Образ России в исторической памяти Запада: константы и метаморфозы восприятия

Образ России, сформировавшийся в исторической политике1 и исторической памяти условного «Запада», является наглядным примером управления прошлым и использования социальных технологий не просто для формирования «удобного прошлого», которое позволяет объяснить «нужное настоящее» и сформировать ожидаемое будущее, но и для обоснования вполне конкретных политических задач и территориальных изменений и в целом для экономической, политической и территориальной экспансии Запада.

Кардинальные геополитические сдвиги и трансформация системы международных отношений ставят перед историческим сообществом важнейшие вопросы об ответственности историка, о социальных технологиях, которые используются в целях изменения восприятия истории, о формировании удобного и нужного образа прошлого. Интерпретация, оценка и «переформатирование» прошлого оказывают самое непосредственное воздействие на настоящее и программируют будущее.

«История всегда современна», – эта мысль была озвучена задолго до Жака Ле Гоффа и Бенедетто Кроче2 . В сложные, переломные моменты истории как обычным людям, так и исследователям свойственно обращаться к прошлому для поисков ответов на вопросы дня сегодняшнего3 . Например, именно такая ситуация сложилась в постреволюционной Франции начала XIX столетия, когда историки школы Реставрации обращались к истории Французской революции и Франции Старого порядка, для того чтобы понять перспективы постреволюционного развития общества. Так, известный французский политик и историк Франсуа Гизо (1787–1874), для которого история и политика были теснейшим образом взаимосвязаны, в 1821 году, в начале своего пути историка и общественного деятеля, в лекциях «О представительном правлении» поставил себе задачу: «сделать историю не только чистым исследованием, но практическим руководством к политическойдеятельности» [12, с. 221]. В предисловии 1857 года к «Очеркам по истории Франции» (первое издание вышло в 1823 году) он подчеркивал: «Если история помогает политике, то в еще большей степени политика служит истории. События настоящего освещают факты прош лого» [13, p. VI]1 .

Прошлое является весьма пластичной и управляемой конструкцией. В обществе формируются «удобные» варианты исторической памяти, в массовом историческом сознании создается нужный образ Другого, а история трактуется превратно. Манипулирование историческим прошлым, фальсификация истории и исторической правды – все это приводит к искажению идентичности, меняет психологию граждан, формирует совершенно новый тип личности и общества. Извращенно трактуемое историческое прошлое формирует «нужное», но фальсифицированное настоящее и будущее. Так, новая политика памяти, проводящаяся на территориях постсоветского пространства под контролем Запада, является полномасштабной реализацией современной концепции soft power. Как заявил президент Российской Федерации В.В. Путин, выступая на заседании Российского организационного комитета «Победа» 5 сентября 2023 года, «история стала использоваться как оружие идеологической борьбы, и нам необходим адекватный инструмент защиты, способный не только отражать, но и предотвращать всякие удары подобного рода» [14].

Итак, образ России в исторической памяти и исторической политике условного, или «коллективного» Запада статичен и неизменен на протяжении столетий, несмотря на смену названий нашего государства и политических режимов. По словам известного западного исследователя Анатоля Ливена2 , «традиции очень редко “изобретаются” – а если это происходит, то они обладают незначительной силой. Скорее, традиции представляют собой переформирование уже существующего культурного материала, зачастую глубоко укорененного в прошлом того или иного общества» [15].

Мы можем сколько угодно меняться, однако в коллективной памяти Запада остаемся вечной и неизменной Россией, при этом Россией воображаемой. Наиболее ярким олицетворением такого восприятия является, пожалуй, книга французского аристократа маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году», которая со времени ее публикации в 1843 году по сей день воспринимается на Западе как «вечная книга о вечной России».

В результате в постоянно меняющемся мире наша страна остается константой, а традиционный образ России, сформировавшийся в исторической памяти европейцев много столетий назад, всегда современен. Это объяснимо, ведь противоположный, порой отталкивающий образ Другого нужен для собственной идентификации. Более того, иногда формируется зависимость от такого негативного образа Другого (как в случае с определенной зависимостью США и Польши от созданного в этих странах негативного образа России). Мы нужны Западу как антиэталон и антиобраз, как антимир, антибытие и анти-Европа. Отталкиваясь от такого негативного образа, в западном сознании строился позитивный самообраз.

Бинарные оппозиции

Принцип бинарных оппозиций, основанный на противопоставлении и не подразумевающий равенства, является основным при конструировании идентичностей стран и народов. Этот принцип вырабатывается с помощью концептуальной пары Я – Другой, которая, в свою очередь, действует через целый набор пар: добро – зло, цивилизация – варварство, Запад – Восток1 , Европа – Азия, демократия – автократия, свобода – деспотизм и так далее2 .

Такой подход сформировался в эпоху открытия Московского государства, или «Моско вии» и сохраняется по сей день, а Россия с тех пор выступает для Запада в качестве конституирующего Другого. Соответственно, в России выискивали (и находили) черты, противопоставляющие ее Западу, при этом реальные свойства русского народа никак не влияли на его восприятие [19, c. 34]. Россия выступает онтологическим источником Зла в той же мере, в какой западный мир считает себя источником и воплощением Добра. В европейской культуре Другое традиционно представлялось враждебным и угрожающим, точно так же как со времен античности варварство являлось антиподом цивилизации [20, c. 12].

По словам современного отечественного исследователя О.Б. Неменского, столь яркий образ «антипода цивилизации» стал частью западного самосознания. Образ России в западной культуре, по мнению историка, сводится к следующему: «Россия – это большая страна, во всем обратная цивилизации, населенная рабским народом, нелюдьми, слепо подчиняющимися всевластным правителям, страна повсеместной жестокости и насилия, агрессивная в отношении всего остального мира, желающая его подчинить и уничтожить все доброе на земле, это Империя зла» [19, c. 40].

Амбивалентность образа России

Образ Другого3 формируется на основе мифов, стереотипов4 и представлений, которые не меняются на протяжении столетий. В то же время этот «джентльменский набор» не является статичным, поскольку он формируется, с одной стороны, на основе глубинных представлений, с другой стороны, коррелирует с современной ситуацией (при том, что «история всегда современна»). Соответственно, можно вести речь о нескольких «мифологических наборах», которые используются в зависимости от текущей политической и международной конъюнктуры. В результате наряду с представлениями о дикой, варварской и экспансионистской России (Московской Руси, Российской империи, Советском Союзе, Российской Федерации – принципиальной разницы тут нет) были и существуют представления о «загадочной русской душе», о России как надежде на будущее европейской цивилизации и оплоте традиционных ценностей1 . Более того, чтобы сделать логичной трансформацию перехода от одного образа к другому, была сформулирована концепция «культурного градиента».

Рассмотрим, как эти образы меняются. Итак, в моменты кризисов, конфликтов, противостояний в массовом сознании формируется откровенно русофобский2 образ нашей страны, и несмотря на то, что термин появляется в XIX столетии3 , мифологемы, на основе которых сформировались идеологемы русофобского образа, корнями уходят в глубь веков. Они таковы: русский народ не способен к самостоятельному правлению, поэтому русские не могут существовать без рабства; соответственно, власть в России всегда деспотична, а правитель России – неизменно тиран; русским имманентно присуще стремление к постоянной экспансии, усиленное так называемым православным мессианством, лежащим в основе «русского империализма»; русский народ с его рабской психологией является послушным орудием в руках деспотичной власти; русские не способны к восприятию ценностей европейской цивилизации, а могут лишь копировать ее внешние проявления; Россия – это царство тотальной лжи. При этом все названные компоненты взаимосвязаны.

