Русское военное дело до и после монголов. Часть 3: Как пригодилось наследие Орды

Часть 1. На какую Русь напала Орда

Часть 2: Взлёт на холмы истории

Со временем Улус Джучи ослаб и распался. На арену вышли новые игроки, в том числе, нарождающееся Московское государство. Каким же встретило XV век русское военное дело?

В старых ритмах

На первый взгляд, ничего не изменилось: первая половина-середина нового столетия, невзирая на тектонические сдвиги в экономике и политике, даёт нам картину, качественно мало отличимую от того, что мы видели в XIII-XIV столетиях. На поле боя выходят всё те же княжеские дворы. Как прежде, их формируют семейственные воинские корпорации профессионалов рыцарей. Конечно, теперь они противостояли степным воинам, которые больше не представляли из себя несокрушимой силы единой Орды, а значит, с ними можно и нужно было бороться.

Всё большее значение приобретают контингенты легкоконных стрелков, которые поставляют служилые татары или прямые союзники, например, из Казани, или, позже, из Касимовского ханства. Но разве в половецкие времена наши прадеды не пользовались услугами «своих поганых», а то и союзных половцев? Разве крестоносцы не бросали в бой контингенты туркополов, а испанские идальго – отряды хинете? Всё устраивалось аналогично, без изменения определяющего качества.

Подобная ситуация не должна удивлять. Массивные процессы в базисе протекают небыстро, небыстрой оказывается и реакция надстроечного элемента, в том числе – армии.

Главным действующим лицом боевых столкновений в ходе гражданской войны «за Московское наследство», драк с ордынцами, столкновений с ливонскими феодалами – это знакомые нам малочисленные рыцарские дружины.

Типичным княжеским двором можно считать дружину князя Александра Чарторыйского, который в 1461 году покинул Псков, отказавшись присягать Василию II. Он увёл с собой «двора его кованой рати боевых людеи 300 человекъ, опричь кошовых»[1]. Несколько ранее, в 1426 году, Псков собрал 400 конных бойцов для столкновения с литовскими войсками Витовта под Опочкой, а передовой отряд состоял всего из 50 человек[2]. В 1410 году нижегородцы и ордынцы взяли столичный Владимир, имея по 150 бойцов. Бой на реке Нарове 1447 года между новгородцами и ливонцами включил в себя судовую рать не более 50 ладей, т.е. около 2000 воинов, что результировалось потерями в 140 убитых у ливонской стороны. Русские летописи говорят о 84 пленных, что указывает на ничтожную численность сражавшихся вообще.

Судьбоносный разгром Василия II под Суздалем в бою с ордынцами при Спас-Ефимиевском монастыре постиг войско великого князя менее 1000 воинов, плюс резерв в 500 бойцов против 3500 татар. А ведь в поход выступил двор великого князя с дружинами трёх вассальных князей Ивана Можайского, Михаила Верейского, Василия Серпуховского и городовой полк Владимира!

Примеры такого рода можно множить.

Не только пушки

Серьёзным новшеством стало повсеместное внедрение артиллерии. Технический прогресс не стоял на месте, и осадная война претерпела колоссальные изменения по сравнению с классическим средневековьем. Однако полевая, выборная рать, говоря языком XVI-XVII веков, наглядно демонстрировала крайнюю слабость раннефеодальной системы мобилизации, что была основана на безусловном владении аллодом.

Редчайшие военные мероприятия на крайне недолгое время собирают более крупные армии. Куликовская битва, битва на Ворскле, Грюнвальдское сражение – это контингенты от 5-6 до 15-20 тысяч человек.

Понятно, что крупное государство подобными силами удерживаться от внешних угроз и внутренних смут не в состоянии. Встала необходимость в неких адаптационных механизмах.

Несмотря на значительно возросшее благосостояние Московского государства, несмотря на его колоссальные размеры, а значит, и материальную базу, – это всё ещё обычное феодальное образование с господством натурального хозяйства, а значит, крайне размытой экономикой. То есть нанимать и содержать за государственный счёт воинские контингенты более значительные, чем мы описали выше, было затруднительно, а то и напрямую невозможно.

Но противоречие состояло в том, что объективные центростремительные процессы диктовали новые требования. Страна разрасталась. Её нужно было защищать. Нужно было большее войско. В то же время страна оставалась достаточно бедной и малонаселённой (по сравнению с Западной Европой), чтобы такое войско себе позволить.

Утро помещика

Рецепт был найден. Рецепт, отработанный в Западной Европе ещё в X-XI веках.

Начинается формирование воинского сословия нового типа. Вчерашний дружинник, ранее кормившийся от руки боярина или князя, помещался на землю – ему в условное кормление выделялась деревня, или, реже, несколько деревень. Крестьяне кормили и снаряжали воина и его боевых слуг – послужильцев, обеспечивали боевых коней. Взамен сын боярский, дворянин, превращённый в помещика, обязан был службой – точно как европейский рыцарь классического средневековья.

