Историк в первую очередь должен заниматься наукой, однако порой он превращается в рьяного пропагандиста. Именно такие метаморфозы случались со знаменитым французским историком Жюлем Мишле, которого именуют "отцом исторического знания" и "творцом истории Франции". Кстати, именно Мишле ввел в научный оборот термин "Ренессанс", обозначающий целую эпоху в развитии европейского общества и культуры.

Не менее известный французский историк XIX столетия Ипполит Тэн назвал Жюля Мишле не просто историком, но одним из величайших поэтов Франции, а его стиль описания истории — "лирической эпопеей".

Как и многие французские политики и общественные деятели, романтизировавшие Польшу и ее борьбу с Россией, Мишле симпатизировал полякам. Обратной стороной сочувствия к Польше была ненависть к ее "угнетательнице" России. Это наглядно проявилось в публицистических статьях Мишле, которые он начал писать в 1851 году. Три года спустя они были опубликованы в сборнике "Демократические легенды Севера". Статьи были написаны под влиянием работы Александра Ивановича Герцена "О развитии революционных идей в России", изданной в 1851 году на французском языке. Это сочинение Мишле назвал "героической книгой великого русского патриота". Правда, самому Герцену такая интерпретация его идей пришлась не по душе. Настолько, что он написал опровержение: сразу после знакомства с первыми статьями Мишле осенью 1851 года Герцен опубликовал в Ницце брошюру под названием "Русский народ и социализм. Письмо к Ж. Мишле".

Какой же образ России создал Жюль Мишле? И насколько этот образ имеет отношение к историческому исследованию? Или перед нами пропагандист, политически ангажированный автор, создавший крайне неприглядный образ России, точнее, образ Врага во время Крымской войны?

Мишле не оригинален: как и многие, писавшие о России, он "заново" открывает европейцам нашу страну, подчеркивая, что до 1847 года "Россия, настоящая, народная Россия, была известна в Европе ничуть не больше, чем Америка до Христофора Колумба". При этом он подчеркивает, что прочел "все более или менее значительные сочинения о России, опубликованные в Европе", которые его мало чем обогатили. Почему? Потому что в большинстве своем эти сочинения являются легковесными и "описывают платье, но не человека". Мишле же попытался создать психологический портрет русских, вложив в эту работу всю мощь своего темперамента.

"РУССКИЕ — ЕЩЕ НЕ ВПОЛНЕ ЛЮДИ"

Портрет получился ярким и запоминающимся. Мишле буквально брызжет ненавистью к русским. Трудно не согласиться с мнением известного исследователя русско-французских связей Шарля Корбе, отметившего, что Мишле ненавидит русских на физиологическом уровне, ненавидит буквально само их физическое существование. Мишле входит в состояние транса от одного упоминания России. В своей "Истории Франции" он называет нашу страну "холодным полуголодным гигантом, пасть которого всегда разинута в сторону богатого Запада". Не только русские внушают ему физический страх, но и сама Россия.

В годы войны важно создать крайне неприглядный образ противника. Мишле постарался на славу и, кажется, делал свое дело искренне. Он дегуманизирует русских, отказывая им в праве быть не только нацией, но людьми как таковыми: "Глядя на русских, ясно понимаешь, что это племя пока не развилось до конца. Русские — еще не вполне люди. Им недостает главного свойства человека — нравственного чутья, умения отличать добро от зла..." Русские для него — это какая-то природная стихия: "Душа русского — стихия более природная, нежели человеческая. Добиться, чтобы она застыла, практически невозможно; она текуча, увертлива".

Русские для Мишле — это "переменчивые обитатели океана северной грязи, где природа без устали соединяет и разъединяет, растворяет и разлагает на составные части, русские, кажется, и сами состоят из воды <...> Глаза их, удлиненные, но никогда не раскрывающиеся полностью, — не такие, как у остальных людей. Греки называли русских "людьми с глазами ящериц" (здесь Мишле опирается на Кюстина, который ошибочно возводил слово "сарматы", или "савроматы", к греческому "савро" — "ящерица". — Прим. авт.); еще лучше выразился Мицкевич, сказавший, что у настоящих русских "глаза насекомых" — они блестят, но смотрят не по-человечески".

Мишле задается вопросом: "Что же такое русский народ? Сообщество людей или еще не организованная природная стихия? Может быть, это песок, летучая пыль?.. Или все-таки вода?.." Русские — это даже не песок и не вода: "Нет, песок куда надежнее, чем русский народ, а вода далеко не так обманчива".

