же храбрые, как русские, но, "однажды сбитые с толку, становятся добычей более слабого противника". Однако казаки обладают инстинктами животных, что дает им неоспоримое преимущество: "Горе врагу, не принявшему мер предосторожности против их тревожной зоркости, их безрассудного любопытства, их повторяющихся и всегда неожиданных атак! Ничто не скроется от их зоркого глаза, от их натренированного слуха, я бы сказал, от их почти утонченного обоняния". По мнению Лезюра, отличительное свойство казаков — их "неослабевающий инстинкт к грабежам и опустошениям, вошедший в поговорку у современных народов". В этом отношении Лезюр сравнивает казаков с гуннами: "...никакое войско в мире не может сравниться с ними. Те самые люди, которые у себя дома гостеприимны, которые в порыве щедрости могут помочь своему врагу, не знают больше ни уважения, ни законов, ни ограничений, когда право войны предоставляет новые возможности для их жадности; как только они оказываются на территории, где встречают сопротивление, они взламывают двери, убивают жителей, пытающихся их остановить, опустошают дома от подвалов до чердаков, с невероятной быстротой разделяют добычу, крушат мебель, разбрасывают зерно, которое не могут потребить, разбивают и портят все, что не могут унести". По примеру древних татар они похваляются, что трава не должна больше расти на земле врага, по которой они прошли. По словам Лезюра, такая жестокость зачастую ослепляет их самих, и поэтому они уничтожают средства, необходимые для их собственного существования. Ни даже самая суровая дисциплина, ни самые жесткие наказания не могут удержать их от этих эксцессов. Главным побудительным мотивом действий казака является добыча, как только такой возможности не будет, тут же пропадет весь их воинственный пыл.
ПРОПАГАНДИСТСКАЯ КАМПАНИЯ В ПРЕССЕ
Книжный миф о казаке-варваре, старательно выписанный Лезюром, совпал по времени со стереотипами, возникшими в устной традиции в связи с появлением на французской земле пришедших с севера врагов. К этому времени во Франции уже сложилась весьма обширная иконография, посвященная Русской армии и казакам, хотя образ последних возник именно тогда, когда война шла на французской территории. Война с Россией представлялась как война цивилизованного мира и не цивилизованного.
Хотя Лезюр, как мы помним, сообщал о среднем росте казаков, страх увеличивает его, превращая в великана-людоеда. На гравюрах казак, как правило, на порядок выше всех остальных. Часто это достигается за счет того, что казак изображается верхом на крошечной лошади, а длинное копье еще больше удлиняет его фигуру. Казак попадает в разряд видовых чудовищ — врагов нации и человечества. Он изображается как безжалостная, жестокая, слепая сила, сопоставимая с силами природы. Его добыча — человеческие тела, как, например, на гравюре 1814 года "Казак верхом на коне из добычи". Накануне вступления русских войск в Париж по приказу полиции по всему городу были развешаны картинки с изображениями ужасных казаков: огромного роста, с нахлобученными мохнатыми шапками, налитыми кровью глазами и обагренными кровью пиками, с ожерельями из человеческих ушей и часовых цепочек.
Но основная кампания велась в прессе. Именно на страницах газет наполеоновская пропагандистская машина развернула мощнейшую работу по дегуманизации противника. Наполеон писал министру внутренних дел графу Жану-Пьеру де Монталиве: "Оживить общественный дух можно не стихами, не одами, а фактами, простыми и правдивыми деталями <...> Совокупность всех этих фактов вызовет ярость и негодование. Именно тогда каждый почувствует необходимость обороняться, если он не хочет увидеть свою жену и дочь изнасилованными, чтобы не быть избитым, ограбленным, чтобы не подвергнуть себя всяческим оскорблениям".
Наполеоновские пропагандисты чертили по схожим лекалам образы солдат всех стран, оказавшихся военными противниками Франции, однако именно Российская империя во французской печати Наполеоновской эпохи служила классическим примером "другого" общества и "чужой" культуры.
Газеты старались на славу. Сообщения о грабежах, поджогах и насилиях приобрели лавинообразный характер. Депутации от разных городов соревновались в сообщениях о "зверствах" казаков. Андрей Гладышев приводит такое сообщение: "Они позволяли себе самый необузданный грабеж, акты варварства, которые вызывают ужас и негодование. Сначала они открыли тюрьмы, чтобы найти себе проводников из содержавшихся здесь злодеев. Все жители, которые им встречались в этот момент, подвергались без различия пола и возраста грабежу и насилию <...> Одну пожилую женщину изнасиловали на теле ее убитого накануне мужа, другую молодую девушку после изнасилования проткнули пикой, и на следующий день она скончалась, третью после группового изнасилования бросили в шлюз, четвертая тщетно искала себе убежища и защиты в церкви".
Своеобразной квинтэссенцией обвинений казаков стала анонимная "Историческая картина преступлений, совершенных казаками во Франции". Издана она была, по всей видимости, в Париже в марте 1814 года и была призвана воодушевить французов на сопротивление врагу.
Примеров описаний таких "зверств", "насилий", "мародерств" было великое множество, и самое важное, что вся эта пропаганда потом перекочевала в научные работы как вполне достоверный источник.
После 1815 года Наполеон уже на острове Святой Елены, ведя свою последнюю битву — битву за историческую память, — продолжал пугать Европу казаками: "Если бы я разбил коалицию <...> я обезопасил бы мир от казаков". Но Русская кампания окончилась поражением, и в результате "север двинулся против цивилизации". А он, Наполеон, пойдя войной на Россию, делал это исключительно ради мира во всем мире: "...это была война здравого смысла и подлинных интересов, война ради покоя и безопасности всех; она была исключительно ради мира и сохранения достигнутого — все это было ради европейскости и континентализма" — такую цитату приводит на страницах своей книги о пребывании Наполеона в России Владимир Земцов.