Как отмечал известный американский исследователь восприятия России Мартин Малиа (1924–2004), Запад реагирует на Россию подобно «собаке Павлова». Неважно, красная это Россия, белая или какая-то еще, определяющими ее образ критериями являются деспотизм и шовинизм внутри страны, ведущие к империализму и экспансионизму на внешнеполитической арене [25, p. 6].

Общественный консенсус по отношению к образу России сформировался давно и транслируется из поколения в поколение на уровне массового сознания, науки, культуры, даже семьи, поскольку, наверное, на каждое поколение приходятся моменты противостояний и конфликтов в той или иной форме. Так, тема «русского варварства» и «жестокости русских» известна в Западной Европе начиная с «летучих листков» Ливонской войны (1558–1583) и Северной войны, когда Швеция Карла XII при поддержке Англии и Голландии вела кампанию очернения Петра I и России в целом1 . Наполеоновская пропаганда достигла потрясающих результатов в деле дегуманизации русских казаков, этих «варваров Севера», у которых «из человеческого только руки и ноги», более того, эти пропагандистские штампы из наполеоновской прессы перекочевали в научную литературу.

Современная ситуация дает не менее яркие примеры актуализации образа «русского варварства» и «русской жестокости». Западная пропаганда отрабатывает повестку, в том числе на территориях постсоветских республик, буквально дословно повторяя заявления многовековой давности, а современные западные исследователи транслируют стереотипы о «варварстве русских», глубоко укоренившиеся в коллективной памяти западных европейцев. Например, известный британский историк Энтони Бивор, автор ряда книг по истории Второй мировой войны, в интервью французскому изданию “Le Monde” от 11 декабря 2022 года пишет о жестокостях русских как свойствах национального характера: «Угнетение и кровь пронизывают русскую историю. Конечно, зверства совершались в Европе во время религиозных войн; но с эпохи Просвещения и с упором на концепцию человечности в девятнадцатом веке Запад избавился от этих обычаев. Не Россия» [27]. Аналогичную позицию озвучил американский политолог Элиот Коэн: «Варвары сражаются, потому что им нравится насилие. Они не только убивают и калечат – армии цивилизованных государств делают это постоянно, – но и из кожи вон лезут, чтобы причинять боль, пытать, насиловать и, прежде всего, унижать. Они радуются страданиям своих врагов» [28].

Столь же стабильно востребованной является тема «русского экспансионизма», которая начала активно транслироваться в Европе еще со времен Средневековья. Сначала русских обвиняли в «православном экспансионизме», трактуя через призму экспансионизма концепцию «Москва – Третий Рим», и этот подход перекочевал в ХХ столетие, не случайно в середине прошлого века английский социолог и культуролог Арнольд Тойнби отмечал, что «как под распятием, так и под серпом и молотом Россия – все еще “Святая Русь”, а Москва – все еще “Третий Рим”» [29, c. 174]. Потом на смену «православному экспансионизму» пришел светский экспансионизм и в качестве его идейного обоснования использовалась одна из самых известных русофобских фальшивок – так называемое Завещание Петра Великого, один из первых вариантов которого был составлен Ш.-Л. Лезюром, чиновником и историком Наполеона Бонапарта [30, p. 177–179]2 . К последующим версиям «Завещания» тоже приложили руку историки, в частности поляк Леонард Ходзько [31, p. 25–27]. Вся последующая внешняя политика российских правителей рассматривалась как реализация планов Петра I. И несмотря на то, что было известно, что Петр никакого завещания не оставил, а уже во второй половине XIX века появился ряд обоснованных статей, разоблачающих фальшивку, на этот документ продолжали ссылаться в моменты обострения международных отношений для подтверждения тезиса об извечном русском экспансионизме. Так было во время Крымской войны, в годы Первой мировой войны и по окончании Второй мировой войны; эта тема эксплуатировалась во время ввода советских войск в Афганистан, очень востребованной она является в современных условиях3 .

Во времена кризисов самого западного общества западные историки и пропагандисты с завидной регулярностью повторяют слова о «русской угрозе» и необходимости очередного крестового похода против России, об экзистенциальной борьбе Добра и Зла и необходимости объединения против «русской угрозы». В 1866 году известный французский историк Анри Мартен (1810–1883) писал: «Однако же в настоящее время нельзя более придумать никакого средства, которое помогло бы мирным путем принудить Московию занять свое законное, определенное природой место. Любые мечты о мирных переговорах суть химеры, о которых даже предосудительно говорить вслух. Культ грубой силы можно устранить только с помощью силы. Борьба между Россией и Европой неизбежна; русский народ может быть изменен только через его поражение в войне, и если Россия не будет побеждена, Европа погибнет. Все битвы между европейцами – это войны гражданские, вой на с московитами – это война с внешним врагом, война за существование» [33, p. 106].

Современные западные политики активно используют устойчивые исторические стереотипы для обоснования «экспансионистской» и «варварской» сущности нынешней России. Например, экс-министр иностранных дел и экс-глава канцелярии президента Польши и депутата Европарламента Анна Фотыга 27 января 2023 года заявила: «Будь она царской, советской или возглавляемой Путиным, Россия не изменилась за столетия. Она движима теми же имперскими инстинктами, повторяя одну и ту же схему: завоевание, геноцид, колонизация. Мы должны помнить, что даже когда Россию ошибочно считали стабилизирующей силой в Европе, это происходило за счет народов моего региона, а моя страна была разделена и оккупирована Россией. Уже тогда Москва планировала и дальше “идти на Запад”, экспортировать свою “стабилизацию” в XIX веке или свою революцию в XX веке. Вот почему с империализмом Москвы нужно покончить навсегда» [34]. Ей вторит премьер-министр Польши Дональд Туск, заявивший 22 января 2024 года в Киеве, что война между Украиной и Россией – это «борьба между добром и злом» [35].

Классический набор бинарных оппозиций, на которых строится восприятие России, озвучил Верховный представитель Европейского Союза по иностранным делам и политики безопасности Жозеп Боррель, выступая в украинской Раде в ходе своего визита на Украину 6–7 февраля 2024 года: «Россия остается империалистической державой, которая не может освободиться от колониального видения своей идентичности. Пока этот вопрос <…> не будет решен, она будет оставаться угрозой для всех своих соседей в Европе»; «быть демократическим и инклюзивным обществом – ваше самое большое преимущество перед лицом диктатуры Путина»; «это линия фронта между демократией и авторитарным правлением <…> это война в защиту суверенитета и территориальной целостности Украины, и это война в защиту принципов Устава ООН» [36].

Такие же параллели можно провести между заявлениями Наполеона Бонапарта и нынешнего президента Франции Эммануэля Макрона. Наполеон Бонапарт, ведя на о. Св. Елены свою последнюю битву, битву за историческую память, заявлял: «…это была война здравого смысла и подлинных интересов, война ради покоя и безопасности всех; она была исключительно ради мира и сохранения достигнутого – все это было ради европейскости и континентализма» [цит. по: 37, c. 637]. Э. Макрон, который из сторонника диалога с Россией весьма быстро превратился в главного западноевропейского ястреба, на экстренном саммите лидеров ЕС по Украине 26 февраля 2024 года заявил: «Мы как раз занимаемся здесь вопросами коллективной безопасности. Мы все едины в том, что не желаем войны с Россией. Мы намерены сохранить контроль над эскалацией ситуации, как мы это до сих пор делали на протяжении двух лет. Мы должны делать больше с помощью расширенного бюджета, поставок оружия и двусторонних соглашений, которые некоторые из нас уже подписали» [цит. по: 38].