Кстати, «дети боярские» и «дворяне» – очень говорящий термин. Это отголосок старого аллодального устройства воинских корпораций. Первые – бывшие члены боярских контингентов, вторые – княжеские министериалы, отныне испомещённые на землю. По сути, войско было поставлено на самообеспечение, включившись в общий порядок экономики феодального натурального хозяйства. Князья и большие бояре смогли устраниться от непосредственного содержания значительной массы воинства, обменяв их службу и верность на натуральный продукт – труд крестьян на земле.

Расширение воинского сословия включило на некоторое время социальные лифты, во-первых. Во-вторых, позволило увеличивать прослойку потомственных воинов за счёт естественного прироста населения. Это позитивный, созидательный момент.

Но вместе с ним родилось его отрицание.

Первая тенденция – это глубочайшее противоречие между детьми боярскими и самими боярами. Фактически они являлись членами единой аристократической корпорации – правящего класса феодальных эксплуататоров. В Европе (при идеальной схеме) рядовой рыцарь достаточно быстро стал фигурой, равной и графу, и герцогу, и даже королю, который, после принятия воинского посвящения, становился всё тем же рыцарем – первым среди равных.

Но реальность Русской равнины при схожих вводных дала совершенно иной результат. Консолидированный крестьянский налог всего Московского княжества составлял очень значительный ресурс. Но относительно редкое население, малая плодородность земель и суровый климат обуславливали низкую продуктивность каждого хозяйства в отдельности. То есть русский рыцарь в среднем получал крайне скудное содержание и доход, причём практически без шансов на изменение ситуации.

Что такое деревня XV-XVI веков? Три-пять дворов. Несколько больше, чем в XII-XIII столетии, с большей продуктивностью, но не принципиально. Весь прибавочный продукт, отходивший на содержание рыцаря, оставался ничтожной величиной. Радоваться оставалось тому, что этот продукт вообще появился, о чём до XIV века и мечтать было нельзя! Но всё же скудость рядового дворянства явилась фактом.

Отсюда – абсолютная невозможность выслужиться, перейти в более высокий ранг. А значит, боярство – старинная родовая аристократия – оказалось на недосягаемом уровне для основной массы эксплуататорского сословия.

Хочешь воевать, умей крутиться

Из фактической бедности русского помещика происходит вторая тенденция, имевшая колоссальную значимость для военного дела вообще. Малообеспеченный воин вынужден был «как-то крутиться», обеспечивая себя вооружением, без которого невозможна была конная служба.

Но старое, традиционное ещё для XIV – первой половины XV века снаряжение рыцарского типа стоило просто фантастических денег. Закованный в броню дружинник – это чешуйчатый доспех, глубокий шлем с кольчужной бармицей, стальные наручи, зачастую, кольчужные чулки – масса специально выделанной, качественной стали, которая сама по себе была драгоценностью.

Русь не имела собственных источников высокосортной руды вплоть до освоения Уральских месторождений в XVII-XVIII столетиях. Работать приходилось с экспортным, то есть дорогостоящим железом или собственными болотными рудами. Последние давали пригодный материал лишь после чудовищно трудоёмкого и нетехнологичного процесса обработки, то есть, тоже стоили дорого.

Но, даже обзаведясь полным доспехом, помещик вставал перед проблемой покупки коня. Боевая лошадь, способная долго выдерживать ход под весом всадника в рыцарском вооружении, – это не просто дорого. Наверное, стоимость такого «дестриэ» (крупного рыцарского коня) можно сравнить со стоимостью современного элитного авто, которое и ныне доступно исчезающему меньшинству. А ведь кроме коня требовалось ещё и глубокое и крупное рыцарское седло – ещё одна серьёзная трата.

Если собрать всё вместе, то потребная сумма денег являлась совершенно неподъёмной для трудового коллектива в 15-25 взрослых людей – крестьян. Более того, при незначительном увеличении княжеского двора или боярской дружины сумма оказывалась чрезмерной даже для высших аристократов, обеспечивающих своих людей!

Что же Москва получила из имеющегося тезиса-антитезы: увеличение войска – бедность каждого отдельного воина? Синтезом стал вполне очевидный выход: обратиться к опыту Улуса Джучи – ордынских соседей.

Лёгкий степной всадник главным оружием имел лук в саадачном наборе. То есть не имел главной задачи вступать в тяжёлый рукопашный бой грудь-в-грудь. Дистанционный маневренный бой требовал лёгкого снаряжения и даже допускал полное отсутствие защиты, по крайней мере, стальной.  Степняк в шёлковом халате и парчовой шапке, но вооружённый луком и саблей – это полноценная боевая единица, при умелой организации опасный любому противнику. Рыцарь без развитого доспеха – это труп.

Рыцарский бой – это столкновение плотных, идущих стремя в стремя, шеренг. Встречный копейный удар с последующей сечей на холодном оружии в условиях минимальной маневренности на индивидуальном уровне (а куда ты денешься в тесном строю?!) практически не оставлял шансов не только победить, но и просто выжить без весьма сложного комплекта защиты.

