Трагедия Февраля: хотели «как лучше», а получилось разрушение государства

Выступление на конференции
«Февраль. Трагедия. Уроки истории. 1917 г.»
(18 февраля 2017 г).

В сознании всех граждан России 1917 год – переломная черта. Революция определила дальнейший путь не только нашей страны, но изменила вектор развития всего мира. А начало неотвратимого революционного процесса, за которым последовала Гражданская война, можно отсчитывать с Февраля 1917 года.

Трагедия Февраля – именно в этой неотвратимости. Почему? Потому что Февраль – это разрушение государства как института.

***

Одна из причин революционных потрясений – неготовность элит и общества сплотиться во имя дела развития и защиты страны. Патриотический энтузиазм 1914 г. – во многом горячечный, декларативный – быстро угас, и уже в 1915 г. его сменили пораженческие настроения.

Да, к началу 1917 года российское государство объективно было в системном кризисе. Все проявления кризиса были очевидны и тогда, и мы о них хорошо знаем теперь. Это промышленная отсталость (весьма относительная, впрочем); это нерешённый земельный вопрос; это архаичная структура общества; это пресловутые «противоречия труда и капитала» с одной стороны и желание крупного капитала конвертировать экономическое влияние в политическую власть – с другой стороны; это волна роста национального самосознания на «окраинах империи» (от Прибалтики и Украины до кровавого туркестанского восстания 1916 года). Все эти проявления кризиса Первая мировая война только обострила. И последний штрих в этой тревожной картине – падение авторитета монархии, верховной государственной власти.

Однако ни одно из этих острых проявлений кризиса, ни даже все они в сумме не говорили о том, что российская государственность исчерпала себя.

В начале XX века Россия бурно развивалась. Пятая экономика в мире, пятый в мире промышленный сектор, одни из самых высоких темпов экономического роста, формируется собственный финансовый рынок. Принято жаловаться на экономический спад, вызванный Первой мировой, но был ли он настолько катастрофическим? К началу 1917 г. наш ВВП сократился на 18%, в то время как у других воюющих стран в среднем на 23%.

И даже неудачное течение войны (относительно неудачное – только в сравнении с прославленными победами русского оружия в предыдущие и последующие эпохи), в общем, не грозило военной катастрофой. В 1914-1916 гг. русский фронт не был второстепенным: более 40% всех вражеских дивизий сковывала именно русская армия. Она одержала ряд блестящих побед под Гумбинненом и Варшавой, в Галиции и у Сарыкамыша. Даже тяжелые поражения 1915 г. не сломили ее дух. К началу 1917 г. Россия вместе с союзниками по Антанте была в шаге от победы. Как написал позднее У. Черчилль, «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошёл ко дну, когда гавань уже была видна».

И так можно сказать обо всех предпосылках грядущей катастрофы. Я не хочу приуменьшить задним числом масштаб и глубину проблем: Россия действительно нуждалась в решительней модернизации. Но речь шла о системном решении стоящих перед страной задач: проанализировать вызовы, вычленить приоритетные направления, учесть обстоятельства…

***

Для системного решения задач национального масштаба годится только одна форма организации общества – государство. Монархическое или республиканское, буржуазное или советское – неважно. Государство должно быть.

Таким образом, речь шла об укреплении государственности и суверенитета – но не об их разрушении, как случилось в феврале 1917 года.

Февраль – это, увы, не просто смена формы правления, не просто смена способа организации экономической жизни (формальная, к слову, – потому что капитализм в России развивался задолго до Февральской буржуазной революции). Само по себе это дело житейское, хотя и сопряжено со всякого рода политическими и социальными неудобствами. Но государство – это единственный институт, который способен сгладить объективные и неизбежные издержки как политического реформирования самого себя, так и даже смены экономического уклада.

Февраль – это снесение государства как института, как легитимной, признанной народом формы организации общества. Причём снесение в интересах даже не общества в целом, а в интересах узких социальных групп. В интересах, как сейчас сказали бы, крупного капитала, олигархии – тех самых социальных групп, которые, попросту говоря, наживались в тылу на военных заказах, пока на фронте русские солдаты исполняли свой долг и совершали чудеса героизма (1,3 млн стали тогда георгиевскими кавалерами).

