Актуальные исследования современных историков. Ю.А. Борисёнок

Уровень разработки проблемы в отечественной исторической науке.

Неизменно ключевой для российской истории вопрос формирования территории государства, в том числе, в важнейший для завершения этого процесса период с конца XVIII века по середину ХХ столетия (логичным рубежом здесь являются геополитические изменения по итогам Второй мировой войны, получившие оформление на международно-правовом уровне), достаточно редко разрабатывался комплексно и тем более в совокупности с учетом как имперского, так и советского наследия. Исследовательская задача исключительно масштабна, учитывая обширную площадь Российской империи, которую известный русский геодезист и картограф родом с Полтавщины генерал от инфантерии Иван Афанасьевич Стрельбицкий (1828–1900) оценивал в 1889 году, т.е. по завершении процессов приращения территории в позднеимперскую эпоху, в 22 430 004 квадратных километров. [1] Практически ту же цифру приводят в отношении площади послевоенного Советского Союза – 22,4 млн квадратных километров.

При всем достаточном обилии локальных и узкопрофильных исследований, имеющих отношение к этой широкой теме, нельзя не отметить то примечательное обстоятельство, что «первым обобщающим трудом по истории заселения и освоения русским, украинским и белорусским народами пространств Евразии» стала завершенная к началу 1930-х годов фундаментальная монография известного историка, в течение нескольких лет занимавшего пост ректора Императорского Московского университета Матвея Кузьмича Любавского (1860–1936) «Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века». Книга была закончена, но не издана: ее автор считался «буржуазным историком», в 1930 году был арестован по «академическому делу», затем лишен звания академика АН СССР и отправлен на пять лет в ссылку в Уфу. Монография была опубликована спустя 60 лет после смерти Любавского в 1996 году, не утратив к тому времени многих значимых черт своей научной актуальности. По мнению публикаторов текста, «привлечение огромного массива источников, обобщение многочисленных работ по истории освоения отдельных земель, данных антропологии, этнографии, археологии, географии, геологии России позволили автору выполнить исследование, которое безусловно должно быть отнесено к выдающимся явлениям отечественной историографии». [2]

Стоит отметить, что обобщающее исследование М.К. Любавского не коснулось западных окраин Российской империи в части земель, присоединенных в конце XVIII века в результате трех разделов Речи Посполитой: историк был приверженцем концепции «триединой русской нации» и исключал эти земли из процесса «русской колонизации». Завершающая же книгу глава о присоединении прибалтийских территорий содержит оценки, отражающие геополитические реалии, сформировавшиеся по итогам Первой мировой войны и ухода с исторической сцены Российской империи: «По Ништадскому договору 1721 года Россия приобрела не только Ингерманландию, но и Эстляндию и Лифляндию. Области эти имели достаточное население, верхние слои которого составляли немцы и частью шведы (в Эстляндии), а массу – финское племя эстов и литовское племя латышей. Для русской колонизации здесь было уже мало места. Русский элемент в этом крае скопился главным образом в городах (более всего в Риге и Ревеле) в лице чиновников, купцов и лиц разных свободных профессий. Эстляндия и Лифляндия, подобно другим завоеванным на западе областям — Курляндии, Литве и Польше, не сделались поэтому прочным достоянием русского народа, неотъемлемыми частями национальной территории». [3]

Представление о Прибалтике как об «отъемлемой части» имперского пространства представляется с позиций современных знаний об имперском периоде отечественной истории излишне пессимистичным. Вовлеченность региона в общегосударственную экономическую и социальную деятельность в начале ХХ века было достаточно заметным, а символом этой вовлеченности стала Рига как один из крупнейших городов Российской империи с населением, согласно первой всероссийской переписи населения 1897 года, 282 943 человека (что больше населения тогдашнего Киева, составлявшего 247 432 человека). [4]

Характерно, что прямых последователей у М.К. Любавского по части создания всеобъемлющего исследования процессов формирования и функционирования государственной территории до сих пор так и не появилось. Разработка темы, подобно руслу большой реки в ее устье, достаточно логично распадается на ряд более узких участков, посильных отдельным ученым или небольшим творческим коллективам историков. При этом важным достижением российской историографии к началу 2020-х годов можно назвать наличие четкого представления о закономерностях указанного процесса, которые, и это особенно важно подчеркнуть, не разделены традиционным для советского времени ограничителем на «дооктябрьский» и «послеоктябрьский» периоды. Эти закономерности в общих чертах были изложены, в частности, 20 мая 2023 года в выступлении директора Института российской истории РАН доктора исторических наук Ю.А. Петрова на заседании Совета по межнациональным отношениям при Президенте Российской Федерации.