Однако страхи перед сильной Россией вполне уживаются с взглядом на нее как на колосс на глиняных ногах, «царство фасадов», как назвал ее в своей книге «Россия в 1839 году» маркиз Астольф де Кюстин. Соответственно, бояться ее вовсе не стоит. Например, современный французский историк русского происхождения Жорж Соколофф сформулировал идею России как «бедной великой державы» [38]. А известный французский специалист по российской истории Элен Каррер д’Анкосс, являвшаяся бессменным секретарем Французской академии, в своей работе «Россия меж двух миров» отмечала, что «бедная великая держава» даже перестала быть великой державой, она стала просто бедной» [10, c. 8].

Как видим, западный взгляд на Россию в основе своей статичен на протяжении столетий. Меняются времена, но риторика остается традиционной. Однако при всей глобальной неизменности образ России конъюнктурно обусловлен и иногда может трансформироваться (при сохранении снисходительного взгляда через «оптику превосходства»). Это происходит в двух случаях. Во-первых, когда Россия нужна как союзник, партнер, и тогда она может восприниматься даже как спаситель. Примеры образа «России-спасительницы»: действия Российской империи на завершающем этапе Наполеоновских войн, особенно после вступления русской армии в Париж, когда парижан охватила буквально мода на все русское и «александромания», и даже образ «ужасных казаков» трансформировался в образ «друзей-врагов», как о том писал знаменитый поэт Пьер-Жан Беранже; период русско-французского союза конца XIX века, когда французы быстро превратили этот «брак по расчету» в «союз по любви»; действия стран Антанты в годы Первой мировой войны и действия стран антигитлеровской коалиции в годы Второй мировой (при сохранении взгляда на Россию как на конкурента, которого при первом случае надо ослабить (планы “Pike”, «Немыслимое», «Пинчер»).

Во-вторых, образ «России-врага» трансформируется, когда Россия слаба, никакой угрозы, ни реальной, ни мнимой, не представляет и является лишь объектом экспансии (то есть действует известная с эпохи XV столетия «колониальная оптика» восприятия). Пример: Россия образца 1990-х годов, когда на Западе был сформирован образ нашей страны, якобы вернувшейся в лоно европейской семьи и вставшей на путь демократии (отсюда необычайная до сих пор популярность среди западного обывателя М.С. Горбачева).

Теория «культурного градиента»

В качестве переходного мостика от пренебрежительно-высокомерного и враждебного взгляда и негативного образа России к взгляду снисходительно-доброжелательному используется теория «культурного градиента»1 . Ее истоки восходят к эпохе Просвещения, когда получают активное развитие концепты «русской угрозы» (Ш.Л. Монтескьё, Ж.-Ж. Руссо) и «русского миража» (Вольтер, Д. Дидро)2 . При этом если в эпоху Просвещения оценки петровских преобразований были неоднозначными, то неизменным оставалось фундаментальное неравенство субъекта и объекта, один из которых манипулировал другим. Поэтому вполне обоснованным представляется утверждение американского исследователя Ларри Вульфа о том, что разногласия между Вольтером и Руссо лишь подчеркивают, «что оба они оставались в рамках одного и того же восточноевропейского дискурса, дававшего им право свысока обращаться к объекту своих размышлений» [43, c. 523].

Формирующаяся в Западной Европе концепция «цивилизации» стала важной точкой отсчета, позволяющей приписать России подчиненность и второстепенное положение по отношению к Западу. Благодаря противопоставлению цивилизации и варварства Россию можно было назвать «отсталой», поместив, говоря словами Л. Вульфа, «в двусмысленном промежутке на шкале относительной развитости» [43, c. 522]. В конце XIX века на волне франко-русского сближения эти идеи развивал известный социолог и журналист Анатоль Леруа Больё. Его книгу «Империя царей и русские» называют порой «Библией русофилов», однако при всем стремлении автора понять Россию и при всем его доброжелательстве, некоторая снисходительность и поучительность присутствуют. Автор именовал Россию «царством пробелов», а ее историю – «негативной» в том плане, что ей многого недоставало, но верил в большой потенциал нашей страны при условии, если она будет прилежно учиться у Запада. По его словам, если «русская почва не была подготовлена для того, чтобы служить колыбелью европейской культуры, она замечательно пригодна для того, чтобы ею стать» [44, p. 57].

В ХХ столетии Мартин Малиа дал теоретическое обоснование этой концепции: «Моя основная мысль заключается в том, что не существовало и не существует Европы как однородного культурного целого, противостоящего России, что Европу следует изучать как целый ряд Sonderwege, “особых путей” (в том числе русского пути), которые образуют “градиент” – ступенчатый склон, спускающийся от Атлантики к Уралу» [45, c. 266].

Швейцарский политолог, общественный деятель и журналист Ги Меттан, автор книги «Запад – Россия: тысячелетняя война. История русофобии от Карла Великого до украинского кризиса», справедливо указывает на практический характер теории «культурного градиента»: в угоду конъюнктуре момента можно включать Россию в европейскую цивилизацию или исключать из нее. Когда Россия становится полезной, ее начинают считать частью сообщества «цивилизованных» государств, указывая на ее совместимость с Западом. Когда Россия воспринимается как угроза, теория градиента позволяет исключить ее из числа «цивилизованных» стран и вернуть в варварство «со всем арсеналом привычных клише: авторитаризмом, атавистическим экспансионизмом, этатизмом (государственничеством), ретроградным консерватизмом» [18, c. 232].

Такой подход весьма сближается с концепцией «учитель – ученик», и, в свою очередь, своими корнями уходит в эпоху Великих географических открытий и связан с синдромом «культурного наставника». Он очень рано проявился в отношении Московской Руси [46, c. 29–30], а потом был воспринят просветителями. Россия – это самая темная часть нецивилизованного мира, закоренелая в своем невежестве и имеющая особые проблемы для приобщения к цивилизации, но при должном желании учиться и она может приобщиться к европейским ценностям.

Как справедливо отмечает норвежский исследователь И. Нойманн, сама идея ученичества предполагает неравенство, в результате возникает неизбежный конфликт между принятием на себя роли «ученика» и сохранением представления о России как великой европейской державе, что предполагает наличие определенного равенства с другими европейскими государствами [47, c. 151]. Поэтому Запад сохраняет презрительновысокомерный или снисходительный взгляд, а Россия никогда не воспринимается как равный партнер.

Соотношение между знанием и образом

Что характерно, количество знаний о России никак не влияло на ее восприятие в сознании европейцев. К середине XIX столетия классический стереотипный образ России, никак не соотносившийся с Россией реальной, уже сформировался. Об этом в свое время очень точно написал Ф.М. Достоевский: «Если есть на свете страна, которая была бы для других, отдаленных или сопредельных с нею стран более неизвестною, неисследованною, более всех других стран непонятою и непонятною, то эта страна есть, бесспорно, Россия для западных соседей своих <…> Россия же вся открыта перед Европою, русские держат себя совершенно нараспашку перед европейцами, а между тем характер русского, может быть, даже еще слабее обрисован в сознании европейца, чем характер китайца или японца. Для Европы Россия – одна из загадок Сфинкса <…> В этом отношении даже Луна теперь исследована гораздо подробнее, чем Россия. По крайней мере, положительно известно, что там никто не живет, а про Россию знают, что в ней живут люди и даже русские люди, но какие люди? Это до сих пор загадка, хотя, впрочем, европейцы и уверены, что они нас давно постигли…» [48, c. 41].

По словам немецкой исследовательницы Шарлотты Краус, к этому времени «русский персонаж» создавался уже без усилий, поскольку коллективное воображение располагало всеми необходимыми для этого характеристиками. По ее словам, независимо от опыта автора, Россия и русские, представленные на страницах французской художественной литературы, значительно отличались от реальной России и ее жителей. В художественных текстах их создатели продолжали транслировать уже сформировавшиеся стереотипы, на которые никак не влиял рост знаний о России [49, p. 11, 391].

