Так удачно вышло, что говорить о художественных достоинствах фильма «Герой» не приходится – по понятным причинам. Да, в общем, и не с кем: как следует из кассовых сборов, интереса у публики картина не вызвала.
Зато ничто не мешает нам посмотреть, что нового и злободневного имеет сказать обществу современная творческая элита о переломном событии в отечественной истории – Русской Революции 100-летней давности. Но в этом разговоре нам потребуется помощь Н. Михалкова – точнее, его фильма «Солнечный удар» (2014 г.).
Более того, мы даже с него и начнём.
***
В «Солнечном ударе» Михалков подвёл жирную черту под позднесоветско-постсоветскими переосмыслениями революции. А именно: бережно собрал все мифы, трактовки и рефлексии последних лет тридцати, упаковал их в художественную форму, оснастил очевидными фактами и логическими рассуждениями и…
И пришёл к тому же, что русская классическая культура давно зафиксировала – в рабочем, так сказать, порядке. Потому что это же очевидно. От Михаила Булгакова и Алексея Толстого до Михаила Шолохова, от «Чапаева» до «Служили два товарища» и «Адъютанта Его Превосходительства», — это всё о ней, о трагедии и логике русской революции в пространстве русской истории и в измерении русской нравственности.
Какова логика Михалкова?
Смуты не берутся из ниоткуда — ни из злобных экстремистов, ни из их коварных заморских спонсоров. Они берутся из объективных вызовов, на которые правящие классы и сословия не могут адекватно ответить, а то и вовсе их не замечают.
Предкатастрофная элита – метафорично представленная сбродом истерикующих институток, переодетых в русских офицеров, – бодро довела страну до февральского цугундера 17-го года, что ей и было жёстко поставлено на вид страной, которой цугундер не понравился.
И если «Россия, которую они потеряли» элите глубоко безразлична (а небезразличны только персональные развлечения и гешефты от неё), то Россия, которая есть на самом деле и которую никто никуда не терял, — непонятна и ненавистна.
***
Причём Михалков не просто подытожил постсоветские переосмысления – он задал русло новой актуализации событий 100-летней давности.
Ведь «Солнечный удар» адресован не тем красным и белым, которые когда-то между собой воевали, по-разному представляя будущее своей Родины. Они своё давно отвоевали и давно друг с другом примирились – или смирились, по крайней мере.
Примечательно, что сам Михалков дореволюционной элите – сочувствует. Это вообще характерно для элиты позднесоветско-постсоветской: она отождествляет себя с теми самыми сословиями, на чьём месте оказалась в результате Октябрьской революции и последовавшей сталинской реставрации-модернизации. Само по себе такое отождествление — наиубедительнейшее доказательство того, что единая и преемственная русская история давно уже впитала в себя катастрофу 17-го года, переварила её, все «разрывы» тщательно заживила и потекла себе далее своим тысячелетним путём.
И тем естественнее предложенная классиком нашего кино актуализация – именно в русле единства и преемственности одной истории одной страны.
«Солнечный удар» адресован современникам, точнее даже, современным элитам – и оценивает он не революцию прошлого века, а угрозы Февраля сегодняшнего. А события 100-летней давности – самый очевидный урок, который надо знать наизусть. И именно эту актуальную составляющую фильма Михалков неустанно подчёркивал в своих публицистических авторецензиях.
***
И вот теперь тем же путём, что проложил Михалков, пошли авторы фильма «Герой». Правда, в рамках своего поверхностно-гламурного жанра. Ну да ладно: так «выученный урок» выглядит бесхитростнее.
Там, где гламур и Дима Билан – естественны придыхания в духе «хруста французской булки» и прочих «красавиц, лакеев, юнкеров». Там, где гламур и Дима Билан – не стоит ожидать понимания трагедии Белого движения и белой эмиграции, это всё легко заменяется балами и страстными взорами на фоне буффонады ужасов.
Но логика в целом та же, михалковская – с упрёками в адрес предкатастрофных элит и ещё более прямой апелляцией к элитам современным.
