1941 год глазами гитлеровцев

Олег Назаров,

доктор исторических наук, обозреватель журнала «Историк», член Научного совета РВИО

1941 ГОД ГЛАЗАМИ ГИТЛЕРОВЦЕВ

Часть I

В годы горбачевской «перестройки», завершившейся демонтажем Советского Союза, широкое распространение в СМИ получила точка зрения, согласно которой летом 1941 года под напором вермахта Красная армия развалилась и бежала. В войсках стояла паника, офицеры срывали знаки отличия, красноармейцы бросали оружие и сдавались в плен. Все это было. Но было ведь не только это. Показательно, что авторы псевдонаучных спекуляций обходили молчанием главный вопрос: почему провалился немецкий план молниеносной войны? Чтобы ответить на него, необходимо взглянуть на сражения и события 1941 года глазами противника.

«Единственное, что с ними можно сделать, - это расстреливать…»

Германские стратеги, разработавшие операцию «Барбаросса», планировали разгромить Советский Союз в краткосрочной кампании «еще до того, как будет закончена война против Англии». Для того, чтобы решить поставленную задачу, утверждал командующий войсками 4-й танковой группы генерал-полковник Эрих Гёпнер, вести войну, целью которой являлось «уничтожение современной России», «нужно с беспрецедентной суровостью»: «Каждое столкновение, от замысла до исполнения, должно с железной решимостью направляться к тому, чтобы целиком и полностью истребить противника».

После нападения гитлеровской Германии на СССР подобные призывы зазвучали в полный голос. Например, 13 июля 1941 года рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер напутствовал отправлявшихся на советско-германский фронт солдат такими словами: «Это война идеологий и борьба рас. На одной стороне стоит национал-социализм - идеология, основанная на ценностях нашей германской нордической крови. На другой стороне стоит 180-миллионный народ - смесь рас и народов, чьи имена непроизносимы и чья физическая сущность такова, что единственное, что с ними можно сделать, - это расстреливать без всякой жалости и милосердия».

Слова нацистов не разошлись с их делами. Большинство красноармейцев, попавших летом и осенью 1941 года в немецкий плен, были гитлеровцами истреблены. Бесчеловечным было и отношение к населению, оставшимся на временно оккупированной немцами территории Советского Союза. Генерал-фельдмаршал Вальтера Рейхенау в директиве «О поведении войск в восточном пространстве» прямо призывал к искоренению «азиатского влияния в европейской культуре» (то есть к уничтожению русской культуры – О.Н.), приказывал не брать в плен «дегенеративных женщин» (служивших в Красной армии женщин – О.Н.) и требовал вести безжалостную борьбу с «еврейским недогуманизмом».

Распространенные в СССР перед войной надежды на солидарность трудящихся в борьбе с фашизмом не оправдались. Восемнадцатилетний танкист Генрих Метельманн, который до войны работал слесарем в Гамбурге, позднее признал, что «усвоил как нечто само собой разумеющееся долг немцев – ради блага всего человечества привить наш образ жизни низшим расам и тем нациям, которые в силу своего ограниченного интеллекта даже понять толком не могли нашу миссию».

Недочеловеками советский народ считали как генералы, получившие образование еще в кайзеровской Германии, так и совсем молодые немцы. Такими были плоды нацистской пропаганды и многовековой западной русофобии.

Первый день войны

Ранним утром 22 июня 1941 года гитлеровские войска вторглись на территорию Советского Союза. Остановить врага на границе было делом не реальным. На основных направлениях своего наступления немцы быстро прорвали оборону и устремились вглубь страны.

Однако предвоенные расчеты германских стратегов на легкую прогулку по бескрайним российским просторам не оправдались. Враг натолкнулся на сопротивление советских солдат и офицеров. «Русские силы очень упорно удерживали укрепления и населенные пункты. Мы смогли их занять только после планомерного наступления, стоившего больших потерь», - сухо констатировал командир 8-го армейского корпуса, генерал Вальтер Гейтц.