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ — ЭТО КОММУНИЗМ"

Мишле не отрицает, что у русских есть множество превосходных качеств: "Они кротки и уступчивы, из них выходят верные друзья, нежные родители, они человеколюбивы и милосердны. Беда лишь в том, что они напрочь лишены прямодушия и нравственных принципов. Они лгут без злого умысла, они воруют без злого умысла, лгут и воруют везде и всегда". Согласно Мишле, ложь — это главное свойство русских и русской жизни: "В России все, от мала до велика, обманывают и лгут: эта страна — фантасмагория, мираж, империя иллюзий". Перед нами устойчивый стереотип, что у русских нет нравственной основы и поэтому они, в отличие от европейцев, лишены моральных качеств, отсюда их тотальная ложь. В данном случае Мишле идет строго по следам маркиза Астольфа де Кюстина, который в своей книге "Россия в 1839 году" буквально демонизировал Россию, создав образ варварского, деспотичного государства, царства фальши и тотальной лжи, страны, неспособной приобщиться к ценностям европейской цивилизации.

Отличает Мишле от Кюстина лишь то, что в основу русской жизни Мишле ставит "коммуну" или "общину", и тут очевидно влияние Герцена. "Русская жизнь — это коммунизм", — делает вывод Мишле. Но дальше он с Герценом расходится, поскольку община в России, как и все остальное, ложная. А вот с Кюстином Мишле сближает то, что община для него — это тоже смерть: "общинный коммунизм, способствующий рождаемости, несет в себе также начало совершенно противоположное — влекущее к смерти, к непроизводительности, к праздности. Человек, ни за что не отвечающий и во всем полагающийся на общину, живет, словно объятый дремотой, предаваясь ребяческой беззаботности..."

В рамках общины крестьянин влачит абсолютно растительное существование: "Вот жизнь совершенно природная, в самом низшем, глубоко материальном смысле слова, которая принижает человека и затягивает его на дно. Мало труда, никакой предусмотрительности, никакой заботы о будущем. Женщина и община — вот две силы, помогающие жить мужчине. Чем плодовитее женщина, тем щедрее община. Физическая любовь и водка, непрестанное рождение детей, которые тотчас умирают, после чего родители немедленно зачинают следующих, — вот жизнь крепостного крестьянина".

Мишле сравнивает общины сербов и черногорцев с русской общиной. Если первые для него — пример героической борьбы тех, "кто защищает Европу от варваров и стоит в авангарде борцов за свободу" (историк имеет в виду сербов и черногорцев, боровшихся с Османской империей. — Прим. авт.), то российский коммунизм совсем иной, противоположный: "Как далеко до него другому коммунизму — бессознательному, врожденному, праздному, в котором пребывают, словно в спячке, все те, кто привык жить стаей, в ком еще не проснулся индивид". Русские, по словам Мишле, живут как "моллюски на дне морском; так живут многие дикие племена на далеких островах; поднимемся ступенькой выше, и мы увидим, что точно так же живет беспечный русский крестьянин. Он спит в лоне общины, как дитя в утробе матери".

Даже семья в России — не семья, считает Мишле: "Разве жена здесь принадлежит мужу? Нет, прежде всего она принадлежит помещику. Она рожает ребенка — как знать, от кого?" В России и община — не община: "С первого взгляда может показаться, что перед нами маленькая патриархальная республика, в которой царит свобода. Но присмотритесь внимательнее, и вы поймете, что перед вами всего-навсего жалкие рабы, которые вольны лишь делить между собой тяготы рабского труда".

В общине — зародыш смерти и бесплодности. Человек без всякого чувства ответственности, опирающийся на общину, будто остается в детском состоянии. Русские в ужасе от собственности. А те, что становятся собственниками, быстро возвращаются к общине. Собственник разоряется; общинник не может разориться, потому что у него ничего нет. Свободным крестьянам еще тяжелее, поэтому никто не стремится к свободе.

Помещик — вроде бы отец крестьянам, но на деле — жестокий царек, управляющий своей деревней более деспотично, чем император из Петербурга — всей страной. Правительство хуже любого барина. Оно, считает Мишле, состоит из самых лживых людей, какие только встречаются в империи лжи. Оно именует себя русским, по сути же остается немецким. В правительстве сидят люди, не знающие российской жизни, чуждые русским нравам и русскому духу, всегда готовые надругаться над кротким и легкомысленным русским народом, извратить его исконные похвальные свойства. Церковь только называется церковью, являясь частью государственной машины, в ней — все от материи и ничего — от духа. Священник — не кто иной, как чиновник. Император — "самый лживый из всех лживых русских, верховный лгун, царящий над всеми прочими лгунами".

Итак, ложь в России — абсолютно во всем. "Ложь — в общине, которую следовало бы назвать мнимой общиной. Ложь — в помещике, священнике и царе. Крещендо обманов, мнимостей, иллюзий!" Ложь — основа внешней политики России и ее оружие против Европы.

