Каналья или мечтатель? К годовщине кончины Бирона

28 декабря 1772 года в своём дворце в Митаве на 83-м году жизни умер курляндский герцог Эрнст Иоганн Бирон, получивший в русской истории по большей части зловещую репутацию.

Самый вредный фаворит

«Бироновщина» стала устойчивым обозначением десятилетнего правления племянницы Петра Великого Анны Иоанновны (1730 – 1740). Особенно распространён был этот негативный образ в позапрошлом XIX столетии, и А.К. Толстой в иронической «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева» уже подтрунивал над самим стереотипом:

Бирон царил при Анне;
Он сущий был жандарм, 
Сидели мы как в ванне
При нём, dass Gott erbarm!

Немецкий текст переводится как «Помилуй нас Бог!», а вот сидение в ванне – занятие вроде бы приятное (Ксения Собчак, млевшая там под телекамерами, не даст соврать), и поэт наверняка имел в виду, что обществу в ту пору недоставало развития.

В русской литературе отталкивающую фигуру временщика изобразил Иван Иванович Лажечников в известном романе «Ледяной дом» (1835): «Чтобы сделаться правителем России, Бирону недоставало только имени: исторгнув его от умирающей государыни, предсказавшей вместе с этим падение своего любимца, регент недолго пользовался своею грозною, хищническою властью». Злодею противостоят положительные герои, среди коих и малороссиянин Горденко: «Побачив бы я, як бы мне то выбрехал бесова батька Бирон».

Но и подобной чертовщины оказалось мало Василию Осиповичу Ключевскому. Этот насквозь московский историк отнёсся к нравам новой столицы едва ли не с тем же особым цинизмом, что присущ старому болельщику «Спартака» при мысли о неправедном возвышении «Зенита»:  «Не доверяя русским, Анна поставила на страже своей безопасности кучу иноземцев, навезённых из Митавы и из разных немецких углов. Немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении. Этот сбродный налёт состоял из «клеотур» двух сильных патронов: «канальи курляндца», умевшего только разыскивать породистых собак, как отзывались о Бироне, и другого канальи, лифляндца, подмастерья и даже конкурента Бирону в фаворе, графа Лёвенвольда, обер-шталмейстера, человека лживого, страстного игрока и взяточника. При разгульном дворе, то и дело увеселяемом блестящими празднествами, какие мастерил другой Лёвенвольд, обер-гофмаршал, перещеголявший злокачественностью и своего брата, вся эта стая кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа».

Более того, страдания народных масс виделись Ключевскому почти по-марксистски, даже с употреблением «классовой» лексики: «Повторялись татарские нашествия, только из отечественной столицы. Стон и вопль пошёл по стране. В разных классах народа толковали: Бирон и Миних великую силу забрали, и все от них пропали, овладели всем у нас иноземцы; тирански собирая с бедных подданных слёзные и кровавые подати, употребляют их на объедение и пьянство; русских крестьян считали хуже собак; пропащее наше государство! Хлеб не родится, потому что женский пол царством владеет; какое ныне житьё за бабой? Народная ненависть к немецкому правительству росла, но оно имело надёжную опору в русской гвардии».

Но вот что любопытно: выговорившись, Василий Осипович ненароком вспомнил, что он знаком и с реальными чертами тогдашней действительности, и не одно «немецкое засилье» в том виновато, и не только Бирон, осенью 1740 года меньше месяца пребывавший в роли регента после кончины императрицы: «Горючий материал негодования, обильно копившийся 10 лет, тлел незаметно. Ему мешали разгораться привычное почтение к носителям верховной власти, исполнение некоторых шляхетских желаний 1730 года и нечто похожее на политический стыд: сами же надели на себя это ярмо. Но смерть Анны развязала языки, а оскорбительное регентство Бирона толкало к действию. Гвардия зашумела».

Едва на четверть бывший их народ

В советское время колоритные наезды Ключевского на немцев очень любили, а вот нынешние историки «незаметное тление горючего материала» как-то не замечают, несмотря на обильное привлечение нового архивного материала. И в биографии Бирона из серии ЖЗЛ, написанной Игорем Курукиным (2006), и в более чем 1000-страничной истории внутренней политики Анны Иоанновны Николая Петрухинцева (2014) мы обнаружим очень существенную корректировку изложенного выше красивого мифа.

Прежде всего, никакого «дырявого мешка» не было: иностранцы при дворе водились, но в количестве явно недостаточном, чтобы облепить двор. Петрухинцев скрупулёзно изучил все назначения на посты руководителей центральных учреждений и выяснил, что 51 раз руководителями были назначены русские и только 10 – иноземцы, среди коих были и деятели Медицинской канцелярии, которых не назначить было нельзя по причине отсутствия отечественных специалистов, и люди, начавшие служить ещё при Петре Великом.

Вывод историка звучит отрезвляюще: «Иноземцы не стали доминирующей группой в гражданской управленческой элите и занимали в её структуре относительно скромное место, не превышающее 15-25% её состава. Текущее управление страной осуществлялось главным образом русскими администраторами».

То есть «засилье» охватило не более четверти властных постов. Фавориту Бирону только в последний год правления Анны удалось взять под контроль 4 из 10 коллегий, но и тогда его влияние при дворе не стало безграничным. Затеянная им и его соратником генерал-берг-директором фон Шёмбергом афера, предполагавшая коррупционный вариант приватизации казённых металлургических заводов, осуществлялась в 1738-1740 годах с большим скрипом, а падение Бирона в ноябре 1740-го эти амбиции и вовсе усмирило.

Бирону не удалось женить своего сына Петра на наследнице Анны Иоанновны Анне Леопольдовне, что в итоге и предопределило его опалу. Даже в постели государыни, и тут Ключевский зрил в корень, курляндец Эрнст Иоганн не оставался в одиночестве. Историки не исключают, что после смерти в 1735 году его лифляндского конкурента Карла Густава Лёвенвольде вакансию «второго фаворита» занял уничтоженный впоследствии Бироном Артемий Петрович Волынский – в этом случае борьба с «немцами» русского вельможи принимает очертания, близкие героям нескучного фильма Бернардо Бертолуччи «Мечтатели».

Нескучной была и извилистая судьба не слишком родовитого Бирона. Вознесённый в курляндские герцоги и совсем ненадолго – в правители великой империи, он сумел пережить и 20-летнюю ссылку в Пелым, дождавшись возвращения ему герцогских регалий Екатериной II. Умиравший в Митаве в 1772-м был по тем временам глубочайшим политическим долгожителем.

***

История аннинского фаворита, какими бы красками её не вырисовывать, убеждает и в том, что немцы всех мастей – Бирон, Миних, Беннигсен, Дибич, Бенкендорф и множество их соплеменников – внесли самый разнообразный, а потому значительный вклад в развитие отечественной государственности имперского периода. И не всегда это наследие  такое уж и «оскорбительное». Даже у Бирона, знатока лошадей, собак и венчанного на царство женского пола.