Более эмоциональным было свидетельство пулеметчика Михаэля Загера: «22 июня мы в боях не участвовали… У меня есть фото, сделанное в этот день. Далеко впереди мы видели большой взрыв. Говорили, что там взорвался русский склад боеприпасов. Запомнился первый сильный русский артиллерийский обстрел. Он пришелся по месту, где мы еще полчаса назад спали в сене. Деревня, из которой мы только что вышли, была практически уничтожена. Это очень сильно на меня подействовало».

Потрясение лейтенанта Губерта Беккера было не менее сильным. Он вспоминал: «Это был знойный летний день. Мы шли по полю, ничего не подозревая. Вдруг на нас обрушился артиллерийский огонь. Вот так и произошло мое боевое крещение – странное чувство. Тебе сказано идти туда-то, и в следующую секунду ты слышишь звук, который уже ни с чем не перепутаешь. Тебе кажется, еще секунда – и тебя продырявят насквозь, но тебе каким-то образом везет. Рядом со мной находился мой командир, офицер, поэтому и нужно было показать себя героем в его глазах. Можно, конечно, и упасть на землю, это проще всего. И тут ты замечаешь лежащего впереди немецкого солдата: рука неуклюже задрана и на пальце поблескивает обручальное кольцо, голова – кровавое месиво, а рот забит жужжащими мухами. Вот так я увидел первого убитого на этой войне».

22 июня советская авиация понесла огромные потери. Подавляющее большинство самолетов было уничтожено на земле ударами вражеской авиации и артиллерии. Однако те советские летчики, которые смогли поднять в воздух свои боевые машины, создали гитлеровцами много проблем. Крайне неприятным сюрпризом для противника стала та решимость, с которой они шли на таран. Историки до сих пор выясняют, кто же первым его совершил. Проблема состоит в том, что героев было более двух десятков, воевали они далеко друг от друга, а с секундомером никто за ними не следил. Правда, со слов очевидцев известно, что наручные часы командира авиационного звена 46-го истребительного авиационного полка старшего лейтенанта Иванова замерли на отметке 4 часа 25 минут, когда его машина, протаранив «Хейнкель-111», упала на землю. За этот подвиг старшему лейтенанту Иванову Ивану Ивановичу было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

В первый день Великой Отечественной войны в воздушном бою юго-западнее Шяуляя был ранен капитан Гейнц Бретнютц, ранее награжденный рыцарским крестом за участие в «Битве за Англию». Вскоре немецкий воздушный ас умер от гангрены.

Генерал люфтваффе Вальтер Швабедиссен, оценивая первые воздушные сражения, сделал пророческий вывод: «Русские ВВС своей упорной решительностью и гигантскими жертвами (вспомним их тараны!) смогли предотвратить своё полное уничтожение и заложить предпосылки своего будущего возрождения».

Сводка Верховного командования вермахта подвела итог первого дня Великой Отечественной войны: «Создается впечатление, что противник после первоначального замешательства начинает оказывать все более упорное сопротивление».

В последующие дни слова «упорное сопротивление» станут появляться в немецких документах с пугающей частотой.

«Даже в окружении русские продолжают упорные бои»

Первым городом, который Красная армия отбила у немцев, стал Перемышль. Когда ранним утром 22 июня немцы попытались захватить мост через Сан, на их пути встал лейтенант Пётр Нечаев. Герой отстреливался до последней возможности, а потом взорвал гранатой себя и врагов. Гитлеровцы смогли захватить Перемышль в первый день войны. Однако неприятель рано радовался. Командир 99-й стрелковой дивизии полковник Николай Дементьев отдал приказ выбить врага из города, и уже 23 июня это было сделано. Бойцы Дементьева удерживали Перемышль до 27 июня, и организованно оставили его, чтобы не попасть в окружение.