Поэтому авторы следовали завету Вольтера: «книги делаются из книг». И несмотря на то, что книги о России создавались самые разные, в том числе весьма доброжелательные, востребованными вплоть до конца XIX века и начала русско-французского сближения оказывались именно «страшные истории» о России. Книги с доброжелательным взглядом воспринимались как легковесные, пустословные, либо написанные на деньги русского правительства [см. 50].

Итак, взгляд на Другого не является объективным, он формируется в рамках политического мифа и создает нужный на тот момент образ Другого. Соответственно коллективная память целенаправленно конструируется в обществе, а ее творцы выполняют определенный политический заказ или следуют определенной «политической моде».

Творцы исторической памяти

«Творцами» исторической памяти и исторической политики могут выступать самые разные группы: политики, дипломаты, путешественники, писатели, публицисты, журналисты, историки. Зачастую эти люди совмещали несколько видов деятельности. История неотделима от мифотворчества. В отношении Другого авторы порой намеренно формировали или транслировали политические мифы, которые были идеологически заряжены и имели вполне конкретную цель. Английский политолог Кристофер Флад дает следующее определение политического мифа: «…идеологически маркированное повествование, претендующее на статус истинного представления о событиях прошлого, настоящего, прогнозируемого будущего и воспринятое социальной группой как верное в основных чертах» [17, c. 43]. В отличие от «священного» мифа, служащего религиозным целям, политический миф является инструментом идеологии, с помощью которого создается «нужный» или ожидаемый образ Другого.

В то же время политический миф, как и миф в обыденном понимании, – это метарассказ, то есть рассказ в рассказе, история в истории, когда одно событие вызывает в памяти другое, вплетается в целую цепь событий, отсылает к предыдущим эпохам. Как отмечает Ги Меттан, такая разветвленная сеть историй превращается в сагу, «гиперфикцию», порождает новую мифологию, однако герои мифов и образы остаются прежними, узнаваемыми. Смысл такого метарассказа – легитимировать официальную политику и построить общность через единение и коллективную самоидентификацию [18, c. 411–412]. Иначе говоря, с помощью мифа о России Запад конструирует и сохраняет собственную идентичность, и на этом мифотворчестве строится как историческая наука, так и реальная политика.

В XIX веке, времени активного развития СМИ, именно пресса и публицистика становятся основными каналами формирования общественного мнения, которое превращается в силу, влияющую на принимаемые политические решения. Более того, в это время историки и гуманитарии, журналисты и ученые выступали самыми настоящими «бойцами идеологического фронта», ведя реальные информационные войны, которые тогда называли журнальными [23, c. 289–330].

В это время «в моде» был, как правило, демонический образ России, который активно начал формироваться уже сразу по окончании Наполеоновских войн, после победы над общим врагом, прежде всего в английской, французской и польской общественнополитической мысли и публицистике. К середине 1830-х, на волне обострения Восточного вопроса и Польского восстания 1830–1831 годов можно говорить о русофобии как вполне оформившейся, весьма популярной и востребованной идеологии. Русофобия становится очень конвертируемой валютой и отлично продаваемым товаром, что наглядно проявилось к середине века, когда общественное мнение оказалось настолько заражено антирусскими идеями, что было готово к войне с Россией. Фактор общественного мнения сыграл немаловажную роль в том, что Франция и Великобритания вступили в Крымскую войну 1853–1856 годов.

Именно в годы Крымской войны прославленный французский историк-романтик Жюль Мишле (1789–1874), испытывая страстную любовь к Польше и столь же пылко, буквально на физиологическом уровне ненавидя Россию и русских, в «Демократических легендах Севера» сравнивает русских с моллюсками на дне морском, а Россию именует «холерой» [51, c. 288–309]. Правда, после Франко-германской войны 1870–1871 годов ситуация для Франции кардинально изменилась, и Мишле, будучи рациональным французом, быстро перестроился. В своей «Истории XIX века», опубликованной в 1872–1875 годах, описывая Наполеоновские войны и Русскую кампанию Наполеона, он уже не позволял себе подобных пропагандистских выпадов [52].

Можно вспомнить имя знаменитого польского поэта и политического публициста Адама Мицкевича (1798–1855). Как филолог и историк в 1840-х годах он читал лекции по истории славян в Коллеж де Франс. Как справедливо отмечает О.Б. Неменский, научного значения эти лекции не имели, однако стали крупным событием польского самосознания и польской национальной идеологии в XIX веке, а также важным источником информации французов по русскому и польскому вопросам [53, c. 52]. Соответственно, в нужном русле формировалось мировоззрение нации и ее историческая память.

Порой такие коллективные представления и сформировавшиеся мифы влияли на принимаемые политические и дипломатические решения. Так, традиционный взгляд на Россию как на «колосс на глиняных ногах», вероятно, стал для Великобритании одним из стимулов к развязыванию Крымской войны. Как отмечает В.В. Дегоев, «возможно, такая иллюзия, помимо прочего, стала для Англии дополнительным стимулом к развязыванию Крымской войны, накануне которой строились очень бодрые прогнозы относительно быстрой победы союзников и катастрофических итогов поражения Русской армии» [54, c. 38]. По окончании Второй мировой войны оказались очень востребованы книги Сигизмунда Герберштейна и маркиза де Кюстина, которые воспринимались как правдивые источники информации и по Советской России. Так, словенский историк Васко Симонити в послесловии к первому изданию «Записок о Московии» на словенском языке, опубликованному в 1951 году, писал: «Власть деспотического типа оставалась характерной чертой российской действительности на протяжении всех последующих столетий русской истории» [55, c. 252]. Более того, на этих трудах строилась и работа дипломатии, а дипломаты, казалось бы, должны исходить в своей деятельности не из мифических представлений и образов коллективной памяти, а из реальной ситуации, как, например, было в случае с книгой Кюстина. В 1946 году эта работа в очередной раз была переиздана во Франции, а в 1951-м появилось новое американское издание, предисловие к которому написал генераллейтенант Уолтер Беделл Смит, посол Соединенных Штатов в Советском Союзе в 1946– 1948 годах1 . Он отмечал: «Здесь мы встречаем красочные, драматичные и точные описания России и русских <...> Перед нами политические наблюдения столь проницательные и вневременные, что книга может быть названа лучшей работой, когда-либо написанной о Советском Союзе. С помощью этой книги мы можем оценить, до какой степени сталинский режим вращает стрелки часов назад в России» [56, p. 7]. По словам Смита, аналогии между Россией Николая I и Советским Союзом Сталина настолько поразительны, что нужно «ущипнуть себя, дабы не забыть, что Кюстин написал это сто лет назад» [56, p. 15].

От лица сотрудников американского посольства Смит даже заявил: «Я мог бы дословно позаимствовать многие страницы из его [Кюстина. – Н.Т.] “Записок” и, заменив имена и даты столетней давности на современные, отправить их в Государственный департамент как мои собственные официальные донесения» [56, p. 11]. В результате сочинение Кюстина стало восприниматься как вечная книга о вечной России. Как видим, даже высококвалифицированные дипломаты и специалисты в области разведки могли давать неверную оценку ситуации, составляя свои донесения, исходя из сложившихся стереотипов, мифов и образов России, которые сформировались в коллективной памяти и бытовали из поколения в поколение.