Стоит отметить, что в «Герое» из предкатастрофных элит вычленяются «самые виноватые» – «лавочники», как их презрительно именуют аристократы 17-го года. Барыги и олигархи, как сказали бы сейчас. Собственно, оба образа – исторический и современный – в фильме и сводятся незатейливо к одному герою А. Балуева.
И, соответственно, точкой катастрофы однозначно обозначается Февраль, Октябрь же и красные проходят размытым фоном. Что, признаться, ново для постсоветской творческой интеллигенции.
Безысходности конфликта в фильме нет, что, в общем, похвально. Если Билан-аристократ в 17-м позволил Балуеву-барыге обрушить Россию в катастрофу, то в наши дни Билан-автомеханик с Балуевым-барыгой худо-бедно справляется. Справляется, правда, не в историческом масштабе и не для всех, а в своём маленьком индивидуальном мирке – но пусть хоть так, спишем на законы жанра и текущее торжество губительной идеологии «частное выше общественного».
***
Но вот в чём беда.
Сочувствуя, как и Михалков, предреволюционной аристократии и сокрушаясь над её «ошибками», авторы «Героя» настолько увлекаются самоотождествлением, что идут по тем же граблям.
Ласково журя своих героев за барское чванство и пренебрежение к «простому народу» – они сами этого «простого народа» в упор не видят.
Народ России в «Герое» зовут Ефимом. Это такой безликий деревенский полудурок, исполняющий функции забавного домашнего зверька, о котором справные хозяева должны заботиться и наставлять на путь истинный, чтобы он был полезным и богобоязненным. А поскольку герои «Героя» заботятся плохо и наставляют куда-то не туда, то зверёк попадает в плохие руки и гадит. В праве жить своей головой, быть творцом истории, – народу-Ефиму категорически отказано.
В принципе, этого образа достаточно, чтобы оценить бессмысленность обращения «Героя» к современникам.
…А вот Никиту Михалкова, который ласково журит своих героев-аристократов за то же самое, мастерство художника как-то само собой приводит совсем к другому народу России.
В той России, которую никто никуда не терял, у него остаётся Егорий – который сперва тоже «народ», нуждающийся в заботе избранных, но выросший в красного командира Георгия Сергеевича. Вполне самостоятельного, заметим.
Он-то на самом деле и есть стержневой содержательный персонаж «Солнечного удара» и единственный в классическом понимании «хороший парень». Через 25 лет после финальных титров Егорий распишется на рейхстаге, потом запустит в космос Гагарина, а до того ещё успеет отстроить великую индустриальную державу и по дороге убедительно выиграть начатый в фильме диспут с тов. Землячкой о духовной сущности России.
Меня поправляют: ага, всё это он сделает – но если только переживёт 37-й.
Да. Если переживёт. Но ведь пресловутый 37-й – это тоже Россия, которая Егорию-Георгию Сергеевичу своя. И он не драпает в Париж, а остаётся с ней – не потому что здесь лучше кормят, а потому что Россия. Потому что он и есть и её гражданское общество, и её элита.
***
И вот без такого главного героя у нас не получится никакого путного и актуального кино к 100-летию Русской Революции, чтобы не растеряться в логике русской истории.
Обложка: Кадр из фильма "Герой", 2016 год.
Источник: https://autogear.ru
Читайте также:
Андрей Сорокин. Урок истории от Михалкова: Россия нужна нам целиком, а не осколками
Андрей Смирнов. Хан Батый на подступах к Новгороду не испугался распутицы
Иван Зацарин. Всё, что надо знать о Катыни. К годовщинам обвинений и покаяний
Александр Шубин. Латышские стрелки в нашей общей истории: герои без ангельских крыльев
Виктор Мараховский. Гагарин это мы
Иван Зацарин. Как уберечь Америку от ошибок. К 65-летию разгрома ВВС США советскими МиГами над Кореей
Олег Алпеев. Предыстория революции: с какой новой войной мир пришёл к ХХ веку
Клим Жуков, Дмитрий Пучков. Об истории голодоморов в России
Андрей Сорокин. Как правильно заглядывать в будущее. К 72-й годовщине освобождения Одессы