Гитлеровцы явно не были готовы к долгому и упорному сопротивлению Красной армии. «Белокурые бестии» считали, что Красная армия слабее французской, которую вермахт в мае – июне 1940 года разгромил всего за шесть недель. Прогноз самоуверенных завоевателей не оправдался. Ярким примером горе-оракула может служить начальник штаба 4-й полевой армии генерал Гюнтер Блюментрит. Накануне войны он самоуверенно прочил: «Нам предстоят упорные бои в течение 8 - 14 дней, а затем успех не заставит себя ждать, и мы победим». Когда указанный срок миновал, озадаченный Блюментрит с удивлением констатировал: «Поведение русских войск даже в первых боях находилось в поразительном контрасте с поведением поляков и западных союзников при поражении. Даже в окружении русские продолжали упорные бои».

На четвертый день войны разработчик одного из вариантов стратегии блицкрига генерал-лейтенант Эрих Маркс попал под обстрел, получил тяжелое ранение и остался без ноги.

«Упорное сопротивление русских заставляет нас вести бой по всем правилам наших боевых уставов. В Польше и на Западе мы могли позволить себе известные вольности и отступления от уставных принципов; теперь это уже недопустимо», - в начале войны писал в своем «Военном дневнике» начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Франц Гальдер: Вскоре ему «стало ясно, что русские не думают об отступлении, а, напротив, бросают всё, что имеют в своем распоряжении, навстречу вклинившимся германским войскам». 29 июня Гальдер зафиксировал один из таких фактов: «На фронте группы армий "Юг" продолжаются сильные бои. На правом фланге 1-й танковой группы 8-й русский танковый корпус глубоко вклинился в наше расположение и зашел в тыл 11-й танковой дивизии. Это вклинение, очевидно, вызвало большой беспорядок в нашем тылу в районе между Бродами и Дубно. Противник угрожает Дубно с юго-запада, что при учете больших запасов вооружения и имущества в Дубно крайне нежелательно». Еще несколько дней 8-й механизированный корпус генерал-лейтенанта Дмитрия Рябышева создавал гитлеровцам большие проблемы.

Блюмертриту и Гальдеру вторил Курт фон Типпельскирх, начинавший войну в звании генерал-лейтенанта и в должности командира 30-й пехотной дивизии. «Русские держались с неожиданной твердостью и упорством, даже когда их обходили и окружали. Этим они выигрывали время и стягивали для контрударов из глубины страны всё новые резервы, которые к тому же были сильнее, чем это предполагалось… Противник показал совершенно невероятную способность к сопротивлению», - писал Типпельскирх в своей «Истории Второй мировой войны».

«Русские обороняются отчаянно…»

Немецкие солдаты с упорно и самоотверженно защищавшими Родину советскими солдатами сталкивались ежедневно. Например, старший ефрейтор 5-й роты 35-го мотополка 25-й мотодивизии Герман Шварц так изложил в дневнике события восьмого, девятого и десятого дней войны:

«29 июня. На рассвете мы достигли реки Буг. Пограничный городок полностью разрушен. Гражданское население, очевидно, было выброшено из кроватей выстрелами. Я полагаю, что большая часть из них сгорела. Видны многие немецкие могилы, даже массовые могилы с 5–7 убитыми солдатами. Русские здесь хорошо оборонялись…

30 июня. К обеду мы достигли города Луцка. Город сильно пострадал. Целые кварталы почти полностью сожжены. Если до обеда можно было говорить о немецком господстве в воздухе, то после обеда видны были исключительно русские самолеты. Самое интересное началось за Луцком. Мы, а также находящиеся рядом зенитные позиции подверглись вторичному налету вполне современных, похожих на "Do-17" тяжелых бомбардировщиков. Мы совершенно не могли подумать, что это могут быть русские самолеты. Только тогда, когда они сбросили свои яички над нашими головами, наши сомнения улетучились…