Россия — царство фасадов, иллюзия и ложь, и император это прекрасно знает: "Каждый день император убеждается, что его громадная власть — не более чем иллюзия, что его могущество — не что иное, как бессилие; жизнь напоминает ему об этом безжалостно и едва ли не насмешливо <...> Земного бога обманывают, обворовывают, осмеивают и оскорбляют!" Однако, отмечает Мишле, "постоянства нет даже в обмане <...> Так живет эта непостоянная держава".

Главный же вывод Мишле таков: "Восхитительно точное определение было дано России, этой разрушительной силе, этому ледяному яду, который она медленно разносила и который ослабляет жизненные силы, парализует будущие жертвы, лишая их всякой защиты: "Россия — это холера".

РУСОФОБСКАЯ ПРОПАГАНДА

По окончании Крымской войны отношения между Россией и европейскими державами быстро восстанавливаются. Император Наполеон III, взявший курс на примирение и тесное сотрудничество с Россией, видел в ней влиятельного союзника в игре против Австрии, а также противовес чрезмерно усилившейся Великобритании.

Изменению взгляда на Россию способствовали и перемены в ее внутренней жизни, в первую очередь реформы императора Александра II. Эта "революция сверху" способствовала тому, что Россию начинают воспринимать как европейскую державу, и разрыв между ней и Западом начинает резко сокращаться. Для тех же, кто был разочарован в западной цивилизации, архаичное сельское русское общество казалось оазисом "славянской души", духовного начала, быстро исчезающего в индустриальном и городском мире Европы.

Однако Запад никогда не был единым целым. И, скажем, англо-французская Европа и австро-германская ее часть смотрели в то время на Россию по-разному. Если для либеральной Европы Россия являлась не более чем предметом исследования, то отношение европейских левых было весьма двусмысленным: социалисты ненавидели российское самодержавие, но в то же время надеялись, что в России мог разгореться большой революционный пожар, который ее бы ослабил.

Однако ожидавшееся сближение России и Европы не состоялось, и антирусскую волну в очередной раз спровоцировал польский вопрос. Вторая империя унаследовала от прежних режимов устойчивые полонофильские настроения, и Наполеон III был вынужден считаться с ними в еще большей степени, чем король Луи-Филипп Орлеанский. В то же время Наполеон III, как и его дядя, был прагматиком и своей главной задачей считал не помощь полякам, а освобождение Франции от ненавистной Венской системы. Так европейцы воспринимали ситуацию и прежде, Польша была для них лишь разменной монетой в европейской политике и в отношениях с Россией. Однако фактор общественного мнения сбрасывать со счетов было нельзя.

В 1860–1861 годах в царстве Польском развернулось широкое общественное движение, на почве патриотического подъема возродились надежды шляхты. 8 апреля 1861 года во время очередной демонстрации в Варшаве российские войска открыли огонь по ее участникам. Похороны пяти погибших превратились в манифестацию и вызвали волну солидарности в Европе. Молебны в память о погибших прошли в Париже, Лондоне, Брюсселе, Стамбуле, а польские диаспоры усилили нападки на Россию.

Французский живописец Тони Роберт Флери написал на эту тему большую картину. Как отмечал историк консервативного толка, издатель, автор большинства статей журнала патриотического направления "Домашняя беседа" Виктор Ипатьевич Аскоченский, художник изобразил этот сюжет "совершенно в искаженном виде и в самом благоприятном для мятежников, представленных страждущими невинностями и беззащитными жертвами мнимого зверства". Вот как Аскоченский описывал это полотно: "Картина изображает Варшаву, объятую пламенем; на улицах толпы народа, молящегося Богу в самых патетических позах, со слезами умиления на глазах, с руками, поднятыми к небу. На первом плане русские солдаты прикалывают штыками молящихся стариков, жен и детей; вдали виден дым пушечных выстрелов; и среди молящейся толпы падают раненые и валяются убитые юноши и девицы. Словом, картина представляет беззащитный город, взятый приступом дикими ордами Аттилы или Чингисхана, жители которого обречены поголовно на смерть". Как отмечал русский публицист, картина Флери была выставлена в Париже в одном из лучших магазинов, на самом бойком месте и привлекала "огромные массы парижан, которые плачут об участи Польши, проклинают Россию и, конечно, от души верят в ужасное варварство русских".

Польская эмиграция не могла остаться равнодушной к работе Флери. Один из поляков написал стихи в честь художника, тут же переведенные на французский язык и опубликованные. На обложке была изображена иллюстрация со знаменами и названиями всех территорий, о присоединении которых мечтали поляки: Русь Белая, Русь Червонная, Русь Черная, Волынь, Подолия, Смоленск, Жмудь, Украина. Подпись к ней гласила: "Тони Роберту Флери от эмиграции польской за патриотическую картину — Варшава 8 апреля 1861 года". Эти стихи раздавались парижанам бесплатно или продавались по очень невысокой цене и таким образом, как отмечал Аскоченский, антирусская пропаганда распространялась очень быстро.

