1941 год глазами гитлеровцев Ч.2

Олег Назаров,

доктор исторических наук, обозреватель журнала «Историк», член Научного совета РВИО 

1941 ГОД ГЛАЗАМИ ГИТЛЕРОВЦЕВ 

Часть II

«Эта операция должна сломать противнику хребет» 

Крупный успех, достигнутый германскими войсками в ходе Киевского сражения, окрылил захватчиков. Они горели желанием закончить войну до зимы. 30 сентября 1941 года началась битва за Москву. Операция «Тайфун» стартовала с мощного удара 2-я танковой группы генерал-полковника Гейнца Гудериана по позициям Брянского фронта генерал-лейтенанта Андрея Ерёменко. 2 октября, когда в наступление двинулись главные силы фон Бока, начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Франц Гальдер источал оптимизм: «Сегодня мои солдаты перешли в решающее наступление на Москву. Наступление фронтом в 500 километров! За эту операцию я боролся и дрался. Я привязался к ней как к ребенку, за которого немало пострадал. Дело не в самой Москве, я не придаю большого значения крупным городам. Зато ядро вражеских сил, стоящее между нами и Москвой… должно быть разгромлено… Эта операция должна сломать противнику хребет».

В результате слаженных действий германских войск сразу несколько армий Западного, Резервного и Брянского фронтов были окружены в брянском и вяземском «котлах». Командующий ХХХХIII армейским корпусом генерал Готхард Хейнрици, войска которого сформировали северный фронт брянского «котла», 8 октября в письме родным сообщил, что «своей атакой мы вновь застали врага врасплох». Военачальник дал такой прогноз: «Мы должны считаться с тем, что окруженный противник с отчаянной смелостью пытается вырваться из котла. Мы уже дважды видели, что это означает. Но в целом надо сказать, что противник уже повержен, и что теперь он потеряет оставшееся ядро своей армии, которой должно защищать Москву. В конце месяца у него не будет ни его столицы, ни знаменитого промышленного региона в Донецком бассейне, а армия будет чудовищно ослаблена».

На пресс-конференции в Берлине руководивший германской прессой пресс-секретарь национал-социалистической партии Германии и Имперского правительства, обергруппенфюрер СС Отто Дитрих известил мир о том, что между немецкими армиями и Москвой лежит «пустое пространство». Дитрих промолчал о том, что окруженные в «котлах» красноармейцы продолжали сражаться. Своей самоотверженной борьбой они сковывали противника, дав советскому командованию драгоценное время для организации обороны на Можайской линии. Это стало первым сбоем операции «Тайфун».

Тем не менее, ситуация в середине октября была критической. Многие гитлеровцы были уверены в скорой победе. «Отныне русское сопротивление будет незначительным. Всё, что от нас требуется – катить вперед», - считал танкист Карл Фукс. Утром 14 октября командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Федор фон Бок подписал приказ войскам на продолжение операции: «1) Противник перед фронтом группы армий разбит. Остатки отступают, переходя местами в контратаки. Группа армий преследует противника. 2) 4-я танковая группа и 4-я армия без промедления наносят удар в направлении Москвы, имеющий целью разбить находящиеся перед Москвой силы противника, прочно овладеть окружающей Москву местностью, а также плотно окружить город. 2-я танковая армия с этой целью должна выйти в район юго-восточнее Москвы с таким расчетом, чтобы, прикрываясь с востока, охватить Москву с юго-востока, а в дальнейшем также и с востока».

Самые напряженные бои развернулись на можайском направлении – кратчайшем пути к Москве. 18 октября отдел по изучению иностранных армий Востока в своей сводке констатировал: «В ходе боев последних дней под Малоярославцем, Вереей, Можайском, которые можно охарактеризовать как наиболее трудные за эту кампанию, высокая обороноспособность русских достигалась за счет хорошего оборудования московских оборонительных позиций и использования большого количества тяжелых танков».

