Дискурс войны и человек мира

М.А. Оболонкова

Дискурс войны и человек мира

Аннотация Обращаясь к реакции воображаемого сообщества российских и европейских интеллектуалов на начало первой мировой войны, автор исследует продуцирование и потребление ими общественно-политического дискурса войны. В статье выделяются и анализируются два противоположных подтипа военного дискурса: националистически — патриотический и космополитически-гуманистический.

Ключевые слова Начало Первой мировой войны, интеллектуалы, Россия, Европа, патриотически-националистический дискурс, космополитически-гуманистический дискурс.

Marina A. Obolonkova

Discourse of war and a man of peace

Abstract The article is devoted to an imagined community of Russian and European intellectuals and their reaction related to the outbreak of the World War I. This paper explores the production and consumption of the socio-political discourse of war. The author identifies and analyzes the two opposing subtypes of war discourse — nationalistic-patriotic and cosmopolitan-humanistic discourses.

Key words Outbreak of World War I, intellectuals, Europe, Russia, patriotic-nationalistic discourse, cosmopolitan-humanistic discourse.

Изучение интеллектуальных традиций сегодня, по точному замечанию Л. П. Репиной, далеко выходит за рамки истории идей и теорий, все больше обращаясь «к анализу конкретных средств и способов их формулирования в соответствующих текстах, и к судьбам их творцов, и к более широким социокультурным контекстам, в которых эти идеи функционировали, воспроизводились, интерпретировались и модифицировались».[1]

Объект моего исследовательского интереса — интеллектуальное сообщество России и Европы в начале первой мировой войны, и попытка реализовать этот интерес связана с обозначенным подходом. Интеллектуальное сообщество рассматривается, исходя из концепции «воображаемых сообществ» Б. Андерсона[2].

В начале ХХ в. российская творческая элита была тесно связана с интеллектуальной и художественной жизнью Европы. Лучшие европейские университеты, лаборатории, театральные сцены, салоны и клиники были доступны для выходцев из российских столиц и местечек. И. Мечников и П. Капица, О. Мандельштам и Б. Пастернак, М. Цветаева и А. Ахматова, А. Белый и Вяч. Иванов, И. Стравинский и С. Дягилев, М. Фокин, М. Шагал, и многие другие годами жили, учились и работали за границей.  Следующее российское поколение будет лишено этой роскоши — свободно уезжать и возвращаться домой. Тогда же это было обычным явлением. «Нежными европеянками» назовет позднее О. Мандельштам женский сегмент этого круга[3]. 

Заметной чертой, характеризующей науку, литературу, искусство начала ХХ в., являлся космополитизм, рассматриваемый в данном случае в его кантовской трактовке, противопоставляющей примату национального государства «общность граждан мира»[4], что формировало в интеллектуальной среде образ жизни и восприятие жизни «человека мира».

Как европейские интеллектуалы всерьез задумывалась, по формулировке Р. Роллана, над «трагической дилеммой: родина — человечество»[5], так и российская интеллектуальная элита обращалась к этой проблеме.    «Россия должна быть приобщена к мировой цивилизации, должна стать на высшую ступень мировой культуры»[6], — писал Н. Бердяев в 1910 г. «Невозможно и бессмысленно противоположение национальности и человечества, национальной множественности и всечеловеческого единства»[7], — продолжит он позже, в 1918 г.

Если до начала войны для многих интеллектуалов «выбор еще не был сделан»[8], то 1 августа это состояние резко изменилось. Мгновенно актуализировался общественно-политический дискурс войны. Представляется перспективным обращение к дискурсу войны именно начального периода военных событий, когда многие дискурсивные практики проявились наиболее ярко.

Понятие дискурса, как известно, весьма многозначно. В данном случае для нас имеет значение подход голландского профессора Т. Ван Дейка, известного представителя критического дискурс-анализа, считающего, что «дискурс-анализсам не является методом,а, скорее, областью научной практики, междисциплинарным проектом, распространенным во всех гуманитарных и социальных науках»[9].

Т. Ван Дейк трактует дискурс (в широком смысле) как коммуникативное событие, происходящее в процессе коммуникативного действия с целью передачи информации или выполнения других социальных действий в определенном временном, пространственном и ином контексте[10]. 

После 1 августа 1914 г. в продуцирование и потребление дискурса войны сразу же оказались включены представители интеллектуального и творческого сообщества, как европейского, так и российского.

