Будет музыка для всех. К годовщине разгромной статьи про Шостаковича

28 января 1936 года газета «Правда» напечатала разгромную рецензию на оперу Дмитрия Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» – «Сумбур вместо музыки».

К середине 1930-х годов советская власть посчитала, что укрепилась настолько, что способна контролировать самые различные сферы общества, даже самые далёкие от «главных лозунгов текущего момента». С конца января 1936 года даже те граждане, что в оперу не ходили и даже о ней ничего не слышали, были вовлечены в жаркую дискуссию, завязавшуюся в печати по поводу «формализма», обнаруженного в Большом театре при постановке оперы 29-летнего композитора Дмитрия Шостаковича. «Большие вожди» во главе со Сталиным такими методами стремились сделать советское искусство ближе к народу.

Идея и сегодня, спустя 81 год, остро актуальна.

Попандопуло как борец с формализмом

Не сходящий нынче с экранов во все праздники фильм Андрея Тутышкина «Свадьба в Малиновке» был снят в 1967 году к 50-летию Октября. А вот одноимённая оперетта была написана в том самом 1936-м 31-летним композитором Борисом Александровым на сюжет 27-летнего украинского литератора Леонида Юхвида. Авторы торопились закончить своё произведение, отвечавшее тогдашнему духу времени, когда власть ценила мелодичные напевы, имевшие народную основу. О не ценимом же властью обмолвился опереточный Попандопуло: «Ты что делаешь, ты! Композитор!».

Публика, слушавшая в конце 1930-х эту фразу в Московском театре оперетты из уст знаменитого Григория Ярона, обычно понимала, о каких таких композиторах идёт речь. Потому что Попандопуло в двух словах выражал смысл небольшого текста главной в стране газеты.

Слово «композитор» после публикации, занявшей место в левом нижнем углу 3-й страницы «Правды» во вторник 28 января 1936 года, стало словом ругательным: «Композитор, видимо, не поставил перед собой задачи прислушаться к тому, чего ждёт, чего ищет в музыке советская аудитория. Он словно нарочно зашифровал свою музыку, перепутал все звучания в ней так, чтобы дошла его музыка только до потерявших здоровый вкус эстетов-формалистов. Он прошёл мимо требований советской культуры изгнать грубость и дикость из всех углов советского быта. Это воспевание купеческой похотливости некоторые критики называют сатирой. Ни о какой сатире здесь и речи не может быть. Всеми средствами и музыкальной и драматической выразительности автор старается привлечь симпатии публики к грубым и вульгарным стремлениям и поступкам купчихи Катерины Измайловой».

Примечательно, что ставшая знаменитой статья была написана очень быстро, за один день. Воскресным вечером 26 января товарищи Сталин, Молотов, Жданов и Микоян посетили филиал Большого театра, где давали оперу Шостаковича на сюжет Лескова. Постановка не задалась, да так что два первых лица страны, генсек и председатель Совнаркома, демонстративно покинули зал до окончания действия. Впечатления Сталина, а также Жданова, который курировал публикацию, в текст явно вошли, например, само слово «сумбур» и вот эта строчка: «Актёры обнаружили значительный талант в преодолении шума, крика и скрежета оркестра».

Дело в том, что вожди пришли в театр в хорошем настроении, надеясь приятно провести время на уже расхваленной не только критикой, но и самим Роменом Ролланом опере. Но, к несчастью Шостаковича, любимец Сталина и Микояна молодой дирижёр Александр Мелик-Пашаев решил усилить замысел автора, увеличив в своём оркестре группу духовых инструментов, которая к тому же располагалась аккурат под правительственной ложей.

О том, что было дальше, со слов замдиректора Большого театра Якова Леонтьева оставил устный рассказ насмешливый Михаил Булгаков: «В предвкушении ордена, чувствуя на себе взгляды вождей, — Мелик неистовствует, прыгает, как чертёнок, рубит воздух дирижёрской палочкой, беззвучно подпевает оркестру. С него градом течёт пот. “Ничего, в антракте переменю рубашку”, — думает он в экстазе. После увертюры он косится на ложу, ожидая аплодисментов, — шиш. После первого действия — то же самое, никакого впечатления».