В ПАРИЖЕ
Между тем военная кампания 1814 года оказалась скоротечной, и французская пропаганда не успела сыграть заметной роли в мобилизации населения. Кроме того, к тому моменту в обществе уже наблюдалась усталость от постоянных войн, и потому все, чего удалось добиться пропаганде, — это напугать население Франции, но не поднять его на защиту отечества.
Парижане, находившиеся под воздействием наполеоновской пропаганды, были безумно напуганы. Когда к императору Александру I на заре 31 марта 1814 года явились представители парижской администрации, умоляя его пощадить город, он, напомнив о бесчинствах французской армии и с гневом высказавшись о "человеке, который его обманул самым недостойным образом", заявил: "Французы — мои друзья, и я хочу доказать им, что пришел воздать добром за зло. Наполеон — мой единственный враг... Итак, господа, скажите парижанам, что я вступаю меж их стен не как враг, и только от них зависит, чтобы я стал им другом".
Парижане сначала встречали армию боязливо и молчаливо. Однако очень быстро страх прошел, горожане почувствовали облегчение, мгновенно переросшее во всеобщий восторг. Французы не могли поверить, что перед ними "ужасные варвары". Видя красоту русских мундиров, блеск оружия, наружность воинов, ласковое обращение офицеров и слыша остроумные ответы на французском языке, они говорили: "Вы не русские, вы, верно, эмигранты".
Воззвание к парижанам, весьма мягкие условия первого Парижского мирного договора, восстановление на престоле династии Бурбонов, конституционная Хартия, сохранение страны как великой державы — всем этим Франция была обязана императору Александру I. От своих офицеров и солдат Александр Павлович потребовал безупречного поведения, предусмотрев суровые наказания для нарушителей — вплоть до смертной казни. Российский государь сделал все ради скорейшего освобождения французской территории от войск.
Ставшие лагерем на Елисейских полях и на Марсовом поле русские казаки стали предметом всеобщего любопытства, смешанного со страхом. Их высокий рост, впечатляющие усы, отороченные мехом шапки с киверами, сабли и копья длиной более 3 метров — все это беспокоило парижан и будто бы подтверждало образ диких орд, чуждых какой-либо цивилизации. Парижане наблюдали, как казаки приводили в порядок униформу, стирали белье, готовили еду.
Но в итоге интерес возобладал над страхом. Несмотря на отдельные эксцессы, в целом встреча с новым миром стала для парижан настоящим когнитивным диссонансом. В это время казак начинает восприниматься иначе, приобретая двойственность: с одной стороны, завоеватель и грабитель, с другой — победитель нового Аттилы, как начинают представлять Наполеона. Как писал знаменитый поэт Пьер-Жан де Беранже, "да здравствуют наши друзья, друзья-враги!" О "врагах-союзниках", как мы помним, писал и Лезюр. Для консерваторов, противников Революции, казаки становятся скорее символом надежды, чем страха. А в период оккупации союзными войсками части территории Франции местные власти даже вынуждены были опровергать распространенные в обществе представления о жестокости русских войск.
Французская элита и общественность весьма быстро избавлялись от глубоко укоренившихся в сознании антирусских стереотипов, а парижанами и парижанками завладела русофильская мода и "александромания". На улицах столицы появились широкие штаны и круглые шляпы с узкими полями, подобные тем, что носили казаки. Когда пришла зима, женщины надели головные уборы, похожие на кокошники, мужчины облачились в рединготы, отделанные каракулем. В 1816 году в предместье Терн вызвали фурор первые русские горки — аттракцион со множеством спусков и подъемов, который посетители преодолевали на маленьких тележках.
Что касается "бистро", якобы происходящего от русского "быстро", то современные исследователи полагают, что это, вероятнее всего, красивая легенда. Согласно историческому словарю французского языка Le Petit Robert, слово bistro появилось во французском языке не ранее 1884 года и связано с французским bistouille, что значит "скверный алкоголь", "отрава".
3 июня 1814 года Александр I покинул Францию и в сопровождении дипломатов Карла Нессельроде и Иоанна Каподистрии направился в Лондон, чтобы укрепить политические связи с принцем-регентом Георгом, завязавшиеся за время антинаполеоновской эпопеи. Вслед за царем Париж покинули русские полки.
В 1815 году, после Ста дней, российский император также не задержался во французской столице, но оставил во Франции почти 30 тысяч солдат и офицеров оккупационного корпуса под руководством графа Михаила Воронцова, поддерживавшего в войсках строжайшую дисциплину.
А еще Александр оставил во Франции трех своих "доверенных лиц": кровного врага Наполеона Бонапарта, корсиканца Шарля-Андре Поццо ди Борго, ставшего послом Российской империи во Франции; знаменитого дюка Эммануила Осиповича де Ришелье, многолетнего генерал-губернатора Одессы и Новороссийского края, возглавившего французское правительство; а также племянника и приемного сына дюка, генерала Людовика-Виктора-Леона де Рошешуара, занявшего пост военного коменданта Парижа. Все они были теснейшим образом связаны как с Россией, так и с Францией.
...Образ казака будет востребован и в дальнейшем, особенно в моменты осложнения международных отношений, когда европейские пропагандисты вновь будут запугивать обывателя свирепыми и жадными до добычи "варварами севера".