Если дискурс войны рассматривать как особый тип общественно-политического и социокультурного дискурса, то в нем, исходя из аксиологических оснований, можно выделить в качестве основных два подтипа: националистически-патриотический и гуманистически-космополитический дискурсы.

Рассматривая националистически-патриотический дискурс, следует отметить, что национализм в рамках данного дискурса предстает в предложенной Р. Кирни парадигме «гражданского национализма», в соответствии с которым нация определяется как сообщество «граждан, патриотически объединенных при помощи определенной системы политических практик и ценностей», основывающееся на лояльности законодательству, парламенту, верности короне[11].

Ключевыми в этом дискурсе стали концепты «отечество/родина», «нация», «народ», «единение», «враг», «варвары». Ценностным ядром, прочно сцепленным с данными концептами, был патриотизм, причем в той его интерпретации, которая четко выражена в английской поговорке «Права или не права, но это моя страна» (“My country, right or wrong”).

Философ Е. Трубецкой писал в «Русских ведомостях» 8 августа 1914 г.: «мы увидели единую целостную Россию. Такого объединения…я не помню … с турецкой войны 1877 года…, все объединились в одной мысли, в одном порыве»[12].

 «Немецкое войско и немецкий народ едины. Это сознание связывает сегодня 70 миллионов немцев без различия образования, положения и партийности», — оглашалось в известном Манифесте 93-х., который подписали М. Планк, Рентген, Г. Гауптман и др.[13] Известно, что «симметричные ответы» на этот документ развернули своеобразную войну манифестов: антигерманское заявление 150 английских ученых, «Ответ германским ученым» российских деятелей науки, обращение «По поводу войны. От писателей, художников, артистов», опубликованное в сентябре 1914 г. крупнейшими русскими газетами.

Боевой антигерманизм прозвучал в октябре 1914 г. в получившем известность докладе «От Канта к Круппу» религиознного философа В.Ф. Эрна, утверждавшего, что «внутренняя транскрипция германского духа в философии Канта закономерно и фатально сходится с внешней транскрипцией того же самого германского духа в орудиях Круппа».[14]

Историк Э. Гримм заявил, что Германия «приобрела карикатурную форму» европейской культуры, сконцентрировав все ее отрицательные черты[15]. 

«Даже ученые различных стран ведут себя так, словно у них ампутировали головной мозг», — в одном из писем 1915 г. с горечью констатировал А. Эйнштейн[16].

Национал-патриотическое дискурсивное поле отмечено высокой степенью экспрессивности. Экспрессивная окрашенность дискурса имела положительную коннотацию в отношении к своему лагерю: «радуясь и гордясь… красотою жертвенной русского народа, … огненными слезами оплакивая каждую каплю их бедной, на землю пролитой крови…»[17].

Такая же экспрессивность присутствует в формулировках немецкого воззвания «К культурному миру», больше известному как Манифест 93-х.  «Мы будем вести эту войну до конца как культурный народ, для которого заветы Гете, Бетховена и Канта так же священны, как и плиты их могил»[18].

Негативная экспрессивность проявлялась в репрезентации противника: «одичавший германский гений»[19], совершающий «немецкие зверства»[20], «из варварских рук»[21] которого нужно вырвать оружие для освобождения других народов из-под «немецкого ига».[22]

С немецкой стороны, как свидетельствует воззвание «К культурному миру», враг репрезентируется как «русские орды», обвиняемые в том, что «на востоке земля наполняется кровью женщин и детей», убиваемых ими[23].

Данному типу дискурса свойственна ярко выраженная агрессивность. «Отравим кровью игры Рейна! / Громами ядер на мрамор Рима!», или «Шашки о шелк кокоток / Вытрем, вытрем в бульварах Вены!», — призывал Маяковский[24].

Националистически-патриотический дискурс явно доминировал в начале войны, успешно продуцируя знаковые символы, близкие массовому сознанию. Однако это доминирование все-таки не было тотальным.

Акторами противоположного дискурса стала другая, немногочисленная группа интеллектуалов. Это были те, кто, как писал о себе С. Цвейг, «слишком долго жил космополитично, чтобы вдруг, за одну ночь, возненавидеть целый мир, который был таким же моим, как и моя родина», кто «в глубине души… чувствовал себя гражданином мира»[25].

