«Каждый был убеждён, что другой – чудовище». Что думал американский шпион о русских

7/11/2017

11 июля 2017 года исполняется 114 лет со дня рождения знаменитого советского разведчика-нелегала Рудольфа Абеля (настоящее имя – Вильям Фишер). История распорядилась так, что в коллективной памяти имя Рудольфа Абеля, как правило, всплывает в прочной связке с судьбой другого человека – американца Фрэнсиса Гэри Пауэрса. 

Как известно, в 1957 году, в результате предательства одного из советских агентов, Рудольф Абель был арестован американскими спецслужбами и приговорён к более чем 30 годам тюрьмы за шпионаж в пользу СССР. В феврале 1962 года на Глиникском мосту, который соединял ГДР и Западный Берлин, Советский Союз и Соединённые Штаты произвели обмен Абеля на Пауэрса, самолёт которого был сбит в 1960 году над советской территорией.

«Каждый был убеждён, что другой – чудовище». Что думал американский шпион о русских

Стряхнуть пыль с событий более чем полувековой давности недавно решился один из мэтров американского кинематографа Стивен Спилберг. Однако его фильм, получивший название «Шпионский мост», чрезвычайно вольно трактует реальную историю, очень далеко уходит от подлинных фактов и хронологии, к тому же изобилует манипуляторскими приёмами, которые, казалось бы, совсем не к лицу автору таких знаковых полотен, как «Список Шиндлера» и «Спасти рядового Райана». Одним из таких приёмов становятся сцены издевательств над Фрэнсисом Пауэрсом в советской тюрьме. Пленного американца пытают лишением сна, на жестоких по форме допросах обливают холодной водой и ослепляют нестерпимо ярким светом. 

Альтернативная реальность (в которой в одно и то же время Соединённые Штаты согреты ласковыми лучами солнца, а снятый через серый светофильтр Восточный блок скован морозами), созданная Стивеном Спилбергом, вступает в резкое противоречие со словами самого Фрэнсиса Гэри Пауэрса. В 1970 году пилот публикует книгу«Операция “Перелёт”: воспоминания об инциденте с U-2». И вот цитата из книги:

«Каждый был убеждён, что другой – чудовище». Что думал американский шпион о русских

«…Я предвидел некоторые вещи [в советском плену]. Мне будут читать лекции о коммунизме и предоставлять только пропагандистскую литературу. Пища будет даваться лишь в виде поощрения за сотрудничество. Допросы будут внезапными, под яркими лампами. Стоит мне лечь спать – я сразу же буду разбужен, и допросы будут продолжаться до тех пор, пока я постепенно не утрачу ощущение времени, места и собственной личности. Меня будут подвергать пыткам и избивать, пока, наконец, я сам не попрошу о том, чтобы мне разрешили признаться в каком угодно преступлении. Но ничего из перечисленного не произошло».  

 

«Каждый был убеждён, что другой – чудовище». Что думал американский шпион о русских

Вернувшись домой после без малого двух лет пребывания в неволе, Фрэнсис Пауэрс мог бы рассказать какие угодно небылицы о жестокости русских – и ему бы поверили. Однако – даже в условиях холодной войны и широкой антисоветской пропаганды у себя на родине – американский пилот сохраняет объективность. Его воспоминания о пребывании в Советском Союзе местами очень комплиментарны. Да, Пауэрс ярко описывает своё тяжелейшее психологическое состояние. Да, подробный рассказ о судебном процессе наполнен злым сарказмом в адрес советского правосудия. Однако с такой же подробностью Пауэрс говорит и о хорошем к нему отношении, ни разу он не упоминает о каких-либо проявлениях жестокости. 

Рассказ о России Фрэнсис Пауэрс начинает со слов: «Это была красивая страна… Прямо как Вирджиния». С добротой сбитый лётчик говорит о тех, кто задерживал его на земле, – первых русских, что он встретил в своей жизни. «Они выглядели заботливыми и любопытными». По просьбе Пауэрса они давали ему воды и закурить. О советской медсестре, оказавшей ему первую помощь, американец пишет следующим образом: «Я был уверен, что взгляд, который она мне подарила, был сочувствующим, словно она поняла моё затруднительное положение и хотела помочь». Сотрудники КГБ, переправлявшие Пауэрса из Свердловска в Москву обычным пассажирским бортом, предлагали ему сладости и фрукты. 