Поэтому современный образ России, транслируемый западной антироссийской пропагандой, весьма традиционен, а ряд современных западных исследователей лишь повторяют те пропагандистские клише, которые были озвучены их предшественниками, транслируя укоренившиеся в исторической памяти стереотипы о России как «империи зла». В качестве примера можно привести статьи Артура Шевалье, известного специалиста по революционной и наполеоновской эпохе, главного редактора издательства “Passé composé” «Вести переговоры с Владимиром Путиным – значит уступить методологии, запрещенной международным правом, то есть уступить подлости…» [57]. Можно вспомнить о статье в “Le Figaro” известнейшего наполеоноведа Пьера Бранда, которая удивила даже французских читателей. В этой статье автор подвергает ревизии историю франкороссийских отношений, развивая мысль о том, что это была череда постоянных предательств Франции со стороны России, а также о том, что русское «особое взаимопонимание» всегда было лишь опасной иллюзией, поскольку Россия была и есть империей, не имеющей понятия границ, но обладающей ненасытными амбициями [58]. Соответственно, о вкладе России в сохранение сильной Франции в 1814 году, о роли России в спасении Франции перед лицом франко-немецких военных тревог после Франко-германской войны, о действиях России в годы Первой мировой войны он и не вспоминает.

Россия в исторической политике Запада трактуется чаще всего в негативном аспекте как агрессор, завоеватель и т.д. В результате в массовом сознании намеренно формируется искаженный образ Другого, а история трактуется превратно. Коллективная память о Другом выстраивается с вполне определенной политической целью: формирование нужного образа Другого. Поэтому французы ничего не знают, например, о взятии русскими войсками Парижа в 1814 году, а американцы историю визита в США в 1863–1864 годах двух русских эскадр к берегам Нью-Йорка и Сан-Франциско воспринимают в зависимости от климата в двусторонних отношениях [59, c. 783], и таких примеров можно приводить множество, особенно из истории памяти о Второй мировой войне и роли в ней Советского Союза.

Битва за историю – битва не только за умы, но и за территории

Цель манипуляций с исторической памятью заключается не только в формировании удобного и нужного образа прошлого. Эта цель может быть вполне практичной, связанной с непосредственным настоящим и будущим, а именно с территориальными вопросами, более того, с идеей расчленения России. Поэтому идеологическая экспансия, как правило, предшествует экспансии самой настоящей, а переписывание истории дает идеологические основания для перекраивания границ. Обратимся к конкретным примерам.

В ноябре 2022 года на сайте президента Украины появилась петиция о переименовании России в «Московию». В феврале 2023 года петиция набрала 25 тыс. подписей, необходимых для рассмотрения инициативы, а спустя несколько месяцев поступила на рассмотрение президента Украины, который поручил историкам заняться изучением этого вопроса [60].

За стремлением переименования России в «Московию» скрываются вовсе не научные споры филологов. Речь идет о территориях, которые якобы незаконно присвоила себе Московская Русь, равно как и само имя русских. Идея о том, что Россия – полуазиатская «Московия», которая незаконно присвоила себе не принадлежавшие ей земли и само имя «русских» имеет весьма глубокие корни. В качестве примера можно привести весьма политизированные тексты знаменитого польского историка Яна Длугоша (1415–1480), автора «Истории Польши» в 12 томах и создателя полоноцентристской концепции взаимоотношений Польши и Руси, имевшие целью обосновать идею политического господства Польши и союзной ей Литвы на западных русских землях, по сей день являются ориентиром для исторического образования в Польше [61, c. 61]. В результате была создана мифологема, которая впоследствии позволила обосновать польскую экспансию на западные русские земли [61, c. 63–64].

В следующем столетии Сигизмунд Герберштейн, опытный дипломат и знаток Московской Руси, в своем трактате «Записки о Московии» (1549) предложил относить «Московию» к Азии: «Если провести прямую линию от устья Танаиса [Дона – Н.Т.] к его истокам, то окажется, что Москва расположена в Азии, а не в Европе» [62, c. 138]. Важно, что его представления, вовсе не всегда достоверные, стали основой для исторического анализа Московского государства, а его книга стала восприниматься как правдивый и ценный источник информации, как и многие другие работы иностранных путешественников.

Идея о том, что Россия – это не Европа, а варварская и азиатская «Московия», наиболее востребованной оказалась во второй половине XIX столетия. Польский историкнедоучка Франтишек Духинский (1816–1893)1 , опираясь на работы другого историка, Иоахи ма Лелевеля, выступил с псевдонаучной расовой концепцией неполноценности русских с целью обосновать правомерность обладания именно Польшей западными русскими землями. В своей работе «Основы истории Польши и других славянских стран и Москвы» (1858–1861) он исходил из привычного для польской культуры представления, что вся Русь входила в состав Польши, а Московия к Руси исторически никакого отношения не имела. Духинский утверждал, что Московское царство не являлось наследником Киевской Руси. Россия правит Малороссией вследствие ее завоевания Петром Великим, которое произошло в 1709 году в результате Полтавской битвы. А потом уже императрица Екатерина II «постановила указом, что московиты суть русские и европейцы…» [63, c. 441].

Не выдерживавшие научной критики тексты Духинского были с энтузиазмом восприняты не только польской эмиграцией, мечтавшей о восстановлении «Великой Польши от моря до моря», но и французскими учеными, политиками и даже крупными предпринимателями. Так, историк и чиновник Элиас Реньо (1801–1868) в работе «Европейский вопрос» (1863) выступал с идеей федерализации Европы с одной целью: вытеснить Россию за пределы Европы и лишить ее земель, которые, по его мнению, принадлежали ей незаконно: «Необходимо, чтобы Московия вернулась к своим национальным традициям, в соответствии с которыми ее миссия заключается в организации полуславянских народов Центральной Азии вместо того, чтобы идти на Запад <…> В этом возвращении к традиции нужно начинать с уничтожения самого наименования “Россия”, которое цари Санкт-Петербурга незаконно себе присвоили» [64, p. X].

Сходные идеи развивал еще один почитатель Духинского, уже упоминавшийся историк и публицист Анри Мартен. 4 февраля 1864 года он написал ему восторженную записку, которую можно считать программной: «Настоящая Европа никоим образом не простирается до Уральских гор; она останавливается в бассейне Днепра. Московиты (отбросим это название русских, составляющее только двусмыслицу и не означающее ни нации, ни расы) – московиты, будучи туранцами1 по расе и духу, не принадлежат к европейскому обществу; они его только мутят и расчленяют; они никогда не будут гармоническим элементом: они должны сноситься с ним извне; их законная роль в Азии, и там она может иметь свое величие; до тех пор, пока их не обяжут решиться на это и пока не разорвут навсегда Завещание этого Петра Великого, столь пагубное для человечества, в Европе не будет ни мира, ни безопасности, ни порядка» [63, c. 447].

Одним из способов манипулирования исторической памятью является внушение чувства вины за историческое прошлое. В частности, Запад с его богатейшей колониальной историей и неоколониальным настоящим регулярно пытается навязать России вину за ее «колониальную имперскую» политику и подвергнуть ее так называемой деколонизации. По сути, речь идет о классическом приеме переноса вины на объект пропагандистской атаки, который русский народ давно обозначил меткой пословицей: «На воре и шапка горит». Один из недавних примеров манипулирования такого рода – образцово русофобская резолюция 2540 (2024) Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ) от 17 апреля 2024 года. В п. 28 этой резолюции отмечается: «…деколонизация Российской Федерации является необходимым условием для установления демократии в Российской Федерации». В п. 13 резолюции ПАСЕ речь идет о «неоимпериалистической идеологии Русского мира, которую Кремль превратил в инструмент содействия войне»2 . Как видим, идея «Русского мира» в современной западной пропаганде трактуется точно так же, как концепция «Москва – Третий Рим»: все это есть проявление извечного русского экспансионизма3 .С по добными пропагандистскими заявлениями 2 мая 2024 года выступил тогдашний министр иностранных Франции Стефан Сежурне. В интервью изданию «Новая газета. Европа»1 он подчеркнул: «Наша цель заключается только в том, чтобы остановить незаконную империалистическую авантюру, которую ведет российский президент» [67]2 .