На темпах немецкого наступления сказались героизм защитников Москвы и перемены погоды. Вот строчки из журнала боевых действий 112-й пехотной дивизии: «Хотя дивизия имела некоторый опыт марша по бездорожью, то, с чем ей пришлось столкнуться теперь, несравнимо с прошлым опытом. Невозможно даже представить, что представляют из себя эти размытые дождями, превратившиеся в месиво, в болото, лесные и проселочные грунтовые дороги. Когда 26 октября 1941 года передовые части дивизии достигли участка у реки Ока под Уткино, взору их предстала следующая картина: множество танков увязли в грязи чуть ли не по башню. А те, которым чудом удалось выбраться, не могли двигаться дальше из-за отсутствия горючего. Пехотные полки растянулись в бесконечно длинные колонны, тяжелые грузовики не могли проехать. Приходилось их подталкивать либо лошадьми, либо подталкивая сзади руками. Хуже всего приходилось артиллеристам - очень много орудий увязло в этой трясине. В таких условиях и речи не могло идти о нормальном снабжении войск продуктами питания, предметами личной гигиены, горючим и боеприпасами».

О том же 23 октября генерал Хейнрици писал родным из Козельска: «Большая часть колонн увязла в непролазной грязи, в болоте, в дорожных колеях, рытвины от снарядов в которых достигают полуметра и заполнены водой. Грузовики и без того еле ехавшие, теперь сломались полностью (запчасти достать невозможно). Бензин, хлеб, овес – ничего не доезжает. Конные повозки тоже застряли, орудия невозможно доставить, весь личный состав, пехота или кто угодно, больше толкает машины, чем сражается. Дороги усеяны трупами лошадей и сломанными грузовиками. Снова и снова слышны причитания: так не может продолжаться! И всё же придется продолжать, мы должны двигаться вперед, хотя бы медленно».

Медленный темп наступления категорически не устраивал фон Бока. 25 октября он пришел к неутешительному выводу: «Все частные успехи в общем и целом ничего не значат. Группа армий фактически разодрана на части, что в соединении с ужасной погодой привело к тому, что мы застряли. А между тем русские выигрывают время для пополнения своих разбитых дивизий и усиления обороны, ежели учесть, что в их распоряжении железные и шоссейные дороги вокруг Москвы. Это очень скверно!»

«Завтра мы станем трупами»

Генерал Гюнтер Блюментрит после войны вспоминал: «С изумлением и разочарованием мы в конце октября - начале ноября наблюдали за русскими, убеждаясь в том, что им, похоже, и дела нет до того, что их основные силы разгромлены. За эти недели сопротивление противника только усилилось, с каждым днем схватки с ним приобретали все более ожесточенный характер».

Немцы по-прежнему регулярно указывали в своих документах численность перебежчиков и взятых в плен красноармейцев. 29 октября в Журнале боевых действий 1-й танковой дивизии был сделан такой вывод о сражавшихся под Калинином советских войсках: «Растущие цифры пленных и перебежчиков показывают ослабление морального духа». Но как иронично заметил тверской историк Максим Фоменко, «эта фраза мирно соседствовала с утверждением о твердом намерении русских снова занять Калинин».

Для подготовки войск к решающему удару фон Боку потребовалась более чем двухнедельная пауза. Спокойной она не была, о чем свидетельствует запись в дневнике фон Бока от 6 ноября: «Противник нарастил силы на юго-востоке от Калинина, ведет себя активно, даже вызывающе, и чуть ли не ежедневно предпринимает атаки в районе дороге Лотошино – Калинин». Накануне на Волоколамском шоссе советские войска расстреляли автоколонну противника, уничтожив четыре машины.

15 ноября, когда группа армий «Центр» возобновила наступление, уже не было грязи, и еще не ударили сильные морозы. Горя желанием завершить кампанию до зимы, фон Бок, пошел ва-банк. Он бросил в наступление всё, что имел, теша себя надеждой, что «враг не располагает необходимой глубиной обороны и находится в куда худшем положении, чем мы».

К тому моменту немцы понесли большие людские и материальные потери. Утром 14 ноября, переговорив с офицерами и солдатами 167-й пехотной дивизии, Гудериан констатировал: «Снабжение войск плохое. Не хватает белых маскировочных халатов, сапожной мази, белья и, прежде всего, суконных штанов. Значительная часть солдат одета в штаны из хлопчатобумажной ткани». 17 ноября командующий 4-й танковой группой генерал-полковник Эрих Гёпнер потребовал от своих командиров: «Выведите свои подразделения из состояния безразличия. Оживите их боевой дух. Укажите им их цель, которая в случае победоносного исхода положит конец кровопролитным боям и обеспечит заслуженный отдых. Вселите в них энергию и уверенность в конечной победе!»