Старый недруг Ильича

Шиш оказался с очень противным маслом. Шостакович, бывший на спектакле, отправился на гастроли в Архангельск и был несказанно удивлён, увидев уже утром 28 января разносный текст. Чтобы купить «Правду», он отстоял очередь в киоск, раскрыл газету, и от прочитанного его зашатало так, что из очереди закричали: «Что, браток, с утра набрался?».

Однако композитор нашёл в себе силы держать удар – даже после того, как уже 6 февраля «Правда» на той же 3-й странице в рецензии уже чуть большего размера «Балетная фальшь» разгромила шедший на основной сцене Большого театра его балет «Светлый ручей». Судя по тексту, Сталин и Жданов на сей раз к тщательной редактуре не прибегали, но отдельные фразы вполне одобрил бы и Попандопуло: «Композитор так же наплевательски отнёсся к народным песням Кубани, как авторы либретто и постановщики к народным танцам. Музыка поэтому бесхарактерна. Она бренчит и ничего не выражает».

Ни под первым, ни под вторым текстом подписи не было. Автора искали долгие годы – подозревали многих, начиная со Сталина и Жданова. Но в 2006 году исследователь Евгений Ефимов обнародовал архивные материалы, из которых ясно следовало, что гонорар за обе эти статьи получил и партвзносы за них выплатил известный критик Давид Заславский.

Будь подпись на месте, дискутировать с автором было бы проще простого. Критик ведь не просто бывший меньшевик и бундовец, изгнанный из Бунда за сотрудничество в деникинской печати. Он неоднократно вызывал острое печатное недовольство самого Ленина – как например, в маленькой статье из той же «Правды» от 8 июня 1917-го «Расхлябанная революция»: «Всеобщий вой злобы и бешенства против большевиков, грязная кампания клеветы грязных господ Заславских и анонимов из «Речи» и из «Рабочей Газеты» — всё это лишь неизбежное у представителей расхлябанной революции стремление «сорвать сердце» по поводу ряда «неудач» их политики». Допустили же Заславского к сочинению столь важных текстов по протекции Жданова, которому он помогал в деле организации пропаганды на заводе ГАЗ.

Шуму вокруг январской статьи поднялось немало, и в наши дни выражение «сумбур вместо музыки» по-прежнему крылатое, применимое, в частности, к оценке наших спортивных неудач.

А что же в итоге с разруганным Шостаковичем? «Врагом народа» он так никогда и не стал, таковой была объявлена лишь его тёща, арестованная в конце 1936-го. Уже на следующий день после выхода второй статьи, 7 февраля, композитора принял председатель Комитета по делам искусств Платон Керженцев, посоветовал показывать властям либретто будущих творений, поездить по деревням за народной музыкой. Психологическая травма у Шостаковича оставалась на всю жизнь – рассказывали, что он носил на груди целлофановый мешочек с текстом «Сумбура вместо музыки». Но ещё при жизни Сталина Дмитрий Дмитриевич получил сразу пять Сталинских премий, в том числе и в 1941-м, когда награда присуждалась впервые.

***

Итоги же долгой дискуссии, затеянной маленькой рецензией, призваны были сделать советскую музыку понятнее широким массам. Но при этом сам жанр оперы, который отрицался «пролетарскими» деятелями от культуры, которых к тому времени с «парохода современности» сбросили, власть всё-таки объявила основным. Композиторы вправе были выбирать – сочинять преимущественно классические произведения или близкие народу советские песни. Борьба с формализмом ещё продолжилась в постановлении 1948 года об опере Вано Мурадели «Великая дружба», а поставленную в 1936-м задачу по мере сил решали. Шостакович ещё при жизни был объявлен признанным классиком, но и разбуженные его критикой Борис Александров, Соловьёв-Седой, Блантер и другие мастера более лёгкого жанра могли реализовать себя в полную силу. Вопрос же о глубине вмешательства государства в музыку так и не был разрешён, что и сегодня создаёт определённые проблемы.