истическую авантюру, которую ведет российский президент» [67]2 . Такие обвинения в адрес России повторяются из столетия в столетие. В качестве одного из многочисленных примеров можно привести книгу французского автора Фредерика Лакруа «Тайны России. Политическая и нравственная картина Российской империи», опубликованную в 1845 году3 . Никогда не бывавший в России, Лакруа судит о нашей стране по самому широкому спектру вопросов, транслируя классические обвинения в деспотизме и экспансионизме. Россия для него – настоящая «тюрьма народов», стремящаяся к экспансии и порабощению соседей: так происходит в Финляндии, Прибалтийских землях, Польше, на территории Южной Украины, в Крыму и Бессарабии. А по отношению к другим соседним народам Россия совершает настоящие преступления: «разорванная на куски Персия, расчлененная Турция, медленно убиваемая варварами Санкт-Петербурга; подстрекаемая к восстаниям Греция <…> Дунайские княжества, беспрестанно агитируемые московитскими агентами; 500 тыс. калмыков, вынужденных под страхом наказания покинуть берега Волги <…> Грузия, украденная царем в тот самый момент, когда она ожидала защиты; герои-поляки, отправленные в Сибирь». А еще «постоянное нарушение или непризнание международных договоров, недобросовестность, притворство, двуличие, жестокость, деспотизм, доходящий до безумия» [69, p. 3].

Итак, история, историческое прошлое являются частью информационных войн. Формирование образа России в исторической памяти Запада демонстрирует, что историческое прошлое является управляемым и управление историей есть социальная технология. Мы рассмотрели лишь некоторые примеры манипуляций с содержанием исторической памяти при формировании нужного образа Другого, в данном случае России. Однако и приведенные примеры позволяют сделать вывод о том, что в исторической памяти Запада за столетия сформировался определенный образ, точнее, набор образов России, которые в зависимости от конкретных обстоятельств имеют как положительную, так и отрицательную коннотации, в результате чего сформировались концепции «русского миража» и «русской угрозы». При этом образ России строится, исходя из логики бинарных оппозиций как антитеза собственному «я», поэтому, как правило, этот образ формируется в любом случае, исходя из идеи западного превосходства, а Россия воспринимается либо через колониальную оптику, либо через оптику «учитель – ученик». Соответственно, в исторической памяти «коллективного Запада» выстраивается амбивалентный образ России: в моменты кризиса на первый план актуализируется концепт «русской угрозы», в моменты союзных и партнерских отношений негативные черты ретушируются, и Россия предстает даже в об разе спасительницы. Однако, как показывает история, такой образ является временным и обусловленным краткосрочной политической конъюнктурой.

Посредством конструирования нужного образа прошлого происходит попытка изменить идентичность Другого, а управление историей превращается в социальную технологию борьбы за умы и территории, которая осложняется отсутствием консенсуса относительно интерпретации национальной истории в самой России. В результате историческая память превращается в заложника внутриполитической борьбы. Поэтому «бои за историю», как и во времена Люсьена Февра, продолжаются.

Примечания

1 «Историческая память», «историческая политика», «политика памяти» – все эти направления исторического знания начиная с работ П. Нора, М. Хальбвакса развиваются очень активно и плодотворно. В рамки настоящей статьи не входит анализ многочисленных подходов к изучению проблематики «исторической политики» и «исторической памяти», отметим лишь некоторые работы на эту тему [1–7].

2 Как отмечал Ж. Ле Гофф, память «питает, стремится спасти прошлое лишь для того, чтобы оно служило настоящему и будущему» [8, с. 135]. По словам Б. Кроче, мы «познаём ту историю, которую важно знать в данный момент» [9, с. 189].

3 Как отмечает Л.П. Репина, «историческая память мобилизуется и актуализируется в сложные периоды жизни нации, общества или социальной группы, когда перед ними встают новые трудные задачи или создается реальная угроза самому их существованию» [11, c. 442].

1 Подчеркивая, что история помогает дать ответы на вопросы дня настоящего и понять будущие перспективы, Гизо приводит слова Цицерона о том, что история – это «школа жизни», и высказывание Полибия, что история – это «практическая школа публичных дел» [13, p. VI].

2 Ливен, Анатоль – английский историк и политолог, брат другого, не менее известного английского исследователя Доминика Ливена. Их отец, князь Александр Павлович Ливен, был руководителем «Русской службы ВВС».

1 Например, в 1837 году французский легитимист граф Поль де Жюльвекур в своей книге «Балалайка» писал: «Европейцы запрашивают паспорта в Петербург и Москву. Рим и его былое величие их больше не интересует. Будущее находится на берегах Невы» [22, p. VII].

2 Под русофобией понимается комплексная идеология западного происхождения, сформировавшаяся в XIX столетии, но корнями уходящая в глубь веков, разновидность расизма, основанная на презрительновысокомерном отношении к России и русским, утверждающая злую природу и ущербность русского народа, в рамках которой русские и Россия как государство воспринимаются исключительно в негативном ключе как антипод и угроза ценностям западного «цивилизованного» мира, основанная, с одной стороны, на архетипических иррациональных страхах перед Россией и неприятии чужеродного мира, с другой стороны, являющаяся рациональным механизмом конкурентной борьбы с Россией, технологией ее подчинения, а также средством решения собственных национальных проблем и оружием борьбы за международное доминирование Запада. Подробнее об истории западной русофобии см. [23].

3 Вероятно, точную дату первого использования термина «русофобия» установить весьма сложно, но на страницах английской прессы он встречается в 1836 году. Его ввели английские радикалы в полемических целях, дабы обозначить фантомный или преувеличенный страх перед «русской угрозой» [24, c. 226].

1 О «русской угрозе» в исторической политике Швеции см. [26].

2 Первый вариант документа принадлежит перу польского генерала Михаила Сокольницкого и относится к 1797 году.

3 В январе 2024 года в западных СМИ активно публиковались «планы русского вторжения» в Западную Европу. Вслед за немецким изданием “Bild”, британский ресурс “Daily Mail” опубликовал «сценарий нападения России на НАТО» [32].

1 Технический термин «градиент» (вектор движения, направленного вниз по склону; постепенный спуск) применимо к культурной и интеллектуальной истории означает, что цивилизация распространяется с Запада на Восток: от своего основного очага, расположенного между Парижем и Лондоном, по мере того как становятся цивилизованными народы Центральной, затем Восточной Европы и наконец России. Россия в этом континууме является крайней восточной точкой, «арьергардом Европы» в самом низу «склона» [40, c. 76]. О концепции культурного градиента см. [40].

2 Выражение «русский мираж» было введено в оборот французским исследователем Альбером Лортолари в 1951 году применительно к восприятию России французскими просветителями во второй половине XVIII века [см. 42].

1 Смит, Уолтер Беделл (1895–1961) – американский военный и государственный деятель, директор Центральной разведки и глава ЦРУ США (1950–1953).

1 Другое написание фамилии – Духиньский.

1 Одной из самых спорных тем расологической науки XIX столетия был вопрос о расовом характере финно-угорских народов. Наибольшее распространение получила «туранская теория», утверждающая их переходный (или смешанный) характер между монголоидами и европеоидами. «Туранцами» тогда стали именовать все кочевые племена, а в туранскую расу объединять тюрок, монголов и финно-угров [53, c. 50]. В соответствии с этой теорией русские были объявлены не славянами, а потомками смешения крови финноугров, монголов, тюркских народов и славян, то есть «грязнокровками», что по расистским понятиям оценивается гораздо хуже, чем принадлежность к низшим расам. Согласно получившей большую популярность теории неравенства рас Артура де Гобино (в 1853 году вышла его книга «Опыт о неравенстве человеческих рас»), представители туранской расы воспринимались как интеллектуально более слабые и неспособные к прогрессу народы. По его мнению, славяне имеют арийское происхождение, однако они «вступили в разрушительное соседство с финнами», в результате чего получили «большую порцию желтой крови» и сильно опустились в расовой иерархии [53, c. 51].