Сделать это было не просто. Далеко не все немцы получили зимнее обмундирование. Тем, кто его не имел, и небольшие морозы казались страшными холодами. Артиллерист Франц Фриш после войны уверял: «Мы начали наше наступление на Москву на сплошь неисправной технике. 30% рессор грузовиков ломались, не выдерживая морозов. В сложившейся ситуации даже офицеры ставили под сомнение возможность дальнейшего продвижения вперед». Гудериан в письме жене жаловался: «Ледяной холод, отрицательные условия, полураздетые солдаты, огромные людские и материальные потери, скудный подвоз горючего – всё это превращает командование войсками в горькую участь, и меня все сильнее гнетет тяжелейший груз ответственности, которую, что бы мне там ни говорили, никто у меня с плеч не снимет».

Основные тяготы войны легли на плечи солдат. Ефрейтор Отто Залфингер в письме родителям не скрывал своего безысходного отчаяния: «До Москвы осталось очень немного. И всё-таки мне кажется, что мы бесконечно далеки от нее. Мы уже свыше месяца топчемся на одном месте. Сколько за это время легло наших солдат! А если собрать трупы всех убитых немцев в этой войне и положить их плечом к плечу, то эта бесконечная лента протянется, может быть, до самого Берлина. Мы шагаем по немецким трупам и оставляем в снежных сугробах наших раненых. О них никто не думает. Раненый – это балласт. Сегодня мы шагаем по трупам тех, кто пал впереди; завтра мы станем трупами, и нас также раздавят орудия и гусеницы».

Гальдер, обещавший «сломать противнику хребет», 23 ноября дал верный и горький для немцев прогноз: «Таких сухопутных войск, какими мы располагали к июню 1941 г., мы уже никогда больше иметь не будем». Гитлеровцы продолжали идти в яростные атаки, но сломить сопротивление защитников Москвы не получалось. Танк унтер-офицера Густава Шродека из 15-го танкового полка 11-й танковой дивизии участвовал в ожесточенном бою в нескольких километрах от деревни Крюково. В дневнике Шродека нашли отражение его подробности: «Справа от нас в результате прямого попадания русского снаряда в башню оказалась подбита еще одна машина из нашего взвода. Разворачивая башню, чтобы дать ответный огонь, я на мгновение увидел, как командир вместе с водителем пытались выбраться наружу. Позже я узнал, что командир танка потерял тогда обе ноги, а водитель - руку, которая так и примерзла к гусенице танка. Наши ряды редели. Мы ежедневно теряли своих боевых товарищей… При помощи ручных гранат мы отрывали мелкие могилы, не могилы, скорее просто лунки».

Контрнаступление Красной армии

30 ноября, понеся большие потери, немцы захватили Красную Поляну, оказавшись на расстоянии пушечного выстрела от окраин столицы. В этот день обер-лейтенант Альберт Нейгман написал дяде: «Утром уже из Москвы опишу тебе, как выглядит эта азиатская столица». Но отправить хвастливое письмо в Берлин он не успел, так как был убит здесь же, под Красной Поляной.

В последний день осени фон Бок сделал в дневнике такое признание: «Мысль о том, что противник перед фронтом группы армий, обессилев, "рухнет", оказалась, как показали бои за последние 14 дней, миражом». Впрочем, 2 декабря Гальдер дал более оптимистичную оценку. Он признал медленное продвижение группы армий «Центр», но сделал вывод, что «сопротивление противника достигло своей кульминационной точки» и «в его распоряжении нет больше никаких новых сил». Восемнадцать дней спустя, когда положение на фронте кардинально изменилось, генерал Хейнрици сообщил жене о том, что 3 декабря группа армий «Центр» «передала телеграмму, что, мол, осталось в последний раз напрячься и противник будет сломлен. Резервов у него больше не осталось».

Данное заблуждение обернулось для немцев роковыми последствиями. Нельзя сказать, что германская разведка полностью проморгала появление свежих советских дивизий под Москвой. Ее сигналы не получили адекватной оценки. 4 декабря фон Бок на одно из донесений разведки отреагировал так: «Боевые возможности противника не столь велики, чтобы он мог этими силами… начать в настоящее время большое контрнаступление».