Инициаторы Февральского переворота, как потом оказалось, либо не сумели обеспечить преемственность государственности, либо из корыстных соображений просто не были заинтересованы в суверенности российского государства как такового. Здесь логика, которая нам хорошо знакома по современному опыту: когда известная часть элит связывает свои интересы не с собственной страной, а с зарубежными активами, банковскими счетами, пентхаузами, вузами для своих детей – просто потому что там, на Западе, выше стандарты потребления, и вообще теплее. И если эта часть элит монополизирует верховную власть, она естественным путём ищет истоки легитимности не внутри страны, не в народе, а вовне – подчиняя при этом интересы страны влиятельным зарубежным покровителям. Это, заметьте, никакой не «шпионаж» – это просто такой «рациональный выбор». И это – объективная угроза российскому суверенитету, которая реализовалась в Феврале 1917-го. [В некотором роде можно провести параллели также и со Смутой XVII века; а современные примеры государства «по-февральски» можно наблюдать на Украине].

Ирония судьбы заключалась в том, что те, кто думал, будто чем-то управляют и контролируют революцию, кто принимал такие вот «рациональные решения», – в реальности просто не смогли контролировать ими же вызванную волну хаоса.

Вот саморазоблачение одного из видных деятелей Февраля В. Шульгина: «Пулёметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулемётов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя… Увы – этот зверь был…его величество русский народ».

Причём ни одну из объективных проблем, из-за которых якобы свергали императора и сносили государство, февральские революционеры решать не взялись: мол, как-нибудь потом. Военный министр Временного правительства А. Гучков вот так «успокаивал» солдат в апреле 1917 года: «…Массовое дезертирство осуществляется главным образом в связи с распространяемыми в армии преступными воззваниями о предстоящем теперь же переделе земли, причем участниками его является будто лишь тот, кто будет находиться к этому времени внутри страны… Не верьте слухам. Вопрос о земле решить может только Учредительное собрание…»

Итог оказался плачевен: окончательный развал армии, деградация и территориальный распад государства. И те, кто пытался подвинуть императора у руля управления страной, очень быстро оказались в мусорной корзине истории.

***

Значит ли это, что Февраль (и, шире, вообще Русская революция) – «досадная случайность», вызванная всего лишь безответственностью и амбициями отдельных лиц или «происками» то ли немцев, то ли англичан?

Нет, это не случайность – повторяю, было бы ошибкой приуменьшать масштаб и глубину реальных проблем, стоявших тогда перед страной. Английская и Французская революции в своё время тоже развивались не по одной воле Кромвеля или Робеспьера: сложились объективные предпосылки, процесс кипения был доведён до предела.

Но такой вот катастрофический метод решения этих проблем – тоже, в свою очередь, не предопределённость.

Развитие без потрясений – это, повторяю, обязательная функция государства. И с этой точки зрения никто не снимает вины с верховной власти Российской Империи начала ХХ века, которая эту функцию не смогла исполнить.

Сегодня необходимо глубоко изучать причины исторического взрыва 1917 года и не стремиться демонизировать или идеализировать революцию. Она уже случилась 100 лет назад, и прошлое мы не можем изменить. Мы можем только извлечь из него уроки.

В чём для нас главный урок Февраля?

100 лет назад трагедией для России стало нежелание разных политических сил, исповедовавших разные мировоззрения, имевших разные взгляды на будущее страны, в том числе и элит государства, подчинить свои частные амбиции интересам России, рука об руку работать на благо народа, созидательно решать очевидные задачи. В результате общественный, политический диалог был подменён кровопролитным гражданским конфликтом. После чего все те же задачи всё равно решать пришлось – но в экстремальных условиях, после хаоса и смуты, радикально, ценой огромных жертв. Это и есть цена неконструктивного политического противостояния вместо общественного, политического диалога.