1 июля. Наступаем вдоль шоссе. За ночь русские укрепились в отдельных домах и обороняются из них. Пытаемся отогнать их обратно в лес. Дошли до одного хутора. Дальнейшее продвижение невозможно. Со всех сторон сыпят по нам. Несколько часов лежим на хуторе. Больше там продержаться не могли. Вынуждены были отступить. Русские стреляют как бешеные. Орудийные снаряды разрываются слева и справа от нас. Мы себя почувствовали неважно. Русские продвинулись далеко вперед к лесу, находящемуся на расстоянии примерно 1 километра левее нас. Если им удастся пробраться правее, то они окажутся в тылу у нас. Мы уже вырыли себе окоп, когда получили приказ: прекратить рытье окопов, рота переходит на новую, главную оборонительную линию. За 50 метров до главной оборонительной линии нас внезапно обстреляли. Огонь усилился. Мы не верили своим глазам: это русские занимают нашу главную оборонительную линию, к которой мы приближались. И вот наступил настоящий ад. Стреляют со всех сторон – спереди, справа и слева. Настоящая адская котловина. Русские преследуют нас по пятам…Батальон собирается, вернее, собираются остатки. Из 7-й роты осталось только 16 человек. У нас не хватает 50. Идем дальше, мы составляем резерв, никто из нас, пожалуй, больше недееспособен. Ни одного живого офицера».

Упорное сопротивление Красной армии неприятно озадачило и министра народного просвещения и пропаганды Третьего рейха Йозефа Геббельса. 1 июля он записал: «Русские обороняются отчаянно… Оказывают более сильное сопротивление, чем предполагалось сначала». 2 июля Геббельс вернулся к этой теме еще раз: «Сопротивление врага носит жестокий, отчаянный характер… Повсюду идут тяжелые, ожесточенные бои. Красный режим мобилизовал народ. К этому еще надо прибавить баснословное упрямство русских». 4 июля он вынуждении был признать, что «русские сражаются очень упорно и ожесточенно».

Стойкость значительного числа красноармейцев удивила и одного из главных нацистских идеологов - Альфреда Розенберга. Он родился в Российской империи, переехал в Германию в возрасте 25 лет в конце Первой мировой войны. Розенберг владел русским языком, но плохо знал советских людей. 2 апреля 1941 года Гитлер обратился к нему с вопросом об оценке потенциала советского народа и Красной армии. Розенберг ответил, что русские поведут себя вовсе не так, как представляют себе рационально мыслящие европейцы: они будут упорно сопротивляться, но затем начнётся паника. Позже Розенберг признал, что «вышло иначе. Советские русские сражаются свирепо, коварно и невероятно жестоки в отношении пленных и гражданских небольшевиков». Утверждение, что красноармейцы были «невероятно жестоки» оставим на совести нацистского идеолога. Оно было сделано в те дни, когда гитлеровские изуверы с варварской жестокостью уничтожали на оккупированной ими территории Советского Союза детей, стариков и инвалидов.

«Мы следовали тем же маршрутом, что и Наполеон, но не думали, что события 1812 г. повторяться вновь. У нас была самая современная техника, транспорт, средства связи – мы считали, что с пространствами России можно совладать с помощью железных дорог и моторов, телеграфного провода и радио. Мы безоговорочно верили в план блицкрига», - позднее писал генерал-майор Ганс фон Грейфенберг.

Однако с каждым днем войны и с ростом потерь в германских войсках росло число вояк, с тревогой вспоминавших французского императора и сомневающихся в реальности блицкрига.

Признания генерала Хейнрици

ХХХХIII армейский корпус генерала Готхарда Хейнрици начал войну в Белоруссии. 24 июня в письме домой генерал поделился с женой Гертрудой и другими родственниками первыми впечатлениями от начавшейся кампании. В частности он рассказал о том, что 24 июня был вынужден вернуться к входившей в состав его корпуса 252-й пехотной дивизии, которая застряла «у моста Фронолов над Бугом в довольно безрадостной ситуации. Русские свили там себе гнездышко из нескольких бункеров, которые выстроены крайне современно и прекрасно позволяют обороняться. Все попытки выбить их оттуда артиллерийским огнем, взорвать или забросать гранатами пока не принесли успеха. Но мириться с таким положением вещей в нашем тылу невозможно». Далее Хейнрици заметил: «В общем и целом создается впечатление, что русский уводит свои силы на восток. Но если доходит до боя, то сражается он стойко. Он куда сильнее, чем французский солдат. Предельно выносливый, хитрый и коварный».