Так, было особо отмечено, что «процесс превращения небольшого Московского княжества в могущественную евразийскую державу, которая раскинулась от Балтики до Тихого океана, – этот процесс занял несколько столетий и сопровождался присоединением к России множества новых территорий, населенных различными этносами. Постепенно складывалась централизованная держава, которая, расширяясь по Евроазиатскому континенту, обретала свою идентичность, тот неповторимый генетический код, который отличает нашу страну и на современном этапе… Россию всегда отличала особая роль государства в жизни общества. Лишь при сильной государственной власти страна могла осваивать и сохранять свою территорию, получала возможность успешно обороняться от врагов и развиваться. И неслучайно наиболее благоприятные периоды в нашей истории совпадали с усилением государственных структур, а их ослабление, напротив, приводило к территориальным претензиям со стороны соседей, политическим кризисам и дезорганизации всей жизни в стране вплоть до угрозы ее распада и потери независимости, как то случалось в моменты революционных кризисов». [5]

Далее Ю.А. Петров отметил отторжение российским историческим сообществом традиционной западной мифологии о «вековой экспансии» российского и советского государства: «За рубежом и сегодня существует стремление представлять Россию – и до 1917 года, Российскую империю, и Советский Союз – преимущественно в роли «оккупанта» и «колонизатора», который якобы эксплуатировал в своих имперских интересах ресурсы национальных регионов и препятствовал развитию государственности и культуры этих народов. Эти русофобские тенденции особенно сильны сейчас в странах Запада, которые по-прежнему выдвигают тезис о якобы об извечной агрессивности нашей страны. Однако попытки представить Российскую державу и ее наследника, Советский Союз, как некую «империю зла», которая якобы отличается от других государств какой-то особой повышенной агрессивностью, эти попытки не выдерживают научной критики». [6]

Среди указанных закономерностей выделяются и механизмы присоединения новых территорий к российскому и советскому государству: «Российские историки не приемлют и трактовку политики России по отношению к присоединённым народам как политики колониальной и, соответственно, не считают время их пребывания в составе Российской державы колониальным периодом. Новые земли, как правило, присоединялись к России в связи с необходимостью обезопасить себя от вражеских вторжений, стремлением вернуть себе ранее отторгнутые соседними государствами земли, задачей прорвать экономическую блокаду, отвоевать себе свободный выход к морям, без которого невозможно нормальное развитие страны. Россия никогда бы не стала не то что мировым, ведущим, но даже просто полноценным самостоятельным государством, если бы не обезопасила свои жизненно важные районы от агрессивных соседей». [7]

Объективными и обоснованными представляются отмеченные Ю.А. Петровым устойчивые тенденции отношений между государственным ядром и периферийными регионами в условиях многоэтничности последних, опровергающие широко известный, но политически спекулятивный тезис о «тюрьме народов»: «Россия не была, конечно, колониальной империей, и, в отличие от морских классических империй Запада, отношения между центром и национальными регионами строились у нас на принципиально иной основе, нежели отношения между метрополией и колониями.

Важнейшей особенностью Российской империи являлось положение государствообразующего этноса… русские не имели каких-либо преимущественных прав перед другими народами и в стране господствовала атмосфера национальной и религиозной терпимости. Эта атмосфера складывалась и благодаря гибкой политике правительства, но также и менталитету русского народа. Многие наблюдатели, в том числе иностранные, отмечали, что русские в массе своей были чужды национальному высокомерию и кичливости, свойственным западным нациям.

Опыт мировой истории показал, что одним из существенных признаков ведущих мировых держав является их полиэтничность. И этот опыт дал многочисленные примеры противостояния и даже столкновения разных этнических групп, но он в то же время показал и возможность адаптации национальных образований, их взаимодействия и конструктивного сотрудничества. Во многом этот позитивный опыт основан на материале истории нашей, Российской державы…

При всех различиях наших народов между собой в России известны лишь единичные случаи сепаратистских выступлений. Их практически не было, если не считать периода революционных кризисов. В нашем государстве сложилась особая система отношений центра и национальных окраин. Этой системе были присущи алгоритмы взаимной адаптации множества народов и друг к другу, и к государству в целом. Российское государство, одним словом, было не пресловутой «тюрьмой народов», а фактором, объединяющим и сохраняющим эти народы». [8]

С приведенными выше тезисами стоит безусловно согласиться, это существенный шаг вперед по сравнению с историографической ситуацией конца 1980-х – 2000-х годов, когда в отечественной исторической науке были сильны воздействия зарубежных воззрений на российскую историю с набором соответствующих стереотипов различной степени новизны. В 2016 году известный современный специалист по российской истории XVIII столетия А.Б. Каменский справедливо отметил, что давно существует «сфера острого идейного противостояния тех, кто рассматривает процесс расширения Московского княжества, а затем и Российской империи в контексте естественной колонизации, обусловленной в первую очередь экономическими факторами, стремлением утвердиться на международной арене и обеспечить безопасность страны, и тех, кто характеризует этот процесс исключительно как проявление агрессии и экспансии. За небольшими исключениями первое направление представлено преимущественно российскими историками, а второе – зарубежными. Историческая наука, как известно, участвует в формировании массовых представлений о прошлом и одновременно является их отражением. В массовом же сознании россиян своя политика всегда виделась в основном оборонительной и безусловно «справедливой». Не случайно в нашей общественной мысли, воспринимавшей территориальное расширение России и ее военные победы как нечто «по умолчанию» позитивное, дискуссии по этой теме практически отсутствуют… По тем же причинам оказались мало изучены идеологические основания внешней политики России, идеи и представления, которыми руководствовались ее творцы. В полной мере это относится и к истории зарождения и формирования концепции «собирания русских земель». Она не стала предметом специального исследования и воспринимается как исторический факт, не вызывающий сомнения». [9]