Об этом же написала в конце 1914 г. М. Цветаева в стихотворении «Германии»: «Ты миру отдана на травлю / И счета нет твоим врагам/ Но как же я тебя оставлю? / Но как же я тебя предам? / Когда меня не душит злоба/ На Кайзера взлетевший ус/ Когда в влюбленности до гроба/ Тебе, Германия, клянусь»[26].

Начавшаяся война этой частью интеллектуального сообщества была воспринята как глубокая личная драма. З. Гиппиус записала в дневнике 1 августа: «Кончено. Неслыханная тяжесть. И внутреннее оглушение. Я чую здесь ужас беспримерный»[27].

Нарративы, фиксирующие остроту психологического состояния   первых дней войны, переживаемого этими людьми, свидетельствуют о включении даже такого радикального защитного механизма как аутоагрессия. «Я хотел бы умереть. Ужасно жить среди обезумевшего человечества и беспомощно взирать на крушение цивилизации», — писал Р. Роллан[28]. Об этом же — у А. Ахматовой: «Закрыв лицо, я умоляла Бога / До первой битвы умертвить меня»[29].

Для людей, чувствовавших себя до сих пор гражданами мира, разразившаяся война воспринималась как всемирная катастрофа, которая, по словам А. Эйнштейна, его «как решительного интернационалиста страшно угнетает»[30]. Б. Рассел, понимая масштаб военной катастрофы, отмечал: «Будущее вселяло в меня ужас, но еще больший ужас я испытывал от того, что девяносто процентов на­селения радостно предвкушает кровавую бойню»[31].

Часть людей из категории интеллектуалов-космополитов решились выразить публично свое отношение к разразившейся войне и националистической лихорадке. Р. Роллан пишет сборник статей «Над схваткой», С. Цвейг – открытое письмо «Зарубежным друзьям», Г. Гессе озаглавил свою статью шиллеровской строкой «О друзья, оставим этот тон». Ученые физиолог Николаи и физик Ферстер составили проект контрманифеста «Призыв к европейцам». Бывший секретарь Л.Н. Толстого В.Ф. Булгаков подготовил воззвание «Опомнитесь, люди-братья!».

Авторы этих публикаций дистанцировались от националистической ненависти, призывали деятелей культуры поддерживать рушившиеся «духовные мосты» между народами, вместе возрождать европейскую культуру, сохранять верность своим друзьям за границей. Поэтическим языком это сформулировал   М. Волошин: «Не знать, не слышать и не видеть… / Застыть как соль... уйти в снега... / Дозволь не разлюбить врага / И брата не возненавидеть!»[32].

Таким образом, в оппозиции к националистически-патриотическому дискурсу сформировался дискурс инакомыслящих, который можно обозначить как гуманистически-космополитический. Ключевые концепты этого дискурса: «катастрофа», «Европа/европейцы», «друзья/братья», «цивилизация», «человечество».

Пожалуй, никому из этой когорты интеллектуалов решение открыто высказать свои убеждения, которые глубоко противоречили господствующим в своей стране настроениям, не далось легко. Р. Роллан вспоминал: «Нельзя сказать, чтобы я с легким сердцем перешагнул через заколдованный круг Родины, тесный и обособленный, — чтобы вступить в круг более обширной родины — Европы, а затем Евразии»[33].

Сохранение приоритетности гуманистических ценностей   в тех условиях требовало большого мужества. Опубликованные контрманифесты вызвали бурное негодование сверхпатриотов, авторов заклеймили формулировкой кайзера Вильгельма — «странствующие подмастерья без отечества». Однако благодаря этим публикациям им удалось преодолеть невероятно угнетавшую их отчужденность, острую тоску и внутреннее отчаяние, критический уровень социального самочувствия. 

Немалое значение в кристаллизации идей гуманизма, интернационального взгляда на мир и антимилитаристской позиции имела швейцарская эмиграция, особое явление интеллектуальной жизни Европы в годы Первой мировой войны. Вокруг Р. Роллана сгруппировались европейские вольнодумцы (французские поэты П. Жув и А. Гильбо, бельгийский художник Ф. Мазерель, немецкий писатель Г. Гессе и др.). Противники войны и национализма высказывали свои взгляды на страницах швейцарской прессы и в переписке, корреспондентами которой были Б. Рассел, А. Эйнштейн, Р. Штраус, С. Цвейг, О. Роден, Б. Шоу, Г. Уэллс и др.