Уже 4 июля в письме жене генерал поведал о том, что 2 июля едва не угодил в устроенную красноармейцами засаду, когда ехал по насыпи: «По обеим сторонам росли плотные кусты ольхи. Болота справа и слева было по колено глубиной. Внезапно русский с винтовкой в руках выпрыгнул на дорогу где-то шагах в ста перед нами. Спустя лишь несколько секунд еще семь или восемь человек последовали его примеру. Никто не мог знать, нет ли там и других. Для них расстрелять нашу машину на дороге было бы детской забавой. Их было десять, а нас трое. Они прятались в кустах, мы же ехали по открытому пространству. Минуту мы совещались, что же делать. Лес молчал. И тут совершенно случайно подошло подкрепление – еще две наши машины ехали мимо. Вот теперь мы двинулись на русских. Но мы не смогли их найти. Они спрятались в непроходимом болоте».

15 августа в Нивках западнее Гомеля Хейнрици попал под артиллерийский обстрел. О нем он сообщил в письме дочери Гизеле: «Успел только раздеться, как два снаряда с шипением разорвались на участке за моим домом. Не успел я натянуть исподнее, как взорвались следующие, и так далее. Твое письмецо лежало передо мной, и я думал, что оно написано в ином мире, не в этом. Едва я надел брюки и рубашку, нас настиг следующий залп навесного огня, угодивший в соседние дома. Не застегивая мундир, с гетрами в руке я наконец выбежал из своего жилища, но не успел выйти за дверь, как снова завыли снаряды. Осталось лишь броситься на наземь, и вот уже что-то ударило поблизости, повсюду полетели осколки, вонзаясь в стены и стволы деревьев. Одним прыжком я достиг ямы полутораметровой глубины, которую кто-то откопал, и обнаружил в ней несколько человек. Минут двадцать залп бил за залпом в 30 метрах от нашей ямы, мой дом был продырявлен осколками. Потом всё успокоилось, чтобы через четверть часа неожиданно начаться по новой».

Сыну генерала командиру взвода в 5-м батальоне 71-го пехотного полка 29-й моторизованной дивизии лейтенанту Хартмуту Хейнрици повезло меньше - 16 июля он был ранен в боях под Смоленском. Впрочем, всё познается в сравнении. Двумя днями ранее в лазарете после ранения, полученного во время бомбардировки, умер лейтенант Ганс Георг Кейтель - сын гитлеровского начальника штаба Верховного командования вермахта, генерал-фельдмаршала Вильгельма Кейтеля.

Всего через месяц боев командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Федор фон Бок вынужден был признать то, что «наши войска измотаны, - факт, и вследствие значительной потери офицерских кадров существенно снизилась и стойкость отдельных подразделений». Немцы ежедневно несли непривычно высокие для них потери. «Я вынужден ввести в бой теперь все мои боеспособные дивизии из резерва группы армий… Мне нужен каждый человек на передовой…», - сокрушался фон Бок. Гибли и опытные командиры. Еще в июле в районе Смоленска осколком снаряда был смертельно ранен командовавший 17-й танковой дивизией генерал-майор Карл фон Вебер.

Уже летом 1941 года наиболее прозорливые гитлеровские военачальники осознали, что план молниеносной войны не будет реализован. 1 сентября в письме жене генерал Хейнрици сообщил: «Уже дня два вновь идут тяжелые бои. Нас опять перебросили на юг, и мы на северной границе Украины. Наша задача сложна, тем труднее она в свете ограниченности наших сил. Русский отбивается с большим упорством, контратакует. Его артиллерия особенно хороша. Пока пишу это письмо, слышу, как рвутся снаряды. Три дня назад русский на четверть часа прижал нас плотным огнём. Вдобавок были авианалёты на нашу деревню, потеряли несколько человек, включая коменданта нашего штаба. Для письма трудно найти и время, и покой в душе. Ситуация постоянно меняется, и всё время новые трудности. Так беспрерывно уже десять недель…». Прогноз генерала был пессимистическим: «Я убежден, что эта война затянется надолго. В этом году она не кончится».

Окончание следует