2 В п. 13 также отмечается: «Эта идеология [Русского мира – Н.Т.] используется для уничтожения остатков демократии, милитаризации российского общества и оправдания внешней агрессии для расширения границ Российской Федерации, чтобы включить все территории, когда-то находящиеся под российским господством, включая Украину» [см. 65].

3 Заместитель председателя Совета Федерации К.И. Косачев с полным основанием заявил, что резолюция «противоречит целому ряду общепризнанных принципов международного права, включая суверенное равенство государств, уважение государственного суверенитета и территориальной целостности, а также невмешательство во внутренние дела» [см. 66].

1 Признано в РФ иноагентом. ИНОСТРАННЫЙ АГЕНТ

2 Президент России В.В. Путин, выступая на Параде Победы 9 мая 2024 года, предельно четко сформулировал понимание опасности такой фальсификации истории: «Сегодня мы видим, как правду о Второй мировой войне пытаются исказить. Она мешает тем, кто привык строить свою, по сути, колониальную политику на лицемерии и лжи. Они сносят мемориалы истинным борцам с нацизмом, ставят на пьедесталы предателей и пособников гитлеровцев, перечеркивают память о героизме и благородстве солдат-освободителей, о той великой жертве, которую они принесли во имя жизни. Реваншизм, издевательство над историей, стремление оправдать нынешних последователей нацистов – это часть общей политики западных элит по разжиганию все новых региональных конфликтов, межнациональной и межрелигиозной вражды, по сдерживанию суверенных, независимых центров мирового развития» [68].

3 Лакруа, Фредерик (1811 (1812) – 1863) – французский путешественник, картограф, историк, издатель.

Литература

1. Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика / пер. с нем. Бориса Хлебникова. М., 2014.

2. Малинова О.Ю. Актуальное прошлое: Символическая политика властвующей элиты и дилеммы российской идентичности. М., 2015.

3. Методологические вопросы изучения политики памяти: Сб. научн. тр. / отв. ред. А.И. Миллер, Д.В. Ефременко. М.; СПб., 2018.

4. Историческая политика в 21 веке. М., 2002.

5. Символическая политика: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр соц. науч.-информ. исслед. Отд. полит. науки; отв. ред. О.Ю. Малинова. Вып. 1: Конструирование представлений о прошлом как властный ресурс. М., 2012.

6. Символическая политика: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. полит. науки; ред. кол.: О.Ю. Малинова, гл. ред., и др. М., 2014. Вып. 2: Споры о прошлом как проектирование будущего.

7. Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. СПб., 1999.

8. Ле Гофф Ж. История и память. М.: РОССПЭН, 2013. 302 с.

9. Кроче Б. Теория и история историографии / пер. с итал. И.М. Заславской; послесл. Т.В. Павловой. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. 192 с.

10. Каррер д’Анкосс Э. Россия меж двух миров / пер. с фр. А.Ю. Терещенко. М.: РОССПЭН, 2017. 239 с.

11. Репина Л.П. Историческая наука на рубеже ХХ– XXI вв.: социальные теории и историографическая практика. М.: Кругъ, 2011. 560 с.

12. Реизов Б.Г. Романтическая французская историография (1815–1830). Л.: Изд-во Ленинградского гос. ун-та, 1956. 536 с.

13. Guizot F. Essais sur l’histoire de France. 9-e éd. Paris: Didier et C&, 1857. 439 p.

14. Заседание оргкомитета «Победа» 5 сентября 2023 г. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http:// www.kremlin.ru/events/councils/by-council/1031/72197

15. Ливен А. К сожалению, многие русские авторыэмигранты сделали бизнес на русофобии:Интервью Николая Проценко с Анатолем Ливеном [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://gorky.media/context/k-sozhaleniyu-mnogierusskie-avtory-emigranty-sdelali-biznes-na-rusofobii/

16. Филюшкин А. Первое противостояние России и Европы: Ливонская война Ивана Грозного. М.: Новое лит. обозрение, 2018. 318 с.

17. Флад К. Политический миф: Теоретическое исследование. М.: Прогресс-Традиция, 2004. 264 с.

18. Меттан Г. Запад – Россия: Тысячелетняя война: История русофобии от Карла Великого до украинского кризиса. М.: Паулсен, 2017. 468 с.

19. Неменский О.Б. Русофобия как идеология // Вопросы национализма. 2013. № 1 (13). С. 26–65.

20. Гордон А.В. Сквозь лабиринт стереотипов: три века постижения другого // Образ современной России во Франции: опыт междисциплинарного анализа. М., 2012. С. 11–46.

21. Вайнштейн Г.И. Россия глазами Запада: стереотипы восприятия и реальности интерпретации // Неприкосновен ный запас: дебаты о политике и культуре. 2007. № 1. С. 13–23.

22. Julvécourt P. de. La Balalayka, Chants populaires russes et autres morceauх de poésies traduits en vers en et prose. Рaris: Delloye, 1837. 240 р.

23. Таньшина Н.П. Русофобия: История изобретения страха. М.: Концептуал, 2023. 496 c.

24. Душенко К.В. Первые дебаты о «русофобии» (Англия, 1836–1841) // Историческая экспертиза. 2021. № 4. С. 225–242.

25. Malia M. Russia under Western Eyes: From the Bronze Horseman to the Lenin Mausoleum. Cambridge; Massachusetts; London, 1999. 514 p.

26. Ларина Я.И. «Огромная армада кораблей, появившаяся... благодаря сверхчеловеческой силе царя Петра»: Северная война 1700–1721 гг. и «российская угроза» в исторической политике Швеции XIX – начала XX века // Военно-исторический журнал. 2021. № 8 (736). Август С. 28–41.

27. “L’oppression et le sang imprègnent l’histoire russe”: L’historien britannique Antony Beevor dresse un parallèle, dans un entretien au “Monde”, entre la Russie de la révolution d’octobre et celle d’aujourd’hui [Электронный ресурс]. Режим доступа:https://www.lemonde.fr/idees/article/2022/12/11/l-oppression-et-le-sang-impregnent-l-histoire-russe_6153960_3232.html

28. Barbarism Is at the Heart of the Israel-Hamas Confl ict [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.theatlantic.com/ideas/archive/2023/10/ barbarism-israel-gaza-hamas-russia-war/675613/

29. Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории: Мир и Запад / пер. с англ. М.: АСТ; Астрель; Владимир: ВКТ, 2011. 318 с.

30. Lesur Ch.-L. Des progrès de la puissance russe: depuis son origine jusqu’au commencement du XIXe siècle. Рaris: Fantin, 1812. 514 p.

31. Chodzko L. La Pologne historique, littéraire, monumentale et illustrée. Рaris: Bureaucentral, 1839. Т. 3. 619 р.

32. What happens if Putin WINS in Ukraine? ‘Catastrophic’ change to world order ‘would lead to the fall of NATO, economic carnage and inevitable nuclear war once autocrats see that US and the West are beatable’ [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.dailymail.co.uk/news/ article-12992481/What-happens-Putin-WINS-UkraineCatastrophic-change-world-order-lead-fall-NATO-economiccarnage-inevitable-nuclear-war-autocrats-West-beatable.html

33. Martin H. La Russie et l’Europe. Рaris: Furne, Jouvet et Cie, 1866. 431 p.

34. The dissolution of the Russian Federation is far less dangerous than leaving it ruled by criminals [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.euractiv.com/section/politics/opinion/ the-dissolution-of-the-russian-federation-is-a-far-lessdangerous-than-leaving-it-ruled-by-criminals/ 35. Polish PM Says War In Ukraine Fight 'Between Good And Evil' [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.barrons.com/news/tusk-says-war-inukraine-is-fi ght-between-good-and-evil-920eb294

36. Visit of Josep Borrell Fontelles, Vice-President of the European Commission, to Ukraine: address to the Members of Verkhovna Rada [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://audiovisual.ec.europa.eu/en/ video/I-252672

37.Земцов В.Н. Наполеон в 1812 году: хроника. М.: Политическая энциклопедия, 2022. 639 с.