Переход помещика в конные лучники, с одной стороны, оставлял его в классе всадников – самой мобильной боевой силы средневековья. Так, помещик оставался полноценным воином, так как пехотинец в ту эпоху, если и считался бойцом, то однозначно неизмеримо низшего уровня. С другой – избавлял его от необходимости покупать полные латы, на которые у него просто не было средств, а значит, боевого рослого коня и очень дорогое рыцарское седло.

Дворянин мог снаряжаться в совершенно новый комплекс: тот или иной корпусной доспех. Как правило, кольчугу или новомодный панцирь – кольчугу из колец плоского сечения. Её мог заменять толстый стёганый кафтан – тягиляй. Щит и рыцарское копьё попросту ушли из широкого обихода. Наручи, поножи и даже шлем более не являлись обязательным атрибутом воина (об этом ниже). То есть их применение было желательным, но абсолютно не обязательным фактором.

Лёгкий доспех означал лёгкое татарское седло без высоких прямых лук. Лучный бой продиктовал совершенно иную, по сравнению с рыцарской, посадку. Короткие стремена и подтянутые вверх согнутые ноги, позволяли высоко вставать в седле и стрелять в любую сторону. Таким образом, стали не нужны и рыцарские шпоры, обязательные при глубокой посадке.

Мы видим, как объективные экономические подвижки привели к увеличению войска на относительно бедной экономической базе. И, как результат, к удешевлению каждого отдельного бойца. Единственное лёгкое снаряжение, которое Русь могла позаимствовать – это вооружение наших степных соседей.

Триумф степной тактики

Процесс был революционным и практически одномоментным.

Если при новгородско-московской войне в битве под Руссой 1456 года сошлись вполне узнаваемые рыцарские дружины (не считая казанских татар в московском войске), то уже дети и внуки этих людей в бою на Шелони 1471 года и в стоянии на Угре 1480 года – это совершенно иная военная сила. Место привычных дружинников в латах заняли не менее узнаваемые, но, на первый взгляд, абсолютно чужие фигуры, практически неотличимые от ордынцев.

И надо отчётливо понимать, что мы восприняли степное вооружение, а вместе с ней и тактику не потому, что старый «русский бой» и рыцарский доспех были плохи или морально устарели. Они стали попросту недоступны, быстро, практически единовременно для всей основной массы русского воинства. Так же это не было результатом волеизъявления единственного человека или группы людей. В средние века целенаправленная реформа таких масштабов была невозможна по чисто экономическим соображениям.

Невозможно было централизовано закупить снаряжение и коней на 10-15 тысяч бойцов. Невозможно было централизованно их обучать и содержать. Следовательно, невозможно было приказать воину сражаться иначе, чем он может себе позволить, иначе, чем он привык и обучен. Он сам обеспечивал себя тем, чем мог и воевал так, как мог. Сюзерен был в состоянии лишь воспользоваться его возможностями и умениями.

Почти мгновенная по историческим меркам трансформация рыцаря-дружинника в легкоконного стрелка – результат колоссального движения общественной материи почти трёхвековой протяжённости. Изменения климата, изменения структуры базового экономического населения, последовавшая в итоге новая агрикультура – именно они породили Московское царство, а вместе с ним и новый тип войска, более многочисленного, сражающегося в абсолютно иной парадигме.

Результаты «поместного верстания» при Иване III не замедлили сказаться. Конечно, испомещение дворян на землю было долгим и крайне неоднозначным процессом. Далеко не вся Русь сразу была охвачена поместной системой. Её распространение и конкретное оформление растянулись на шестьдесят-семьдесят лет.

Но уже в московско-литовской войне 1500-1503 годов действует армия в 12-15 тысяч человек, а на место генерального сражения при Ведроше прибывают корпуса Юрия Захарьина-Кошкина и Данилы Щени до 7-8 тысяч бойцов.

Сейчас эта цифра кажется ничтожной. Но только вдумайтесь: всего полвека прошло с тех пор, как отец Ивана III едва смог выставить на поле под Суздалем 1500 воинов! Тридцать четыре года после боя под Руссой, где до 700-800 новгородцев противостояли не более чем 500-600 москвичам и татарам!

Мы имеем дело не с количественным, но качественным изменением военного дела, прежде всего, в его основе – в системе мобилизации. Уже Смоленск в 1514 году штурмует армия около 12-14 тысяч бойцов, а в неудачной для Москвы битве на Орше сражается до 10-12 тысяч! Отныне войско становится инструментом не только тактического, но и стратегического уровня, просто в силу неизмеримо возросшей численности.

Мобилизация тысяч воинов могла позволить как устойчивую оборону значительной территории, так и вторжение с решительными целями. Всё это мы встречаем в предыдущую эпоху лишь в исключительных случаях, когда высшее напряжение сил всего Северо-Востока Руси в 1380 году смогло поставить в строй не более 10 тысяч дружинников, а скорее – куда меньше, да и то – на весьма короткий срок.

Русское войско стало фактором международной политики всеевропейского, а чуть позже – евразийского значения.

***

Таким образом, только скинув ордынское иго, русские приспособили к делу технологии военного строительства своего недавнего восточного противника. Но и западные образцы оставались востребованными. Об этом мы как раз и поговорим в заключительной части нашего повествования.