К этому центру притяжения присоединялись люди, которые не утратили свободу мысли и чувствовали, по словам Р. Роллана, необходимость «сохранить зону спокойствия духа посреди национальных и социальных конвульсий и бурь»[34].

Конечно, карта дискурсивных полей начала Великой войны не ограничивалось этими двумя противостоящими друг другу полюсами. Сформировался и промежуточный дискурс, который может быть обозначен как патриотически-гуманистический. Его акторы, столкнувшись с крайним антигуманизмом мировой катастрофы, демонстрировали амбивалентные реакции по отношению к происходящим событиям. Не подвергнувшись откровенной националистической лихорадке, они, в той или иной мере приняв войну, отдали свою дань патриотизму, который пытались рационализировать в гуманистическом духе.

Так, Б. Шоу, предвидя, что когда военное «безумие пройдет», «мир, очнувшись от всего этого бреда, будет с раскаянием взирать на убитых и раненых»[35], все-таки не смог оставаться в стороне. В памфлете «Война с точки зрения здравого смысла» он дистанцируется от националистических оценок, замечая, что «юнкер — не враг рода человеческого в остроконечной каске, а немецкий вариант сельского сквайра»[36], и что в этой войне правых нет, чем и вызвал в свой адрес обвинения в пацифизме, пораженчестве и прогерманских симпатиях. Вместе с тем, в одном из писем он пишет о себе как о человеке, который, «видя, что его родина подвергается тяжкому военному испытанию, желает, чтобы его страна победила или, уж во всяком случае, не изведала поражения»[37].  Война отчасти оправдывалась в глазах Б. Шоу тем, что Англия и союзники в ней защищают дело свободы и демократии. Г. Уэллс в памфлете «Война, которая положит конец всем войнам» выражал убеждение, что разгром Германии гарантирует прочный мир в будущем[38].

Т. Манн, остро страдавший от осознания того, что вражда между народами Европы — это заблуждение, ошибка, все-таки считал, что в ходе войны противники «трудятся над обновлением мира и души»[39]. В этом смысле он называл войну «торжественной», «народной», «глубоко порядочной» и «великой». Неслучайно его книга «Размышления аполитичного» полна сомнений и противоречий.  В одной из статей военного времени Т. Манн признавал: «Я оказался национальнее, чем полагал сам, но националистом… никогда не был»<[40].

Такой же противоречивой была позиция Р. Штрауса. В одном из своих писем он писал, что «люди искусства должны сохранять свободным свой взгляд», противостоять «лжи и фальши, которой, опутан обезумевший мир»[41]. Штраус был одним из тех немногих немецких интеллектуалов, которые отказались поставить свою подпись под «Манифестом 93-х». Вместе с тем, он объявил, что «с радостью вернет свой диплом почетного доктора Оксфордского университета за один сдавшийся или потопленный английский дредноут»[42].

Подобные неоднозначные позиции озвучивались в российской интеллектуальной среде. Так, И.М. Майский не мог согласиться с тем, что «Германия Гете и Бетховена умерла», однако полагал, что она отодвинута на задний план «Германией Круппа»[43].

Таким образом, можно сказать, что дискурс войны как особый тип общественно-политического и социокультурного дискурса, продуцируемого интеллектуалами, в начале войны был значительно дифференцирован.  Дискурсивные поля взаимодействовали и взаимно влияли друг на друга. Хотя националистически-патриотический дискурс был доминирующим (еще и в силу того, что являлся официально предписанным властью), часть интеллектуальной элиты, ощущавшая себя «гражданами мира», сформировала свой концептуально полярный дискурс, отражавший важнейшую тенденцию ХХ в., которую Д. Андреев обозначил как «стихийное стремление ко всемирному», отражающее, что «мир стал неделим и тесен, как никогда» и указывающее на то, что «решение всех насущных проблем может быть коренным и прочным лишь при условии всемирных масштабов этого решения»[44].

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Репина Л.П. Историческая наука на рубеже ХХ-XXI веков: социальные теории и историографическая практика. М., 2011.  С. 380, 382.

[2] Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001.

[3] Мандельштам О.Э.С миром державным был лишь я ребячески связан// Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х тт. Т 1. М., 1990. С. 86.

[4] Кант И. К вечному миру // Кант И. Сочинения. В 6 т. М., 1963. Т. 6.

[5] Роллан Р. Воспоминания. М., 1966. С. 185.

[6] Бердяев Н.  Духовный кризис интеллигенции. СПб., 1910. С. 129.