38. Телеграм-канал Пул № 3 [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://t.me/dimsmirnov175/65361

39. Sokoloff G. La puissance pauvre. Рaris, 1993; Русский перевод: Соколофф Ж. Бедная держава: История России с 1815 года до наших дней. 2-е изд. / пер. с фр. Н.Ю. Паниной. М., 2008.

40. Большакова О.В. Культурный градиент: трансмиссия идей в Европе, 1789–1991: [Рец. на кн.:] The cultural gradient: the transmission of ideas in Europe, 1789– 1991 / ed. by C. Evtuhov, St. Kotkin. Lanham, 2003. VI, 324 p. // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Серия 5: История. Информационно-аналитический журнал. 2005. С. 76–84.

41. The cultural gradient: the transmission of ideas in Europe, 1789–1991 / ed. by C. Evtuhov, St. Kotkin. Lanham, 2003. VI, 324 p.

42. Lortholary A. Les “Philosophes” du XVIIIe siècle et la Russie: Le mirage russe en France au XVIIIе siècle. Paris, 1951.

43. Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения / пер. с англ. И. Федюкина. М.: НЛО, 2003. 548 с.

44. Leroy-Beaulieu A. L’Empire des tsars et les Russes. T. 1. Рaris: Hachette, 1881. 643 р.

45. Малиа М. Non possumus: Ответ Алену Безансону // Отечественные записки. 2004. № 5 (20). С. 266–270.

46. Филюшкин А. Как Россия стала для Европы Азией? // Изобретение империи: Языки и практики. М., 2011. С. 29–30.

47. Нойманн И. Использование «Другого»: Образы Востока в формировании европейских идентичностей. М.: Новое издательство, 2004. 335 с.

48. Достоевский Ф.М. Ряд статей о русской литературе (1861) / Ф.М. Достоевский // Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 18. Л., 1978.

49. Krauß Ch. La Russie et les Russes dans la fi ction fran çaise du XIXe siècle (1812–1917). D’une image de l’autre à un univers imaginaire. Amsterdam; New York, 2007. 446 р.

50. Таньшина Н.П. Добрые сказки о России, или Любовь по-французски. СПб., 2024.

51. Мишле Ж. Демократические легенды Севера // Русский вопрос в истории политики и мысли: Антология / под ред. А.Ю. Шутова, А.А. Ширинянца. М.: Изд-во Московского ун-та, 2013. С. 288–309.

52. Мишле Ж. История XIX века. Т. 3 / пер. с фр. М. Цебриковой. СПб., 1884.

53. Неменский О.Б. Историческая концепция Франтишека Духинского. Часть первая // Вопросы национализма. 2016. № 4 (28). С. 49–65.

54. Дегоев В.В. Краткий курс истории британской русофобии // Международная жизнь. 2022. Сентябрь. С. 30–47.

55. Герберштейн С. Записки о Московии: в 2 т. М.: Памятники исторической мысли, 2008. Т. 2: Статьи, комментарий, приложения, указатели, карты. 656 с.

56. Custine A., de. Journey for Our Time: The Russian Journals of the Marquis de Custine / ed. and trans. by Phyllis Penn Kohler; introduction by Lieut. General Walter Bedell Smith. Washington, 1991.

57. Chevallier A. Pourquoi l’Ukraine doit remporter la guerre [Электронный ресурс]. Режим доступа: https:// www.lepoint.fr/invites-du-point/pourquoi-l-ukraine-doitremporter-la-guerre-31-01-2023-2506965_420.php?fs= e&s=cl#leoapq8tuh3a4qsikd

58. Branda P. L’histoire-des-relations-franco-russes-auraitdu-nous-enseigner-la-prudence [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.lefi garo.fr/vox/histoire/lhistoire-des-relations-franco-russes-aurait-du-nousenseigner-la-prudence-20230330

59. Журавлева В.И. Понимание России в США: образы и мифы: 1881–1914. М.: Изд. центр РГГУ, 2012. 1140 с.

60. Зеленский отреагировал на петицию о смене названия «Россия» на «Московия» [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.rbc.ru/politics/11/03/2023/ 640bcd859a7947ca337dad25

61. Карнаухов Д.В. Средневековая Русь в историческом образовании Польши: истоки формирования стереотипов // Сибирский педагогический журнал. 2013. № 1. С. 60–65.

62. Герберштейн С. Записки о Московии. М.: Изд-во МГУ, 1988. 430 с.

63. Историк Духинский из Киева и его ученики из французских сенаторов // Отечественные записки. 1864. Т. CLV. С. 426–448.

64. Regnault É. Question européenne. Paris: E. Dentu, 1863. 259 р.

65. Parliamentary Assembly Assemblée parlementaire Assembly debateon 17 April 2024 (11th sitting). [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://pace.coe.int/en/fi les/33511/html

66. Косачев: Антироссийская резолюция ПАСЕ противоречит нормам международного права [Электронный ресурс]. Режим доступа: https:// www.pnp.ru/politics/kosachev-antirossiyskaya-rezolyuciyapase-protivorechit-normam-mezhdunarodnogo-prava.html

67. «Военный провал России уже налицо» [Электронный ресурс] // Новая газета Европа. 2024. 3 мая. Режим доступа: https://novayagazeta.eu/articles/2024/05/03/ voennyi-proval-rossii-uzhe-nalitso.

68. Парад Победы на Красной площади [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://kremlin.ru/events/ president/news/73995

69. Lacroiх F. Les Mystères de la Russie, tableau politique et moral de l’Empire Russe. Paris: Pagnerre, 1845. 472 р.

70. Большакова О.В. Концепт «Запад» и историографические образы России // Труды по россиеведению. Вып. 6. М., 2015–2016. С. 353–385.

71. Adamovski E. Euro-Orientalism. Liberal Ideology and the Image of Russia in France (1740–1880). Oxford; Berne, 2006. Р. 265–266.

Аннотация:

В статье на основе анализа широкого круга источников исследуется образ России, сформировавшийся в исторической политике и исторической памяти условного «Запада». Делается вывод о том, что образ России является наглядным примером управления историческим прошлым и использования социальных технологий как для формирования «удобного прошлого», которое позволяет объяснить «нужное настоящее» и сформировать ожидаемое будущее, так и для обоснования вполне конкретных политических задач и территориальных изменений и в целом для экономической, политической и территориальной экспансии Запада. Соответственно, управление историей превращается в часть информационных войн и является особой социальной технологией. Автор приходит к выводу, что в исторической памяти Запада за столетия сформировался набор образов России, которые в зависимости от конкретных обстоятельств имеют как положительную, так и отрицательную коннотации, в результате чего сформировались концепции «русского миража» и «русской угрозы». При этом образ России строится исходя из логики бинарных оппозиций как антитеза собственному «я», поэтому, как правило, формируется исходя из идеи собственного превосходства. Соответственно, в исторической памяти «коллективного Запада» выстраивается амбивалентный образ России. В периоды кризисов актуализируется концепт «русской угрозы», в моменты союзных и партнерских отношений негативные черты ретушируются, и Россия предстает даже в образе спасительницы, однако такой образ является временным и обусловленным краткосрочной политической конъюнктурой.