Допросы на Лубянке Фрэнсис Пауэрс описывает не как издевательства – «не было яркого света, бьющего по глазам, стул не был неудобным», – но как тяжёлую монотонную работу, продолжавшуюся несколько десятков дней подряд. Режим дня включал достаточное количество сна, туалет, чтение книг (классическую литературу на английском языке Пауэрсу специально привозили из библиотеки МГУ). Оказывалась необходимая медицинская помощь, обеспечивалось достойное питание. Американский пилот вспоминает, что из-за внутренних переживаний он много дней не мог заставить себя принимать пищу, в связи с чем советские офицеры были готовы заказать ему всё что угодно, лишь бы Пауэрс поел. Ему также разрешили написать письма домой.

«Каждый был убеждён, что другой – чудовище». Что думал американский шпион о русских

Ежедневные допросы проводились в строго определённое время, и о них Пауэрс, не отказываясь от собственного патриотизма, рассказывает как о тяжёлой психологической схватке с умным противником. Оппонентов с уважением характеризует как профессионалов, хотя и не без удовольствия подмечает некоторые их промахи. Пауэрс упоминает следующие свои уловки: когда ему требовалась передышка, он сам задавал сотрудникам КГБ вопросы про СССР или просто отпрашивался в туалет. 

Допрос отменялся, если задержанный чувствовал себя плохо. А в один из дней Фрэнсису Пауэрсу вместо допроса была организована обзорная экскурсия по Москве. Пилот, увидевший своими глазами советскую столицу, делает в своей книге любопытное замечание: «Когда я думал о русских людях, я представлял себе бородатых мужчин и женщин в чёрных платках, как во времена Толстого. Улицы Москвы быстро развеяли это заблуждение. Хотя одежда и была гораздо более тусклой, чем в Америке, люди выглядели точно так же, как у нас». 

После приговора Военной коллегии Верховного суда Фрэнсис Пауэрс был этапирован в тюрьму во Владимире. Депрессивный рассказ о тюремном заключении строится на внутренних переживаниях автора, но никак не на дурном к нему отношении. Пауэрс получал ежемесячные посылки от родных и неограниченное количество писем, сам мог отправлять до четырёх писем в месяц. Сокамерником американца был латышский националист Зигурдс Круминьш, воевавший на стороне вермахта в Великую Отечественную и затем работавший на западную разведку. Круминьш превосходно владел английским языком и по мере сил обучал Пауэрса русскому. 

«Каждый был убеждён, что другой – чудовище». Что думал американский шпион о русских

Самое «страшное» воспоминание автора о «Владимирском централе» связано лишь с тем, как на него наорал начальник тюрьмы. Нисколько не преувеличивая своего «удовольствия» от двухлетнего пребывания в неволе, Фрэнсис Пауэрс тем не менее делает следующий вывод: 

«Во время судебного разбирательства я заявил, что я не испытываю никакой враждебности по отношению к русскому народу. Это было правдой. Хотя у меня не было любви к моим следователям на Лубянке и я испытывал презрение к прокурору Руденко и адвокату Гринёву, большинство людей, которых я встретил в России – от фермеров, задержавших меня на поле, до моих надзирателей во Владимире, – были дружелюбны и незлобивы. Обычные люди, они были так же любопытны ко мне, как я к ним. По-видимому, каждый из нас был убежден, что другой – чудовище. Открытие, что это вовсе не так, было приятным сюрпризом. Разве что несколько охранников были угрюмы, но они были угрюмы ко всем. А офицер, которого я про себя прозвал Маленьким Майором, напротив, был всегда весел. Я мог бы честно сказать, что, став для русских незваным гостем, ни разу не встретил кого-нибудь, кого бы мог возненавидеть».