"МУЧЕНИЦА ПОЛЬША" И "ЛЮДОЕД" РОССИЯ

22 января 1863 года в Варшаве вспыхнуло восстание. Европа снова живо откликнулась на события в Польше. Мишле написал сборник статей под названием "Мученица Польша". В этих текстах он немного смягчает свои прежние взгляды, называя главной чертой русской души страдание, а главным признаком русского человека — "разбитое сердце".

Однако по отношению к России как таковой его позиция не меняется. Если Польше Мишле предсказывает великое будущее, то будущее России, по его словам, — это смерть: "Жестокий Петр Великий создал империю, убив нацию". Россия — это не только смерть, это бесконечный террор, а император Николай I, убеждает читателя Мишле, возомнил себя Иваном Грозным. Более того, Россия постоянно живет "в 1793 году", считает Мишле, имея в виду якобинский террор в годы Французской революции: "Россия может убить за один взгляд. Несчастье тому, кто видит!" Он снова возвращается к своему старому диагнозу: "Россия — это холера". Но теперь у него появляется еще один образ: Россия — это людоед, желающий поглотить всю Европу.

При этом Россия, по словам Мишле, остается неизменной, перемены в личности правителя ничего не меняют, система остается той же, как и просчитанная жестокость народа: "Слепой, дикий, необузданный, он грабит, убивает, сжигает. Таким он был во время бесчинств в Варшаве, таким он был в марте 1863 года. Если там и был какой-нибудь благородный офицер, в целом это ничего не меняет". Но дальше историк, точнее, публицист Мишле ставит вопрос о военной силе России и делает вывод, что Россия — это колосс на глиняных ногах: "Никакой серьезной армии или администрации не существует", — подчеркивает он и приводит в качестве примера неслаженные действия русской администрации в годы Крымской войны.

Набиравший силу панславизм он также оценивает скептично, подчеркивая, что "из России, из ее византийско-монгольского Кремля, хотели сделать святую из святых славянского мира". Саму идею панславизма он именует смешной: "Какая смешная идея — подчинить высшие племена этой великой расы (поляков, сербов, богемцев и т.д.), эти поэтические страны, овеянные в Европе такой славой, финно-татарскому племени, у которого славянская кровь (под монголами и немцами) отчаянно разбавлена!" По словам Мишле, все славянские народы, с которыми соприкасается Россия, становятся бесплодными и униженными. Он предостерегает, что то же самое произойдет с восточными народами, если Россия обратит свой взор на них. Русские мученики для него — это исключительно Герцен и Бакунин, и все его симпатии на стороне Польши: "Польша — это сердце Севера". Более того, Польша для Мишле — это Франция.

В этом же сборнике был опубликован цикл статей под названием "Мученики России". Для Мишле "мученики" — это не все русские, а только русские оппозиционеры, противники власти. В целом же Россия — это апофеоз смерти: "Политическая жизнь? Уничтожена. Литературная жизнь? Уничтожена".

МЕТАМОРФОЗЫ ЖЮЛЯ МИШЛЕ

Прошло десять лет после восстания в Польше. Для Франции ситуация кардинально изменилась. Франко-прусская (или, как ее сейчас именуют, Франко-германская) война 1870–1871 годов окончилась поражением и национальным унижением Франции. Мощная Германская империя вновь запугивает Францию, и обессиленная Третья республика ищет помощи у... России.

А что же романтик Жюль Мишле? Рациональный француз быстро перестроился. В своей "Истории XIX века", опубликованной в 1872–1875 годах, описывая Наполеоновские войны и Русскую кампанию Наполеона, он уже не позволяет себе пропагандистских выпадов. Здесь не встретишь слов о том, что русские — это не люди, а моллюски на дне морском, как и о том, что Россия — это холера и ложь.

Теперь в работе Мишле Россия предстает великой державой, достойной победить Наполеона, и именно Наполеон Бонапарт описывается как величайший лжец. И теперь уже даже крестьянская община — это не смерть, как Мишле писал о том в "Демократических легендах Севера". Крестьяне вовсе не ведут растительную жизнь, они желают освобождения, но только с землей; они следуют своим традициям, чтут своих святых. И Наполеону "оказалось делом крайне трудным вести французскую армию в стране не фанатичного ханжества, как Испания, но сильно подчиненной местному культу".

Таковы они, метаморфозы французской души. Изменилась политическая конъюнктура, ухудшилось международное положение Франции, и страстный романтик и пропагандист Жюль Мишле, буквально на физиологическом уровне ненавидевший Россию и русских, превратился в уравновешенного, рационального и вполне объективного историка, "забывшего" о своих текстах 1850–1860-х годов.

В России книги Жюля Мишле активно издавались начиная с XIX столетия, а в 2022 году впервые на русском языке в шести томах было опубликовано полное комментированное издание его "Истории Французской революции".