4 декабря из штаба 9-й полевой армии в штаб группы армий «Центр» поступил документ, в котором говорилось о состоянии и проблемах армии: «9-я армия в настоящее время вынуждена оборонять фронт протяженностью 255 км силами 12-ти поредевших дивизий, в связи с чем все дивизии должны быть задействованы на линии фронта. До сих пор удавалось отразить все атаки противника, из них атаки 28 – 29 ноября были особенно ожесточенными… На многих участках фронта вследствие недостаточной боевой численности стало неизбежным выдвижение некоторых частей пехоты, которые планировалось использовать в качестве резерва, для уплотнения боевых порядков на передовую линию в тот момент, когда темнеет, и последующее их возвращение назад с рассветом. Об отдыхе, дезинфекции или обучении этих солдат не приходится и думать. Не стоит удивляться, что войска – а вместе с ними зарекомендовавшие себя с лучшей стороны, наиболее энергичные молодые офицеры – показывают всё более очевидные признаки усталости, становясь апатичными».

Штаб 9-й полевой армии не ожидал советского наступления на Калинин раньше весны 1942 года. Между тем по первоначальному плану советского командования контрнаступление войск Калининского фронта должно было начаться именно в этот день – 4 декабря! По ряду причин в последний момент его начало перенесли на следующий день.

5 декабря в 3 часа утра первыми в наступление перешли части 31-й армии Калининского фронта. Немецкий военврач Антон Грюндер из 9-й полевой армии вспоминал: «Я как раз садился завтракать, когда начался весь этот ад. Все бросились бежать - танкисты, артиллеристы со своими орудиями, солдаты - в одиночку или группами… Один солдат был ранен в руку навылет. Конечность почернела, гной тёк даже по ногам. Руку до сустава необходимо было отнять. И во время операции я велел троим солдатам непрерывно дымить сигарами, чтобы хоть как-то забить этот жуткий смрад».

Возможно, что своем душераздирающем рассказе военврач Грюндер сгустил краски. 5 – 7 декабря войска Калининского фронта вели упорные бои с частями 9-й армии вермахта, результат которых был не очевиден. Более того, 6 декабря, когда в контрнаступление пошли войска Западного и Юго-Западного фронтов, командующий 9-й армией генерал-полковник Адольф Штраус приказал перебросить с участка западнее Калинина (ныне Тверь) на юго-восток две пехотные дивизии. Он был уверен, что «линия юго-восточнее Калинина, где бои уже перешагнули кульминационный пункт, может быть удержана». Но Штраус сильно заблуждался – всего через 10 дней Калинин был освобожден Красной армией.

«Пиф-паф – тут зайчику и конец»

Отступая, гитлеровцы минировали дороги, взрывали мосты и сжигали деревни. Расправы над беззащитным населением не могли компенсировать неудачи на фронте, помочь решить кадровые и бытовые проблемы. А их становилось с каждым всё больше и больше.

В письме жене, написанном 19 – 20 декабря 1941 года, генерал Хейнрици сообщил: «Сегодня Браухич ушел с поста главнокомандующего сухопутными войсками, фюрер теперь сам будет командовать. Но и он не сможет перевернуть ситуацию в нашу пользу… Русского совершенно недооценили… У нас же с конца июня почти не было пополнений, с октября больше нечего было есть, поэтому пришлось снабжать себя самим – в случае если удавалось что-то найти. Наши части давно потеряли своих лучших командиров и солдат, и они стояли посреди русской зимы, не имея должного зимнего обмундирования. Приходится лишь изумляться, чего же достигли эти вымотанные, малочисленные, завшивленные и обессиленные люди. Так-то. Теперь русские массы их попросту окружат и раздавят. Пиф-паф – тут зайчику и конец».

В другом письме Хейнрици жаловался: «Помыться, починиться – это всё невозможно. Всё кишит вшами, мы постоянно чешемся и скребемся. У многих гнойные раны из-за постоянного расчесывания. У других проблемы с мочевым пузырем и кишечником из-за постоянного лежания на холодном полу, и они не могут нормально отдохнуть, поскольку ночью нужда раз за разом заставляет их просыпаться».