[7] Бердяев Н. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М. ,1918. С. 93

[8] Роллан Р. Воспоминания. М., 1966. С.185.

[9] Ван Дейк Т. Дискурс и власть: Репрезентация доминирования в языке и коммуникации. М., 2013. С. 19.

[10] Ван Дейк Т. К определению дискурса. [Электронный ресурс] URL: http://psyberlink.flogiston.ru/internet/bits/vandijk2.htm

[11] Цит. по: Болдырихин А.А. К проблеме национализма и постнационализма в современной западной науке // Вестник Воронежского университета. Вестник ВГУ. Серия: История. Политология. Социология. 2011. №1. С.84.

[12] Трубецкой Е.Н. Смысл войны. Вып. 1. М., 1914. С. 17.

[13] Цит. по: Пуанкаре Р. На службе Франции. 1914-1915. Воспоминания. Мемуары. М., 2002. Примечание 32.

[14] Эрн В.Ф. От Канта к Круппу // Эрн В. Ф. Сочинения. М., 1991. С. 309.

[15] Гримм Э.Д. Борьба народов // Вопросы мировой войны. Пг., 1915. С. 16.

[16] Цит. по: Львов В. Жизнь Альберта Эйнштейна. М., 1959. С. 135.

[17] Андреев Л.Н. В сей грозный час. Статьи. Пг., 1915. С. 3.

[18] Цит. по: Пуанкаре Р. Указ. соч. Примечание 32.

[19] Андреев Л.Н. В сей грозный час. Статьи. Пг., 1915. С. 3.

[20] Трубецкой Е.Н. Указ. соч. С. 42.

[21] По поводу войны. От писателей, художников и артистов // «Русские ведомости», 28 сентября 1914 г.

[22] Трубецкой Е.Н. Указ. соч. С. 42.

[23] Цит. по: Пуанкаре Р. Указ. соч. Примечание 32.

[24] Маяковский В.В. Война объявлена //Маяковский В.В. Собр. Соч. в 12 т. Т. 1. М., 1978. С. 91.

[25] Цвейг С. Статьи. Эссе. Вчерашний мир. Воспоминания европейца. М., 1987. С. 308.

[26] Цветаева М.И. Германии // Цветаева М.И. Полное собрание поэзии, прозы, драматургии в одном томе. М., 2014. С. 83.

[27] Гиппиус З.Н. Петербургские дневники: 1914-1919. Нью-Йорк, М., 1990-1991. С. 22.

[28] Цвейг С. Ромен Роллан. Жизнь и творчество. Собр. соч. в 7 тт. Т. 7. М., 1963. С. 164.

[29] Ахматова А.А. Памяти 19 июля 1914 // Ахматова А.А. Стихотворения. Поэмы. Проза. М., 2004. С. 124.

[30] Гернек Ф. Альберт Эйнштейн. М., 1966. С. 127.

[31] Рассел Б. Автобиография (в сокращении) // Иностранная литература. 2000. №12.

[32] Волошин М.А. Газеты // Волошин М.А. Средоточье всех путей. Избранные стихотворения и поэмы. Проза. Критика. Дневники. М., 1989. С. 71–72.

[33] Роллан Р. Воспоминания. М., 1966. С. 194.

[34] Роллан Р. Статьи, письма. М., 1985. С. 288.

[35] Шоу Б. Автобиографические заметки. Статьи. Письма. М., 1989. С. 316.

[36] Там же. С. 122.

[37] Там же. С. 316.

[38] Wells H.G. The War that will End War. L., 1914.

[39] Г. Манн – Т. Манн. Эпоха. Жизнь. Творчество. Переписка. Статьи. М., 1988. С. 162.

[40] Там же. С. 163.

[41] Штраус Р. Переписка. Выдержки из дневника. М., 1960. С. 96

[42] Там же. С. 157.

[43] Майский И.М. Великий юнкер // Русские записки. 1915. №2. С. 278.

[44] Андреев Д. Роза мира. Собр. соч. в 3 т. Т. 2. М., 1995. С. 9.

Об авторе:

Оболонкова М.А. — кандидат исторических наук, доцент, заведующая кафедрой всеобщей истории Пермского государственного гуманитарно-педагогического университета.

Обложка: макет Международной научно-практической конференции, посвященной 100-летию Первой мировой войны. В центре расположен Георгий Победоносец.

Источник: https://kgd.ru