Если от вшей страдал генерал, то что говорить о солдатах. В письме матери ефрейтор Берке просил: «Дорогая мамочка, пришли мне как можно скорее какой-нибудь мази, мое тело кишит вшами, расчесываюсь до крови. Всё тело покрыто струпьями. Все мы то и дело чешемся. Я боюсь, что если останусь жив, то уже не отвыкну от этой привычки».

Важным вопросом военного быта, который еще 11 ноября на своем совещании затронуло командование 3-й танковой группы, являлась доставка в войска почты. Был сделан неутешительный вывод, что «положение в области доставки полевой почты неприемлемо, так как оно наносит существенный ущерб боевому духу войск».

Между тем письма из Третьего рейха становились всё более тревожными. Например, невеста старшего ефрейтора Ганса Хаузера 12 декабря писала: «Милый Ганс, ты уже 3-й год на войне, а ведь старею, не проходит дня, чтобы я не плакала тайком от матери. Вчера приходила Эльза, ее жених убит. Можешь меня не ревновать, молодых людей здесь нет, мужчин становится всё меньше и меньше».

В ответных письмах солдаты сообщали родным о своих проблемах, которых с наступлением зимы заметно прибавилось. Британский историк Николас Старгардт обратил внимание на то, что если раньше германские военные чиновники пели хвалебные песни солдатским письмам, называя их «духовным витамином» для внутреннего фронта, способствовавшим укреплению «настроя и нервов», то теперь министр народного просвещения и пропаганды Йозеф Геббельс жаловался: «Воздействие писем с фронта, которое считалось чрезвычайно важным, ныне следует расценивать как более чем вредное… Солдаты наводят совершенную смуту, когда описывают огромные сложности условий, в которых воюют; нехватку зимних вещей… недоедание и перебои с боеприпасами».

Проблемы не покидали гитлеровцев и в праздники. В канун католического Рождества солдат Н. Висбаден записал в дневнике: «Днем русские посылали нам свои гостинцы (обстреливали из артиллерийских орудий. – О.Н.). Сегодня у нас ёлка. Пищу мы получаем очень нерегулярно. Холод стоит варварский». Схожими были и записи других гитлеровских вояк. 29 декабря унтер-офицер Ольген Зайбольд отразил в дневнике события последних дней: «Незабываемое Рождество 1941 г. уже позади. Сочельник застал нас в доте, у костра: сыро, холодно, сидим скрючившись, кушать нечего. Нет ни хлеба, ни напитков, ни света, а есть только сознание того, что будет наступать русский. Лейтенант Гойдель убит. Только принесенный мне милый пакетик "Неизвестному от неизвестной девушки" озаряет наши мрачные лица. Даю каждому по одной папиросе. Хороший запах одурманивает нас. Мы мурлычим старые песни "о мире на земле", который еще так далек. Ранним утром 25 декабря посылаю разведдозор к соседней роте. Ясное зимнее небо; стрельба. Лейтенант Ладендорф с пятью товарищами пал во время разведки. 12 человек ранено».

19 декабря в командование группой армий «Центр» вместо фон Бока вступил генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге по прозвищу Умный Ганс. Уже после войны, оценивая сложившуюся под Москвой обстановку, Блюментрит сделал главный вывод: «Это поворотный пункт нашей восточной кампании - надежды вывести Россию из войны в 1941 г. провалилась в самую последнюю минуту. Теперь политическим руководителям Германии важно было понять, что дни блицкрига канули в прошлое. Нам противостояла армия, по своим боевым качествам намного превосходящая все другие армии, с которыми нам когда-либо приходилось встречаться».

В свою очередь, также после окончания войны генерал-фельдмаршал Эвальд фон Клейст, вспоминая события 1941 года, сделал такое признание: «Русские с самого начала проявили себя как первоклассные воины, и наши успехи объяснялись просто лучшей боевой подготовкой. Обретя боевой опыт, они стали первоклассными солдатами. Они сражались с исключительным упорством, имели поразительную выносливость и могли вести военные действия без многого, что считается необходимым в армиях других государств. Их командование быстро извлекло уроки из своих поражений в начале войны и вскоре стало высокоэффективным».

Красный флаг над Рейхстагом стал зримым тому подтверждением.